– это той комиссии оказалось не под силу. За Решетникову горой встали, прежде всего, в ОБЛОНО. Видимо, в Усть-Кменогорске сумели сделать определенную карьеру на ниве просвещения некоторые из потомков казаков 3-го отдела бывшего Сибирского казачьего войска.
Тут как раз продолжилась чехарда с генсековскими смертями – Андропов, Черненко. Ну, а когда Горбачев объявил свою Перестройку с Гласностью, тут Ольга Ивановна вообще в моду вошла, а главное и другие, произошедшие от казаков, новобухтарминцы начали о себе заявлять, что они тоже не Иваны и Марьи отцов своих и дедов не помнящие. К Ольге Ивановне стали наведываться, звать в гости и когда она приходила, доставали из сундуков старые, пожелтевшие фотографии, на некоторых из которых она узнавала и знакомых ей с детства по фотографиям из харбинских семейных альбомов, дедов, бабок, дядю, совсем юных отца и мать… Выяснилось, что еще живы несколько старух, успевших поучиться у ее матери, а муж ее подруги, тот самый начальник снабжения цемзавода, являлся внуком казака, служившего под командой её отца у Анненкова. В его семейном фотоальбоме оказалась фотография, запечатлевшая отправку станичной сотни на Семиреченский фронт в феврале 1919 года. На той сильно потрескавшейся фотографии священник с кадилом обходит строй казаков, держащих в поводу коней.
Стали ощущаться новые веяния – белогвардейцев повсюду неофициально начинали реабилитировать. В областной газете Рудный Алтай даже появилась статья об атамане Анненкове с его большой фотографией. Тон статьи был вроде бы нейтральным, но в ней атаман уже именовался не садистом и палачом, а одним из виднейших деятелей белого движения. Ну, и как бы в резонанс с изменением политической конъюнктуры власти Серебрянского района решили отменить обязательный «обряд» выезда детей в Александровское ущелье, где у памятника казненным коммунарам юные пионеры клялись «быть готовыми к борьбе за дело коммунистической партии».
Посодействовать привезти в школу большую елку для актового зала Мария Николаевна наотрез отказалась, демонстративно переведя разговор:
– Слушай Ивановна, ты вчера «Джейн Эйр» смотрела по телевизору?… Видела какой мужик в главной роли… как там его фамилия, забыла?
– Тимоти Далтон. У тебя Маша, чем старше становишься, тем больше мозги завихриваются на этой почве, – с улыбкой покачала головой Ольга Ивановна.
Потом вновь зазвонил телефон, и Мария Николаевна надолго припала к трубке. Едва закончила говорить, зазвонил другой аппарат, райкомовский. Ольге Ивановне оставалось только откланяться. Выходя из здания Поссовета к дожидавшимся ее военным… тут ей пришла в голову «спасительная» мысль:
– Федор Петрович, а вы за новогодними елками для себя какой-нибудь транспорт посылаете?
– Конечно, где-то недели через две гусеничный тягач в горы, в тайгу пойдет. У нас и место запримечено, каждый год там елки рубим. Вот Валера старшим и поедет, – подполковник кивнул на сутулившегося в своей танковой куртке прапорщика. – А вам что, елка нужна?
– Не мне, тут другое. Нам в школу елка нужна, но только большая, чтобы в актовый зал поставить, это метра четыре высотой, – в голосе учительницы сами-собой образовались просящие интонации.
– Какую надо, такую и привезем. Это все в наших силах. Верно Валера? – обратился к прапорщику подполковник, незаметно ему подмигивая.
– Конечно. Ольга Ивановна, я сам и срублю, и привезу, – тут же заверил Дмитриев.
– Ой, спасибо! Прямо не знаю, как вас и благодарить Федор Петрович. Вы же хотели о чем-то со мной поговорить? Поедемте в школу у меня еще одно «окно» есть, там прямо в кабинете и поговорим…
В кабинете русского языка и литературы, с портретами Пушкина, Толстого, Горького и Маяковского на стенах, батареи порового отопления были вроде бы горячие, но проклеенные простой бумагой двойные рамы окон сильно «сифонили». Потому Ольга Ивановна осталась в накинутом на плечи пальто, а Ратников лишь расстегнул шинель.
– Так чем же я могу быть полезной нашей славной армии, – с улыбкой спросила Ольга Ивановна, когда она уселась за свой учительский стол, а подполковник разместился на ближайшей парте.
Ольга Ивановна никогда не забывала о той первой встрече с тогда еще старшим лейтенантом Ратниковым. Но то произошло так давно и при последующих мимолетных встречах Ратников ни разу о том не упомянул, так что старая учительница не сомневалась, что он вряд ли о том разговоре уже и помнит, да и по всему с годами его интерес к поэзии явно уменьшился.
– Меня к вам собственно Валера Дмитриев надоумил обратиться. Он сказал, что на местной автобазе заведующий вроде бы вам родственником приходится, – Ратников говорил негромко, чтобы если кто и подслушивал у дверей не смог бы ничего толком расслышать. Он замолчал, ожидая реакции на столь неожиданное начало разговора, но Ольга Ивановна никак не отреагировала, и подполковнику ничего не оставалось, как продолжать «раскрывать карты». – Понимаете, у нас возникла серьезная проблема с автотранспортом. Я не знаком с заведующим автобазой, и не могу напрямую к нему обратиться с просьбой, отремонтировать нам машину. И вот я бы хотел как-то через вас…
– Вы хотите, чтобы я замолвила за вас слово перед заведующим? – удивленно посмотрела на подполковника учительница.
– Да… если это конечно вас не затруднит… А елку мы вам достанем, обязательно, – тут же поспешил добавить Ратников.
– А с чего вы взяли, что заведующий ко мне прислушается, – Ольга Ивановна усмехнулась, – в этом вас тоже Валера Дмитриев убедил?
Ратников только развел руками. Видя его замешательство, Ольга Ивановна негромко рассмеялась:
– Да, не родственник он мне. Просто наши родители и деды родом из этих мест. Мы, как бы это сказать, самые коренные местные жители, и нас тут сейчас, ну может быть десятая часть от общего населения поселка, а то и меньше. Вот и пытаемся помогать друг другу, если можем, конечно. Ладно Федор Петрович, я записку напишу Григорию Павловичу с просьбой оказать вам возможное содействие. А уж как он решит, и как вы с ним договоритесь… В общем, ничего обещать не могу.
Она вырвала листок из блокнота и стала писать…
– Спасибо вам, – поспешил поблагодарить Ратников, и тут же словно куда-то спеша зачастил, – И еще, Ольга Ивановна я слышал начальник снабжения цемзавода, он тоже из ваших, ну сторожилов местных. Не могли бы вы и ему вот так же записку черкнуть? А то, понимаете, нам следующим летом надо будет дорогу от шоссе до дивизиона «поднимать», а для этого песок и гравий нужны…
На этот раз учительница лишь укоризненно покачала головой:
– Вы Федор Петрович максималист, ей Богу. За елку хотите меня на сто двадцать процентов использовать. Нет, пока что не могу, давайте до другого раза оставим, а пока и этого достаточно. И еще, это я уже к вам как к отцу обращаюсь. Обратите внимание на успеваемость Игоря. Он после подмосковной школы стал откровенно пренебрегать гуманитарными предметами. Так можно нахватать троек в выпускном классе и, сами понимаете, общая картина его аттестата будет выглядеть не лучшим образом, если рядом с пятерками по физике и математике, ну еще по физкультуре будут тройки по литературе и истории. И передайте мою обеспокоенность супруге…
3
В Харбине, в женском лицее-гимназии, где Ольга Ивановна училась до 1945 года, то есть до своего одиннадцатилетия, уклон, наоборот, был в гуманитарную область. Ведь там все устраивали по опыту и подобию системы просвещения существовавшей в Российской Империи. То была очень громоздкая и довольно сложная система, включавшая министерские, церковно-приходские и казачьи школы, находящиеся под различным управлением, финансированием и предоставлявшие неоднозначное и, как правило, не очень качественное начальное образование. Но средние учебные заведения в первую очередь гимназии, как гражданские, так и военные (кадетские корпуса), обладали высококвалифицированными преподавательскими кадрами и давали очень качественное в первую очередь гуманитарное образование. Те преподаватели, бежав от революции и гражданской войны в Маньчжурию, создали и на том островке старой русской жизни такие же точно учебные заведения с теми же порядками и уровнем обучения.
На что надеялись её родители в 1945-м? Сейчас Ольга Ивановна понимала, что переберись они тогда вовремя в Шанхай, не дожидаясь вступления в Маньчжурию Красной Армии, наверняка, и сами бы остались живы, и ее судьба сложилась бы совсем иначе. Как у тех ее одноклассниц, что потом из Шанхая попали с родителями в Америку, Австралию… и уже, наверное, забывшие свой родной язык, любовь к которому им так настойчиво прививали в гимназии. Но родители хотели вернуться на родину. Они бредили своей Усть-Бухтармой, и даже Красная Армия им со временем стала казаться не столько большевистской, вражеской, сколько русской, своей. Как же они тосковали, из года в год все сильнее, с тех времен, с которых Ольга Ивановна начала себя помнить, тем более под японским протекторатом жить было уже не столь вольготно как ранее. Хотя, в общем-то, именно семья Решетниковых в материальном плане жила и при японцах очень даже неплохо. Русские в Харбине вообще продолжали жить по-русски. Так же функционировали церкви, справлялись все основные православные праздники, в том числе и знаменитый Крещенский крестный ход с купанием в проруби. Стало меньше, но по-прежнему имелось в достатке русских библиотек, магазинов, фирм, всевозможных клубов и общественных организаций. Фактически до лета сорок пятого года в Харбине сохранялся этот осколок дореволюционной русской жизни.
Почему отец думал, что ему простят службу у Анненкова, а мать в Беженском комитете и потом в Бюро по делам российских эмигрантов, на что надеялись!? Их арестовали через несколько дней после торжественного вступления в Харбин Красной Армии, обоих сразу, а одиннадцатилетнюю Олю отправили в детский дом, располагавшийся в Приморском крае. Что сталось с родителями, она узнала только в пятьдесят восьмом году, в разгар хрущевской оттепели – они оба умерли в лагерях, отец в 1947, мать в 1949 м. Оба прожили по пятьдесят два года, столько, сколько сейчас в 1986-м было Ольге Ивановне.