секунду не выпускал из вида кнопки, которую следует нажимать при команде «Пуск». Николай, несмотря на молодость, уже имел опыт боевых стрельб на полигоне, но нынешняя ситуация не шла ни в какое сравнение с учебными стрельбами по управляемым мишеням. Напряжение достигло кульминации. Операторы каждую секунду ждали команду: «Взять цель на ручное сопровождение». И тогда «она» в их руках и уже от их умения во многом будет зависеть точность наведения ракет. Комполка лихорадочно запрашивал:
– Ратников, что у тебя, где она… видишь ее?!
– Вижу, есть цель, дальность сто пять, азимут сто сорок! – доложил подполковник.
Отметка от цели плохо различалась из-за сплошной полосы «засветки», образованной горными хребтами. Но Ратников знал свой ответственный сектор, потому он без труда находил инородную точку-отметку на хорошо ему знакомом фоне «местных предметов»… Проанализировав несколько «засечек», подполковник уже не сомневался это не нарушитель, а просто случайно заблудившийся и потерявший ориентировку самолет. Небольшие расстояния между засечками и данные высотомера, говорили, что самолет, скорее всего, не военный: скорость небольшая и высота уж больно «простая» – шесть тысяч метров. Военные или разведчики летают над неприятельской территорией не так, либо на запредельно больших, либо на предельно малых высотах, где их тяжело обнаружить и отследить. И «шел» он как-то неровно, словно спотыкающийся, сбившийся с дороги путник. Видимо, летчик, наконец, сообразил, что залетел «не в ту степь» и начал менять курс. Планшетист это отобразил поворотом линии курса более чем на девяносто градусов.
– Он, что поворачивает? – с надеждой прозвучало в наушниках – видимо планшетист в полку тоже отобразил ситуацию.
– Да, пошел на север-северо-восток, – подтвердил Ратников и услышал в ответ облегченный вздох на другом конце провода. По всей видимости Нефедов до сих пор еще не получил «высочайшего» распоряжения.
Через пару минут летчик уже окончательно уяснил куда залетел, и, развернувшись, на максимальной скорости уходил к себе. Никто кроме Ратникова и планшетиста не знали, что нарушитель повернул – весь дивизион продолжал пребывать в напряженном ожидании. Ратников молчал – нельзя расхолаживаться пока «он» еще по эту сторону границы… Вдруг внутристанционная ГГС заговорила голосом Гусятникова. Он доложил, что в одной из систем станции возникла неисправность – один из боевых «каналов» вышел из строя.
– Устранить! – как всегда скомандовал Ратников, хотя отлично знал, что поломку уже устраняют и без его команды, а Гусятников доложил по причине, чтобы, если начнутся боевые пуски, стреляли другими, исправными «каналами».
На рабочих местах сидела первая, основная смена операторов – опытный, проверенный полигоном расчет. Вторая смена, состоявшая из солдат последнего призыва, толпилась в дальнем углу КП, во все глаза смотрела на происходящее. Вдруг, сидящий ближе всех к Ратникову, рядовой Лавриненко ткнулся головой в металлический шкаф и стал медленно оседать с крутящегося стула.
– Малышев, что с ним!?
Выведенный возгласом командира из своего сосредоточенного состояния, старший лейтенант вскочил, подхватил солдата под мышки, резко встряхнул. Оператор очнулся, но рассеянный взгляд, побледневшее, в каплях пота лицо не оставляли сомнений – с ним случился обморок.
– Фельдшера, быстро… Аржанников, садись на его место! – закричал Малышев.
– Я!? – недавно призванный солдат, потерянно оглянулся, в надежде, что произошла ошибка и приказ адресован все-таки не ему.
– Ты-ты! Скорее садись за штурвал, пес тебя дери! – торопил Малышев.
Стриженный под «ноль» Аржанников с оглядкой сел на место Лавриненко и стал форсированно припоминать то, чему его учили за недолгое время службы.
Лавриненко вывели в планшетный зал и тут же фельдшер, мелкорослый одесский еврей Борис Сабодаш, по прозвищу «Борюся» стал приводить его в чувство.
Отметка от цели, тем временем, пересекла границу, о чем и доложил в полк Ратников.
– Ну, слава те… – не скрывающий облегчения голос Нефедова обрел свой обычный тембр.
Вскоре цель окончательно затерялась в горах на той стороне.
– Что там? – осторожно поинтересовался со своего места Малышев, чуть привстав со стула и заглядывая в командирский индикатор.
– Назад ушел, видно просто случайно заблудился, – пояснил Ратников.
– Эх, черт, жаль. Было бы здорово его пришить! – лицо старшего лейтенанта выражало чувство неудовлетворенного охотой охотника.
– Успокойся, ты что. Он же не военный, может даже с пассажирами. Получилось бы как с тем южнокорейским «Боингом».
– Ну и что?… Мы их так к нашей беззубости приучаем. Летают, где хотят. Одного бы шарахнули, другие уже подумали прежде чем… – злая гримаса искажала лицо Малышева.
– Неисправность устранена, – доложил по ГГС Гусятников, – чем перебил диалог командира и офицера наведения.
Тут же в наушниках вновь возник голос командира полка:
– Все Федор Петрович, отбой тебе. Сел у себя супостат… Не забывай, завтра комкора к тебе везу… то есть уже сегодня. Он уже здесь, у нас в гостинице ночует, – голос спокоен и приветлив, комполка явно доволен, что все обошлось.
8
Ратников снял наушники, скомандовал:
– Отбой, «Готовность» номер два. Провести контроль функционирования, станцию выключить, питание с пусковых снять, личный состав вниз!
Часы показывали 6.15, выспаться так и не удалось. К подполковнику подошли Пырков, Колодин и Харченко. Замполит всю «готовность» просидевший тут же рядом, но так ничего и не понявший, кроме того, что имело место нарушение границы, хотел разузнать подробности:
– Ну, и как, серьезно там все было?
– Да ерунда. Какой-то китайский «утюг» заблудился, – снисходительно пояснил подполковник.
– А помните, Федор Петрович, как в 82 году, два километра до зоны не дошел, истребитель? – решил щегольнуть «боевым опытом» Колодин.
– Не два, а десять, – поправил привравшего начальника штаба Ратников.
Лицо Харченко выражало откровенное разочарование:
– Я уж думал…
Петр не договорил, но Ратников и так понял. Харченко тоже жаждал сбить этот незадачливый самолет. После того ночного разговора с холостяками ясна и причина такой «кровожадности» – желание отличиться. Если дивизион сбивал даже беспилотный АДА, офицеры боевого расчета обязательно поощрялись, а здесь самолет-нарушитель – наверняка и ордена бы обломились. «Ишь, гаденыш… наверное и самолет с родной матерью угробишь, если для карьеры понадобиться», – едва не сорвалось с языка подполковника. Но тут же непроизвольно у него возник вопрос и к самому себе: «А почему же ты совсем по-другому воспринимаешь такое же желание, сбить самолет, у Малышева? Потому что он движим не карьерой, а так называемым, патриотизмом, обидой за матушку-Россию? Но ведь и в том, и в другом случае они готовы сделать одно и то же, совершить убийство, скорее всего совсем невинных людей…»
Когда не ценят твою жизнь, соответственно не ценишь и ты чужую. Увы, несмотря на неоспоримые истины, что человек венец мироздания, и его жизнь священна… Можно запросто отнять жизнь у ближнего, за деньги, в запале, из-за классовой или национальной неприязни, или потому, что имеешь власть, возможность послать тысячи людей убивать других и погибать самим. При этом вполне можно избежать наказания, или даже ходить в героях за подобные «подвиги». Ратников не впервые задумывался над такой логикой мышления, едва ли не большей части советских людей, общества, которое вот уже почти 70 лет провозглашали самым гуманным. Задумывался, правда, сравнительно недавно после одного памятного обмена мнениями произошедшего летом этого года. Тогда в канцелярии дивизиона возник разговор о катастрофе, только что произошедшей с американским космическим кораблем «Челленджер». Кроме Ратникова в том обсуждении приняли участия Пырков, Колодин и два майора прибывшие с полка по хозяйственным и кадровым делам. Никто из собеседников (исключая Ратникова, предпочетшего своего мнения не высказывать) не только не сожалели о погибших космонавтах, более того, искренне радовались. Кто-то высказал мысль, что наверное, это наша разведка так здорово поработала, не только же нам над Чернобылем горевать, пусть и они поплачут. Тогда Федор Петрович про себя ужаснулся: ведь вполне нормальные люди, он их всех знал не один год, у всех семьи, дети, но как же вывихнуты у них мозги, впрочем, как и у большинства прочих чрезмерно политизированных людей. Позже, поразмыслив, он более терпимо отнесся к сослуживцам – ведь он сам каких-нибудь 5–6 лет назад мыслил примерно так же. Почему сейчас мыслит не совсем «по-советски»? Может быть, примеры правления Сталина, Мао-Цзе-Дуна, Пол-Пота сделали свое дело, так же как и знакомство с некоторыми классиками русской литературы? Недаром он наряду с чтением «Юности» столь усердно «ликвидировал» свою безграмотность в области классической литературы, читая на досуге тома из домашней библиотеки, которую по подписке собирала Анна.
Сейчас же, услышав, как два молодых и совершенно разных по взглядам офицера сетовали, что им не представилась возможность сбить самолет, то есть убить людей, подполковник убедился, что не только старшее поколение, но и молодое, наследственно страдает тем же «вывихом мозгов». И причина того вывиха не имеет решающего значения, корысть, или любовь к Родине.
Спустившись с позиции, Ратников не стал заходить в казарму, а пошел, было, домой, умыться, побриться, позавтракать. По пути его внимание привлек стремительно двигавшийся с ведрами полными кухонных отходов нарядчик, рабочий по кухне. Он направлялся к свинарнику.
«Надо к Цимбалюку заглянуть, предупредить, чтобы перед проверяющими в своем драном бушлате не красовался», – подумал подполковник… Из свиной обители раздавались хрюканье и визги, вызванные, видимо дележом того, что принес рабочий по кухне. Остановившись, чтобы немного привыкнуть к нелегкому свинарному духу, Ратников стал невольным свидетелем препирательств между долговязым свинарем-старослужащим и призванным полгода назад, невысоким, но ладно скроенным узбеком, рядовым Хайдаровым.