По мере того как он приближался к полному сознанию, он обнаружил, что может манипулировать некоторыми мыслями, некоторыми образами. Впервые он мог хотя бы отчасти объективно оценить происходящее. Лежа, он перебирал в уме принятые им решения, точки, где он мог бы повернуть ход событий в другую сторону. Он понял, что их было слишком мало. Его действия были более сдержанными, чем он предполагал. В каждой точке ответвления у него действительно был только один вариант, который имел полный смысл, и теперь он видел, что если бы он сбился с самого логичного пути, результат почти наверняка был бы хуже, чем сейчас. Подавляющее большинство других путей заканчивалось бы его смертью и плащом в руках неоги.
Так что, с мрачным чувством облегчения, оправдания, даже искупления, он, наконец, пришел в себя. Результаты его действий все еще давили на него тяжелым грузом, и он знал, что так будет всегда, но, по крайней мере, теперь он чувствовал себя лучше, готовым нести бремя, которое ему дали.
Он открыл глаза и прищурился от света, льющегося в иллюминатор. Какое-то мгновение он не помнил точно, где находится, потом память вернулась полностью. Он был в каюте Элфреда.
Он спрыгнул с узкой койки и с интересом огляделся. Он ожидал, что каюта первого помощника каким-то образом будет соответствовать личности и происхождению этого большого человека. На переборках будут висеть памятные вещи, возможно, старый зазубренный палаш, который он отобрал у достойного противника, или вымпел подразделения, с которым он сражался. Повсюду будут свалены карты и книги. Это было бы удобным убежищем для человека, который нуждался в бегстве от своих обязанностей.
Если бы Телдин когда-нибудь считал себя непогрешимым судьей характера, то каюта Элфреда разрушила бы это представление навсегда. Маленькая каюта была спартанской, почти голой. На переборках не было ни трофеев, ни книг — вообще ничего, что давало бы представление о личности владельца. Дорожный сундук, вероятно, с личными вещами Элфреда, стоял в ногах узкой деревянной койки. К переборке рядом с дверью был привинчен небольшой письменный стол, а под иллюминатором — мягкая скамья. Единственное, что соответствовало ожиданиям Телдина, была карта: на столе лежала звездная карта, удерживаемая на месте маленькими металлическими зажимами.
Оглядываясь назад, Телдин понял, что именно такой каюты ему и следовало ожидать с самого начала. Сколько времени, на самом деле, Элфред проводил в своей каюте? Казалось, практически ничего. Воин всегда был на мостике или бродил по кораблю. Для такого человека его каюта была бы местом для сна, не более того. Зачем бы ему понадобилось украшать ее или даже ставить на ней печать собственной личности, когда у него практически не было времени, чтобы увидеть это?
Телдин улыбнулся про себя. Элфред все еще оставался в некотором роде загадкой, но Телдин постепенно начинал лучше понимать дородного воина.
Он с наслаждением потянулся. — «Ну что ж», — подумал он, — «мне пора выходить». Кстати, который час? Это было что-то в корабельной жизни, к чему он так и не смог привыкнуть. Был ли корабль в диком пространстве или в потоке, невозможно было определить время, просто взглянув за борт. Приходилось полагаться на корабельный колокол, и даже тогда было неясно, что это за время.
С минуту он прислушивался. На корабле было довольно тихо, никаких громких звуков на палубе. Это ничего не означало, конечно. После битвы с неогами Элфред, вероятно, предпочтет управлять кораблем с как можно меньшим количеством людей на вахте и дать остальным возможность поспать.
Кстати, а где же Элфред?
Телдин открыл дверь каюты. Женщина из членов экипажа проходила мимо, но остановилась, когда увидела Телдина, стоящего в дверях. Она слегка отодвинулась, словно давая ему больше места.
— Сколько сейчас времени? — спросил он.
— Две склянки, сэр.
Телдин поднял бровь. — «Сэр», что это? Уровень уважения вырос даже больше, чем он думал. Он должен был признать, что это было приятно, в некотором смысле, но это было основано на неправильном толковании. — «Ну что ж», — подумал он, — «теперь уж ничего не поделаешь».
Две склянки. Это означало, что он проспал около восьми часов. Он снова потянулся, наслаждаясь напряжением своих хорошо отдохнувших мышц, и указал пальцем вперед, на мостик. — Кто сейчас дежурит на мостике? — спросил он.
Женщина странно посмотрела на него. — Уже две склянки ночной вахты, сэр, — ответила она.
Он рассеянно поблагодарил ее, и она пошла дальше по своим делам. Ночная вахта означала, что он проспал около двадцати четырех часов. Неудивительно, что он чувствовал себя таким отдохнувшим.
— А где Элфред Сильверхорн? — он вдруг подумал, что надо было спросить женщину, но она уже исчезла в коридоре, ведущем на грузовую палубу. Он пожал плечами. Скорее всего, первый помощник был на мостике. И он двинулся вперед.
Но тут его остановил шум, донесшийся из офицерского салона. Это был какой-то фыркающий рокот. Сначала он не мог определить, что это, но потом широкая улыбка расплылась по его лицу. Он тихо подошел к двери салона и открыл ее.
Он нашел Элфреда. Первый помощник безжизненно развалился в кресле, закинув ноги на стол. Его руки безвольно свисали с обеих сторон кресла, так что пальцы касались палубы. Его рот был приоткрыт и давал выход грохочущему храпу, который услышал Телдин. Телдин осторожно закрыл дверь. — «Пусть человек спит», — подумал он, — «ему это нужно».
В голове Телдина сложились слова: — Итак, вы возвращаетесь в страну бодрствующих.
— «Опять проблема с ментальной коммуникацией», — подумал Телдин, — «невозможно определить, откуда она исходит». Он огляделся в поисках Эстрисса.
Иллитид подошел к нему с кормового конца коридора. — Вы чувствуете себя лучше? — продолжило существо.
— Гораздо лучше, — ответил Телдин. — Я чувствую, что просто вернулся к жизни.
Эстрисс кивнул. — Вы были опустошены. Не просто устали, а опустошены. Я почувствовал разницу.
— Что это значит?
— Я думаю, это означает, что плащ черпает часть своей энергии из вас, — объяснил иллитид. Подавляющее большинство заколдованных предметов не работают таким образом. Они черпают всю необходимую им энергию из других источников, а воля пользователя — это всего лишь спусковой крючок, а не источник энергии.
Телдин покачал головой. В словах Эстрисса было что-то эмоционально тревожное. — Он, что, предназначен именно для этого? — спросил он.
— Я уверен, что это не так, — ответил ему Эстрисс. Внезапно, словно впервые осознав, где они находятся, иллитид огляделся. — Вы знаете, о некоторых вещах лучше говорить наедине, — сказал он. Может быть, продолжим в моей каюте?
*****
Если каюта Элфреда была лишена индивидуальности, то каюта пожирателя разума была почти переполнена. Почти каждый квадратный дюйм переборок большой каюты был покрыт какими-то произведениями искусства: картинами, гобеленами и другими видами искусства, которых Телдин никогда раньше не видел. Например, на почетном месте на кормовой стене находилось большое круглое металлическое кольцо более двух футов в диаметре. Кольцо пересекали тонкие провода из металла разных цветов. Там, где провода пересекались ближе к середине кольца, они скручивались и переплетались друг с другом, образуя замысловатое переплетение металлических нитей. Узор казался каким-то образом на грани между хаосом и порядком. Когда Телдин сосредотачивался на этой композиции, все казалось совершенно случайным. Но когда он не концентрировался, а просто позволял своему разуму дрейфовать и познавать конструкцию, не анализируя ее, он не мог избавиться от ощущения, что в проводах была какая-то организация, какой-то более высокий образец рисунка, который был просто за пределами способности его разума воспринять его.
Картины и гобелены были более привычными видами искусства, но в них тоже было что-то необычное. В тех, что изображали пейзажи или фигуры, в некоторых местах, казалось, отсутствовали детали — удивительно, поскольку в целом работы были невероятно сложными. Даже гобелены с абстрактными геометрическими узорами выглядели не совсем правильно. Эти, регулярно повторяющиеся геометрические мотивы, казалось, прерывались здесь и там невыразительными областями темно-красного цвета. По какой-то причине Телдин нашел эти фрагменты слегка разочаровывающими.
Он повернулся к Эстриссу, который с явным интересом наблюдал за его осмотром. — Это искусство иллитидов? — спросил он.
— Да, это так. Как вы его находите?
Телдин помолчал. Он вдруг почувствовал легкое раздражение. В конце концов, много ли он знает об Эстриссе? В часы уединения существа в его каюте, пожиратель разума мог создавать эти картины, эти гобелены. Телдин не хотел обидеть друга. — Очень интересно, — с энтузиазмом сказал он. — Мне они нравятся.
— Передают ли они вам какие-либо эмоции? — спросил Эстрисс. Он указал на один из гобеленов — замысловатую мозаику из пятиконечных звезд, прерванных тут и там большими областями невыразительного красного цвета. — Вот этот, например. Какие эмоции он вам создает?
Телдин внимательно посмотрел на гобелен. Плетение было невероятно сложным, и было восхитительно, как звезды — каждая слегка отличалась по форме, переплетались так идеально, но… — Никаких настоящих эмоций, — вынужден был признать он.
Эстрисс выглядел разочарованным. — Правда? Это одна из самых эмоционально выразительных работ, которые я когда-либо встречал. И Эстрисс уставился на Телдина своими белыми глазами. — Вы уверены? Нет чувства гордости, ликования?
— Ничего.
Иллитид издал свистящий вздох. — Кажется, есть вещи, которые просто не могут пересечь расовые границы, — сказал он. — Конечно, многое из этого может быть связано с различиями в наших оптических восприятиях. Он протянул красный палец и коснулся одного из безликих темно-красных пятен на гобелене. — Видите ли вы здесь продолжение рисунка?
Телдин присмотрелся внимательнее, но область оставалась неразборчиво красной. — Нет, — сказал он. — Что вы имеете в виду?