– Наверное Ригерта с Плюкфельдером? – высказал догадку Ратников.
– Да кажется… Неужто все это правда? Хорошо хоть у нас в России родственники, а то представь, если бы Игорю здесь поступать пришлось.
– Видимо, правда. Стрепетов тоже говорил про это. Да я думаю и в каждой союзной республике и во многих автономиях примерно та же ситуация, в некоторых даже худшая. В Казахстане еще русских не так уж бессовестно валят, да и среди преподавателей и экзаменаторов русских немало. Кстати, немцев вполне могли и русские экзаменаторы завалить. Ведь среди нас этих «антифашистов» пруд-пруди…
Уходя из дома после окончания обеденного перерыва, Ратников прислушался к магнитофонным звукам, доносящимся из комнаты сына. Игорь, видимо, сделал перерыв в приготовлении уроков и приглушив звук слушал песню. Но если на кассете был, например, тот же «Модерн-Токинг», он запускал «маг» почти на полную громкость, чем частенько вызывал гнев матери, а теперь почему-то приглушил. Ратников не без труда разобрал слова песни:
Я земле низко кланяюсь
Поклонюсь я церквам
Здесь все будет поругано
Той России уж нет…
Ратников догадался, что сын взял у холостяков кассету с белогвардейскими песнями какого-то певца-эмигранта, и сейчас тихонько ее слушает. Как тут поступить? Запретить слушать антисоветчину, забрать кассету и сделать внушение Малышеву и Гусятникову, чтобы не сбивали мальчишку с толку, натравить на них замполита? Что тут делать, когда сам уже не знаешь, где этот толк, в какой стороне. Игорь как будто понимал колебания отца и облегчил ему задачу, давая возможность делать вид, что не слышит. Ратников так и сделал, молча одел шинель, оглянулся и вышел ничего не сказав. Но Анна поняла, муж без слов передал взглядом: не мешай ему.
Анна тоже не разделяла увлечений сына ни белогвардейскими, ни «западными» песнями. Но её возмущал не «политический» аспект, а то, что Игорь равнодушен к тому, что нравилось ей.
– Представляешь, он даже Высоцкого почти не слушает и «Юность» не читает, – как-то она выразила мужу недовольство «вкусам» сына.
В отличие от жены, Ратникова данное обстоятельство совсем не расстроило, ибо он никогда не забывал того, что услышал от Киржнера и Ольги Ивановны касательно Высоцкого, да и к «Юности» с годами как-то поостыл.
Ратников сидел в канцелярии дивизиона один. Те, кто там обычно находились вместе с командиром, замполит и начальник штаба, отсутствовали. Они устраняли «по горячим следам» замечания, высказанные вышестоящими начальниками. А подполковника будоражили свежие воспоминания о беседе со Стрепетовым:
«Может прав полковник, зачем все усложнять, жили же до сих пор и вроде ничего. Хотя то «ничего», как сейчас выясняется, совсем не есть «хорошо». Конечно Стрепетов дока в своем деле, а все равно не чует, какая складывается обстановка. И лейтенанты молодые совсем по-иному мыслят, и солдаты. Да чего там, родной сын и тот совсем не такой как я растет. Их уже не задуришь миллионами километров, что наши космонавты на орбите налетали, или миллионами тонн стали в сводках ЦСУ. Они хотят знать, почему в магазинах шаром покати, и каков наш истинный уровень жизни, и не в сравнении с тринадцатым годом, а в сравнении с народами, что живут под так называемым гнетом капиталистов-империалистов. Почему мы при самым передовом общественном строе живем хуже?…».
Ратников тряхнул тяжелой головой и разом заставил себя переключиться на повседневные заботы. Он вызвал фельдшера и приказал доложить о состоянии здоровья упавшего в обморок во время боевой работы солдата. Фельдшер сообщил, смотря на командира преданными перламутрово-селедочными глазами, что Лавриненко чувствует себя нормально, но желательно бы его отвезти в полковую санчасть и снять электрокардиограмму. Сделав соответствующую пометку на календаре, Ратников отпустил «Борюсю». Затем он решил «поставить точку» в отношениях с Харченко, вызвав и его через дневального.
Петр зашел в канцелярию напряженный. Все время пока проверяющие находились в дивизионе, он ждал от Кулагина нечто вроде знаков внимания. Но так и не дождался. И вот теперь непонятный вызов к командиру дивизиона.
– Чем сегодня будет заниматься личный состав батареи после караула? – в «лоб» спросил Ратников.
– Я планировал провести дополнительные тренировки по отработке норматива по одеванию химзащиты, – охотно поведал Харченко, пока еще не подозревая о причине такого вопроса.
– В какое время?
– Сразу после ужина.
– Ты хочешь сказать в личное время? – вкрадчиво уточнил подполковник.
– Так точно, – уже не совсем уверенно подтвердил Петр, начав подозревать неладное.
– Кто проводить эту тренировку будет?
– Я сам, – Петр, все более начинал чувствовать себя «не в своей тарелке».
– И что же ты теперь собираешься каждый день подобные занятия проводить в личное время солдат?
Это было сказано таким тоном, что у Петра сразу что-то опустилось внутри, от груди куда-то вниз. Наверное, такие же ощущения испытывает кролик, перед тем как быть проглоченным удавом. Сомнений быть не могло – Ратников что-то разнюхал о его «плане по захвату дивизиона».
– Вот что Петя, не будем в прятки играть. Ты я, гляжу, через день в казарме до отбоя пропадаешь, все солдат натаскивать пытаешься? Смотри не надорвись. Лучше с женой побудь во внеслужебное время, ее научи посдержаннее быть, чтобы думала, прежде чем что-то вслух говорить. У нас тут и с латышского перевести сумеют, – нанес еще один болезненный «удар» подполковник.
Выражение лица Харченко свидетельствовало, что он совсем сдрейфил. Петр знал об истории, случившейся в магазине, о том, что там ляпнула Эмма. Сначала он испугался, но прошло немало времени, вроде бы никаких отголосков не было, и он успокоился. И вот на тебе… Не дай Бог до Политотдела дойдет – Петр уже не раз успел разочароваться в родительском выборе.
– А солдат в личное время больше не смей гонять! – потвердевшим голосом предупредил подполковник. – И так света Божьего не видят, а тут еще ты со своей инициативой. Вопросы есть!?
Ратников не хотел вступать с Харченко ни в какие дискуссии, слушать его оправдания. Он высказал ему все что хотел и дал понять, что говорить им больше не о чем.
– Никак нет, – только и оставалось ответить морально пришибленному Петру.
Из канцелярии Харченко вышел мрачнее тучи. С той, месячной давности неудачной попытки «завербовать» в союзники холостяков, его преследовали сплошные неприятности, а сегодня вообще получился черный день. Сначала до трех часов ночи ругался с женой. Эмма в очередной раз на чем свет стоит костерила его родителей, обещавших ей райскую жизнь «офицерши». Петр тоже в долгу не остался, намекал даже на то, как он рисковал, женившись на ней, обладательнице такой «ненадежной» национальности. Потом, не успел заснуть – «Готовность». Потом когда пришел домой поесть, завтрак оказался не приготовлен – Эмма бастовала. Потом этот Кулагин, который явно специально его избегал. И вот в довершении всего выясняется, что Ратников в курсе его далеко идущих планов…
Звонили из полка, уточнили количество людей стоящих в дивизионе на довольствии. Потом еще что-то. Ратников равнодушно брал трубку и так же, почти не вникая, механически отвечал. Деревянная усталость от затылка растекалась по всему телу. Много здоровья, прежде всего нервов забрали годы службы. А ведь, кажется, совсем недавно он мог без устали, с подъема до отбоя быть на ногах, по многу раз в день обходить городок и позицию, вникать во все без исключения вопросы жизнедеятельности. И домой после этого он приходил не вымотанный, в шутку боролся с Игорем, (еще года два назад это для него было действительно нетрудно), сажал на плечи дочь и катал ее на себе. Да что там дочь, жену мог шутя вскинуть на руки. Увы, время будто ждало этого рубежа – сорок лет. Сейчас если и возникало желание активно повозиться после службы, так это разве что с легонькой Людой…
20
Почему так резко именно к сорока годам стало, как ему казалось, сдавать здоровье? Ратников в последнее время нередко задавался такой мыслью. Иногда ему в голову приходило, что это не только от нелегкой службы, но и в не меньшей степени, от того, что он фактически каждый год игнорировал возможность брать путевки в санатории и подлечиться, предпочитая проводить отпуска у родственников. За все время своей службы он всего раз воспользовался такой возможностью, но какой… Это случилось весной 1983 года. Ратникову шел тридцать шестой год, это означало, что по службе он «пролетел» на все и вся, ибо даже на заочное отделение Академии уже не имел права поступать – туда брали до тридцати пяти лет. К тому же и «подполковника» задерживали. И кто знает, может в качестве «отступного», или еще чего ему предложили ту «горящую» путевку. В апреле месяце, когда он по служебной надобности приехал в штаб полка, его вызвал Нефедов, тогда еще подполковник, первый год командовавший полком.
– Вот что Федор Петрович, ты в этом году в отпуск куда собираешься? – задал неожиданный вопрос комполка.
– Если летом получится, то как обычно, с семьей сперва к сестре под Москву, потом на родину, к теще в Ярославль, и к матери в деревню, – ответил удивленный непонятным интересом Ратников.
– Я знаю, справки наводил, ты всегда так отпуска проводишь. А не надоело каждый год одно и то же? – как-то с «двойным дном» спросил Нефедов.
– А что делать, больше некуда.
– А в санаторий с супругой по семейной путевке не хочешь?
– Слышал я про эти санатории, там голодом морят, и не лечат ни от чего по-настоящему. Пустое времяпровождение. Уж лучше я к родственникам, – махнул рукой Ратников, много раз слышавший от сослуживцев о «сервисе» в большинстве санаториев Министерства обороны.
– Да нет, Федор Петрович, я тебе не рядовой санаторий предлагаю, а один из лучших, «Жемчужину» на южном берегу Крыма. Слышал о таком? – с улыбкой спросил комполка.