а и для понимания происшедшего это не так важно, скажу только, что те, кому было поручено следить за чистотой Его идеи, извратили ее. Я не мог этого пережить! Чувство справедливости, любовь к Создателю толкали меня на действия, и, по незнанию жизни, я совершил ошибку! Движимый негодованием, я рассказал о своем открытии предательства кое-кому из высших сущностей Департамента Светлых сил! Я считал, что о случившемся необходимо сообщить Ему, у меня и в мыслях не было, что те иерархи, к кому я обратился, прекрасно обо всем осведомлены! Дальше все развивалось по известному сценарию: меня похвалили и тут же нашли повод обвинить в самых страшных грехах и сослать домовым на Землю, под гласный надзор Службы тайных операций Департамента Темных сил. Для ужесточения условий ссылки мне было строжайше предписано не покидать пределов квартиры вашей покойной тетушки, славившейся своей сухостью и суровым характером старого большевика…
— Но почему вы сказали, что на преступление вас толкнула я?
— Потому, Анна, что это еще далеко не все, что я натворил! К своему стыду должен сознаться, со своим новым положением домового я очень быстро смирился. В определенном смысле ссылка меня даже устраивала, поскольку не мешала продолжать мои занятия, работать над собой. В добром соседстве с вашей тетушкой, в тишине моей студии и уютном свете зеленой лампы я работал над сущностью времени, пытался понять его свойства и найти, что есть вечность. Я даже привязался к старухе за несгибаемость ее характера и бескомпромиссную прямоту суждений. Существование мое было сносным, я жил идеями, мало обращая внимание на внешний мир, как вдруг в мою жизнь ворвались вы! Ваше появление заставило меня посмотреть на свою жизнь другими глазами, увидеть ее убогость и униженность. Все то мерзкое и ничтожное, что казалось сносным, в мгновение ока стало невыносимым. Вы разбудили во мне человеческое достоинство, и я восстал! Однажды обретя любовь, я уже не мог позволить обстоятельствам отнять вас у меня. Во что бы то ни стало я решил привлечь к себе Его внимание, восстановить попранную справедливость и одновременно защитить мою любовь! — Лука поднялся из кресла, Анна последовала его примеру, они смотрели друг другу в глаза. — Я, наверное, безумец, — сказал он, — я, конечно же, безумец, но у меня не было другого выхода, как только остановить ход мирового времени. Теперь, если Он не вмешается, меня сотрут в порошок. Остается только надеяться…
— А если Он вас не услышит? — Анна не отвела глаз.
— Я дал себе срок до утра. Если ничего не произойдет, придется сделать еще одну, на этот раз последнюю попытку привлечь Его внимание, но в этом случае принимать решение придется уже вам.
— Мне?! — удивилась Анна. Она улыбалась. — Вы большой выдумщик и сочинитель. Теперь скажите, что все это неправда, и я вас прощу!
— Конечно, неправда, — улыбнулся в ответ Лука, — а вернее, не вся правда. Я не рассказал вам еще об одном космическом законе, о котором вы должны знать. Он гласит: как бы плохо ни жил человек, что бы он ни сделал, ему многое будет прощено, если в жизни у него была настоящая любовь. Так Он устроил этот мир — все проходит, и лишь любовь остается, та тонкая полевая форма материи, из которой соткана сама душа.
— Значит, любовь материальна?
Он привлек ее к себе, поцеловал.
— Я знаю, что вы мне не верите, но, слава богу, материальность любви я могу вам доказать!
— Время остановилось. — Голос Черного кардинала был ровен и холоден как лед.
— Не может быть! Вы хотите сказать, Он принял решение о начале Страшного суда? — Серпина вдруг почувствовал, что дрожит, как лист на осеннем ветру.
— Нет, Серпина, я сказал совершенно то, что хотел сказать. Машина Хроноса, Циссоид, вырабатывающий мировое время, остановлен. Если вас интересуют последствия, то они непредсказуемы. Он действительно может счесть момент удачным и приступить к Своему последнему суду — в этом случае наступит конец всему, конец личной судьбы каждого, кто когда-либо являлся в мир. Если это так, наш с вами разговор просто абсурден, так как фактически ни вас, ни меня уже нет. Что будет дальше, знает лишь Он, конечно, если вообще что-либо будет! Естественно, приняты все меры для предотвращения утечки информации. Шеф лично связался кое с кем из Департамента Светлых сил, и они, так же как и мы, не готовы к наступлению Судного дня. Сейчас, если это слово вообще имеет смысл, уже создана и приступила к работе команда из наиболее доверенных сущностей обоих департаментов, и есть надежда, что Циссоид будет запущен вновь. Однако изощренная сложность машины такова, что никто не может гарантировать успех… — Нергаль пристально посмотрел на стоявшего у подножия ступеней тайного советника. — Нас интересует — кто и каким образом остановил Циссоид, и выяснить это поручается вам! Слово «спешить» в настоящих обстоятельствах неуместно, но я вправе рассчитывать, что действовать вы будете эффективно и жестко! В конце концов, в той же мере, как, скажем, моя, на карту поставлена и ваша личная судьба! Вам, безусловно, поможет тот факт, что о существовании генератора, не говоря уже о месте его расположения, знают считанные единицы…
— Можете не продолжать, экселенц. — Серпина склонился в полупоклоне. — Я знаю имя преступника! Как я вам докладывал, волею судеб еще в самом раннем своем детстве я и двое моих приятелей оказались в пространстве Хроноса и видели его машину. Один из нас впоследствии достиг определенных высот в Департаменте Светлых сил, и, возможно, вы соизволите вспомнить, что по вашему указанию он был спровоцирован, осужден и отправлен в ссылку на Землю. Ему инкриминировалась гордыня и неуважение к высшим силам.
— Да, да, я помню, его имя Лукарий, — слабо махнул рукой Нергаль. — Вы знаете действительную причину его удаления из иерархии Светлых сил?
— Могу лишь догадываться, экселенц! — Тайный советник еще раз поклонился.
— Скажите, Серпина, — Черный кардинал спустился из ниши в стене на каменные плиты пола, — ведь этот Лукарий когда-то был вам другом? Уж не хотели ли вы скрыть это от меня? Да и почему именно он, а не ваш третий приятель?
— Как можно, экселенц? — вскричал в негодовании Серпина. — Скрыть от вас! Что ж до Евсевия, он не способен на такие вещи. К тому же он сейчас находится в психиатрической больнице, куда явился по собственной воле. Нет, он не болен, это всего лишь форма внутренней эмиграции…
— И все же, Серпина, почему вы так его не любите?..
— Евсевия?
— Не будьте идиотом! Вы прекрасно понимаете, что я спрашиваю вас о Лукарии! — Черный кардинал вернулся к камину, обернувшись, бросил взгляд на своего тайного советника. — Ну?
— Почему же не люблю? — попробовал было вывернуться тот, но тут же сменил тактику. — «Не люблю» — это слишком мягко сказано: я питаю к нему чувство дружеской ненависти.
— Потрудитесь объясниться!
— Не знаю, в чем вы меня подозреваете, монсеньор…
— Во всем! — оборвал его Нергаль. — Я подозреваю всех во всем, и это совершенно естественно. Если бы я подозревал вас в чем-то конкретном, мы продолжили бы наш разговор в подвале замка, где оборудована очень уютная пыточная. В таких случаях Джеймс меняет свой белоснежный костюм на кожаный фартук… Впрочем, я не сомневаюсь, что фантазия у вас богатая, и поэтому вернемся к вашему другу! — Нергаль опустился в кресло, взгляд его вспыхнувших было глаз стал безразлично-сонным.
— Видите ли, монсеньор, — Серпина приблизился, но сесть не посмел, — карьера Лукария во многом напоминает мою, но с обратным знаком. Даже в Академии знания мы учились одновременно, но на разных факультетах, и всегда, сколько я себя помню, противостояли друг другу. Он противодействовал мне во всем, в каждой задуманной операции я наталкивался на его силовое присутствие…
— И сила его превосходила вашу, — усмехнулся Нергаль.
— Да, монсеньор. — Серпина склонил голову. — По крайней мере, достаточно часто. Последнее наше столкновение закончилось его ссылкой, но операция эта была проведена уже вами, я лишь обеспечил повод. Вестника Добра, жившего в это время на Земле, удалось прельстить славой и деньгами, после чего разыграть с ним маленькую комедию. Вы, возможно, помните, мы тщательно спроецировали все то, что он писал ради наживы, на его собственную жизнь. Получилось весьма забавно. Лукарий и здесь попробовал нам противодействовать, но к его предупреждению не прислушались. Он не нес за этот случай никакой персональной ответственности, тогда его обвинили в преступлении идеологическом — отступничестве от веры, в том, что он позволил вестнику сойти с его пути…
— Что ж, вы правильно сделали, что все это рассказали. Я избавляюсь от сотрудников, не умеющих говорить правду мне и себе. Скажу больше, я только приветствую, когда мои подчиненные имеют личные счеты — это заставляет их работать злее. Можете идти, Серпина, и помните, что от успеха вашей миссии зависит очень многое. Если вы выйдете из борьбы победителем, вас не наградят хотя бы потому, что остановки машины никогда не было… — Нергаль улыбнулся. — Но и услугу вашу не забудут…
Тайный советник чиркнул пером шляпы по каменным плитам, выжидательно посмотрел на хозяина замка, но тот ничего не добавил.
— Монсеньор, не хотели бы вы рассказать мне еще что-нибудь, что облегчило бы мою задачу?
Тонкие губы Нергаля зафиксировали на его птичьем лице улыбку.
— Зачем? О существовании секретного протокола вы знаете, хотя знать не должны. Впрочем, если бы вы этого своевременно не узнали, я бы давным-давно отправил вас в провинцию поработать в каком-нибудь Ушанске районным упырем. Идите, Серпина, идите — не теряйте времени, хотя бы потому, что его нет, и знайте, что в случае необходимости вы можете рассчитывать на помощь всех сил ада.
— Экселенц! — Серпина согнулся в низком поклоне, шаркнул ногой. Делая пассы шляпой, он попятился к двери и, позволив себе редкостную вольность, вышел непосредственно в астрал.
Его разбудил перезвон колоколов. Поднявшееся над крышами домов солнце заглядывало в комнату, за окном, согретые его лучами, чирикали и гонялись друг за другом воробьи. Он посмотрел на спящую Анну, высвободив руку, поднялся с постели, вышел в соседнюю комнату. На паперти церкви грелся, выставив напоказ свою культю, инвалид. Лука отвернулся от окна, шагнул к висевшей в углу иконе. Старого письма лик Николая Чудотворца казался необычным, было в нем что-то монгольское.