– И все-таки, неужто никто из женщин не пробовали устроиться на какое-нибудь ближайшее предприятии, или учреждение. Я понимаю, в поселок сложно добираться, но у вас же туда каждый день школьников возят, и они с ними могли бы ездить.
Легко всего достигшему Агееву казалось, что все зависит от самих людей, от их желания, если очень захотеть – всего добьешься.
– Ну, во-первых, у школьной машины будка небольшая и утром, когда везет первую смену, она под завязку забита школьниками. Потом, у нас жесткий лимит на бензин, никакой лишний рейс без веских причин невозможен. А кто станет терпеть работницу на том же заводе или в учреждении, если она будет жестко привязана к школьной машине, – терпеливо разъяснял ситуацию Ратников.
– Хорошо, понимаю… Но здесь же у вас шоссе недалеко проходит, в трех километрах, мне говорили. До поселка и назад можно и на попутных добраться. А три километра для молодой женщины, пешком… думаю просто прогулка, – опять попытался дать совет Агеев.
У Ратникова внутри негодующе заклокотало: «А ты свою бабу на попутки, со случайными шоферюгами, а потом три километра, зимой, по полю, в метель одну погонишь!?» Но вслух он спокойно, даже снисходительно парировал:
– Товарищ полковник, это все-таки женщины, они же пустыми не ходят, всегда с сумками… Потом, у нас тут зимой метели бывают страшные, и волки случаются. Вон недавно ребенка из поселка прямо на шоссе, когда он попутку ловил, видимо загрызли, ничего от него кроме шапки и валенка не нашли.
Попав впросак, комкор более не затрагивал тему трудоустройства женщин, но стал удовлетворять любопытство другого рода:
– Федор Петрович, а разводы у вас тут часто случаются, не бегут отсюда жены?
– На моей памяти такого не случалось.
– О, да здесь одни декабристки собрались. Умеете жен выбирать.
Все засмеялись, а Агееву вдруг пришла мысль-вопрос о собственной жене: «Интересно, а моя, если бы в такую дыру привезти, да сказать, что несколько лет здесь прожить придется… Осталась бы, не бросила?» Ему даже стало жутковато от этой невозможной в действительности перспективы: генеральская дочь, и здесь, на «точке», среди метелей и волков. Вон, она даже в Алма-Ате на первом месяце пребывания стоном стонет, и уже не раз грозила все бросить и уехать к родителям в Москву. Бежать из большой благоустроенной квартиры в центре города. Ей, видите ли, не нравится город, не по душе новые подруги дочери, потому что среди них много казашек. А куда денешься, школа-то, куда ходит дочь, специальная, там учатся дети высокопоставленных республиканских деятелей, а они там, в основном, так называемой коренной национальности.
Агеев отбросил невеселые мысли о жене и вновь привычно утвердился в вере в свой жизненный девиз: человек сам кузнец своего счастья. Такого, чтобы он оказался в подобной ситуации и мучил такой жизнью свою семью, быть просто не могло. Разве он такой, как эти? Через мгновение он, однако, застеснялся своих выводов: люди, служившие здесь, на дебилов, пьяниц и тому подобных маргинальных личностей никак не походили. Скорее в штабе корпуса он за сравнительно недолгий срок уже успел «вычислить» немало по настоящему недалеких или начисто лишенных интеллекта особей, которые каким-то непостижимо-хитрым путем, тем не менее, сумели позаканчивать академии, носили полковничьи погоны, ездили проверять, поучать, имели немалую власть и пользовались всеми благами городской цивилизации. От раздумий и вопросов, на которые не было ответов, настроение комкора окончательно испортилось. Пытаясь сбить волну пессимизма, и в то же время как бы продолжая прерванный разговор, он спросил Ратникова:
– Вы говорили, что ваша жена работает, а где?
– Здесь же на дивизионе в магазине, продавцом. Как раз сейчас магазин открывает, – Ратников мельком бросил взгляд на свои часы.
– Ну что ж, пожалуй, надо зайти, посмотреть как здесь со снабжением торговых точек.
– Можно, – поддержал Стрепетов.
Во время «инспекторского» обхода квартир, начальник политотдела умышленно отдал инициативу комкору, не желая отвечать на однообразные вопросы и жалобы женщин, которых за свою долгую политработу наслушался под завязку.
– Посмотрим магазин и ехать пора, нам еще сегодня надо успеть подразделения при управлении полка посмотреть, а то вчера не все успели, – Агеев уже тяготился визитом и стремился его поскорее завершить.
13
В магазине тем временем находился лейтенант Рябинин. Он заскочил за сигаретами и попутно рассказал Анне Демьяновне, где ходят и что смотрят полковники.
Анна переживала, что у мужа не получится не показать свою квартиру, и полковники ее посмотрят без нее. Больше всего она беспокоилась за кран в батарее. Он имелся только в их квартире и использовался ею для набора горячей воды во время стирки. Вообще-то, согласно приказу начальника тыла, использовать для хозяйственных нужд воду из отопительной системы было запрещено. Но Ратников строго следя за исполнением этого приказа в квартирах прочих офицеров, для жены, естественно, сделал исключение и приказал солдату-сантехнику вместо заглушки в кухонной батарее ввернуть кран. Риска никакого не было – одна Анна даже при самой интенсивной стирке не взяла бы столько воды из системы, чтобы там упало давление. Но каков «материал» для сплетен. Весь дивизион, конечно, про кран знал. И если, вдруг, ни с того ни с сего посреди недели кочегары начинали топить не жалея угля, это означало, что у командирши сегодня стирка и она наказала мужу чтобы в батареях был «кипяток». И вот сейчас Анна переживала, что, уходя из дома, забыла накрыть этот злосчастный кран какой-нибудь тряпкой. Ведь не исключено, что кто-то из недоброжелателей или недоброжелательниц во время обхода квартир «стукнет», нет не комкору, он наверняка далек от этих «нюансов», «стукнут» начтыла и тогда вполне мужу придется выслушать много неприятного.
Когда в дверном проеме появился комкор, Рябинин прижался к стене.
– Добрый день, – поздоровался Агеев, еще толком не разглядев, показавшееся темным после яркого дня, помещение.
Лейтенант, пропустив начальников, выскочил от греха на улицу.
– Здравствуйте, – спокойно, без всяких следов мучивших ее переживаний на лице, ответила Анна.
Агеев огляделся, его глаза постепенно адаптировались. За прилавком он увидел высокую женщину, с очень полной, но в то же время по-женски рельефной фигурой, которую удачно подчеркивал туго ее облегавший белый халат. Батареи с помощью электрообогревателя уже подняли в помещении температуру, и Анна могла снять пальто, чтобы одеться «по форме». Ратников сделал едва заметный знак жене: все в порядке, к нам не заходили. Внутреннее напряжение немного отпустило Анну.
По сведениям, полученным от командира полка во время шестидесятикилометрового пути от Серебрянска до дивизиона, Агеев знал, что жена Ратникова вместе с мужем двадцать лет промоталась по «точкам». В этой связи он никак не ожидал увидеть жену командира дивизиона такой. По всему, эта должна быть уставшая, измученная некачественной жизнью, кажущаяся старше своих лет женщина, примерно такая, каких он видел в той же Новой Бухтарме, во время короткой остановки. Правда, он уже был удивлен тем, что большинство виденных им здесь на точке женщин измученными никак не смотрелись. Но они все моложе, некоторые намного и прожили в таких условиях меньше времени. Потому то, что комкор увидел в магазине… Ратникова смотрелась, пожалуй, даже лучше двадцатилетних лейтенантшь, во всяком случае на «вкус» полковника Агеева, человека худощавого и потому инстинктивно, на подсознательном уровне ценящего прежде всего здоровую женскую полноту.
Когда вошли в магазин, Ратников и сам несколько опешил. Он бы, пожалуй, не сразу узнал жену, если бы не знал точно, что за прилавком может стоять только она. Анна, пока полковники проверяли политзанятия, сбегала домой и привела себя в «порядок», призвав на помощь весь немалый арсенал имеющейся у нее импортной косметики. Подпудрилась слегка, почти незаметно, также чуть-чуть подрумянилась и тщательно разгладила, убрала, насколько было возможно морщины, «мешки» под глазами и прочие следы прожитых лет. Отсутствие прически скрыла большим оренбургским платком. Результат сего важнейшего для всякой уважающей себя женщины действа – умения подать себя, был налицо. За прилавком стояла ладная, самое большее 30–32 летняя, отлично выглядевшая блондинка.
Ощутив искренний интерес комкора и удивленный взгляд мужа, Анна поняла, что старалась не зря. Хотя полностью «прибарахлиться» как хотелось ей и не удалось. Особенное неудобство доставляло сковывающее чувство от невозможности отойти от прилавка, ибо тогда всем этим высокопоставленным мужчинам станут видны ее ноги… Нет, сапоги на ней отличные, те самые парадные, швейцарские. Но Анна в силу нестандартного соотношения своей маленьких ступни и полных икр всегда испытывала трудности с застегиванием молнии на сапогах. С годами это соотношение все более «усугублялось»: ступня оставалась прежней, а икры полнели, как и вся она, оттого застегивать сапоги становилось все труднее. Вот и сейчас, оставшись одна дома, она наведя «красоту» на лицо, не сразу сообразила, что застегнуть сама сапоги вряд ли сможет, а заставить некого: мужа из казармы никак не вызовешь, а сын в школе. Но делать было нечего, никакие другие сапоги она одевать не хотела, ни чешские «цебы», ни советские с растянутыми голенищами, но с ужасным каблуком на «манной каше», не говоря уж о валенках. Она все же попыталась застегнуть молнию на «швейцарках», но у нее ничего не получилось. Перед прочими парадными выходами и выездами это делал муж. У него получалось очень мягко и безболезненно, Анне лишь оставалось подавать, сидящему перед ней на корточках Ратникову, сначала одну, потом другую ногу. Недавно Анна пыталась привлечь к этому «мероприятию» и сына – мужа дома не случилось, а ей предстояло ехать в школу на родительское собрание. Не имеющий нужного опыта Игорь с такой силой потянул замок, что вместе с колготками защемил и немного ноги родной матери. Анна вскрикнув, едва не наградила сына пинком. Но сейчас не было и Игоря и она, промучившись минут пятнадцать, так и не смогла до конца застегнуть молнию.