ке, кинулись бежать. Пули принялись впиваться в их спины, в головы, в грудь, не давая немцам скрыться. Удивленные вскрики, щелканье затвора и свист пуль стихли. За пять минут два стрелка расстреляли больше тридцати патронов, убив всех, кто стоял вокруг могилы. Пока они осторожно спускались со всем снаряжением с почти трехметровой высоты, из-за кустов и деревьев все так же без единого лишнего звука показались пленные. В обмотках, синими от мороза пальцами они принялись споро стягивать с трупов одежду, а затем скидывать мертвых в могилу. Соколов, уже стоявший с лопатой в руках, указал движением подбородка в сторону убитых немцев:
– Быстрее, зарываем!
Люди хватали руками землю, бросали в могилу, закидывая мертвых врагов. Времени было мало. Первая атака вместе с подготовкой заняла почти два часа, они уничтожили около тридцати единиц личного состава. Пора готовить второй удар.
Когда могила была закопана, Алексей так же одним движением головы отправил своих людей в укрытие, а сам затаился в сугробе, ожидая новую партию немецких офицеров. Скоро они обнаружат, что могильщики со своим командиром пропали, и снова будут недоумевать, как могли затеряться в лесу тридцать солдат с офицером.
Лейтенант оказался прав, уже в третий раз по лесу побрела цепочка из солдат, теперь в поисках следов своих сослуживцев. Пожилой фельдфебель в недоумении застыл перед свежей могилой:
– Что за чертовщина, ефрейтор Кениг? Не нравится мне этот русский лес, он будто проглатывает наших. Они похоронили танкистов и после этого пропали! Я начинаю верить в дьявола!
– Глупости! – тощий ефрейтор хоть и бахвалился, но сам так и крутил головой по сторонам, ожидая удара. – Это все пленные. Они напали на них!
– Кучка людей без оружия? Без единого звука? – фельдфебель дернул плечом и нахмурился. – Вот что, ефрейтор, глупости это или нет, я запрещаю ходить в этот чертов лес. Будем ждать, когда пленные выползут оттуда, пару дней без еды на морозе, и прибегут сами. Скорее бы прошел эшелон, тогда пришлют подкрепление. Вечно нам достается самая трудная работа. Пускай те, кто идут в колонне, нас сменят, а мы вернемся в теплую казарму. Невозможно дежурить по двенадцать часов на таком морозе, я уже ног не чувствую! Где это чертово подкрепление? Хотя бы ночь-то нам дадут провести в тепле?!
Ефрейтор тоненько хихикнул:
– Командир сказал, что для оцепления леса прибудет целый батальон пехоты. Расскажем тем, кто прибудет, про пропавшую солдатню, веселая их ждет ночка!
Оба нервно рассмеялись, развернулись и отозвали солдат. Время близилось к обеду, уже никому не хотелось искать на холоде беглецов. От дороги тянуло костром и горячим варевом из котелка. Немцы лениво обшарили небольшой периметр и вернулись к месту своего расположения. Алексей выдохнул, растер белые, окаменевшие от мороза пальцы. Сделал новую засечку – 12:40, в два часа дня пойдет эшелон, и нужно приготовиться к прогону.
13:05. Светившее за серыми облаками солнце освещало спрятавшийся под снегом лес, серую унылую дорогу. Бабенко и его группа затаились за пышным раскидистым кустарником, который пушистые слои снега превратили в огромный сугроб. Они вот уже добрые полчаса сидели в засаде, скромная группа из трех человек.
Во время разведки Бабенко с невысоким хромым мужичком, который назвался Митрофаном, наткнулись на один из постов из автоматчиков-мотоциклистов, прошлись вдоль кромки лесной опушки, так и есть – посты стояли через каждые пару километров. Насчитали три точки, а потом и вовсе наткнулись на сооруженный немцами практически целый лагерь. Если скромные пары бегали суетливо, притаптывали снег вокруг своих мотоциклов или замирали серыми птицами на сиденьях, страдая от сырого лесного холода, то на дороге, где стоял привезший пехоту грузовик, кипела жизнь. Рядовые рубили дрова, разжигая костер и готовя обед, остальные жались к костру, ожидая нового приказа идти в глубину леса на поиски русских. Связист то и дело выкрикивал из грузовика фамилии офицеров, сообщая все новые и новые донесения и приказы, – ждали подкрепление. Массовую позицию Соколов взял на себя, а Бабенко выделил еще одну полевую санитарку в группу и отдал приказ ликвидировать все три отдельных поста по два немца, что караулили выходы к дороге.
Лейтенант понимал, что дает трудное задание, поэтому не приказал, а практически попросил извиняющимся тоном:
– Семен Михайлович, не могу дать больше никого, вот только женщину, она сама вызвалась. Остальные массовую атаку готовят, уже через полчаса пойдет эшелон с новым подкреплением и техникой.
– Ничего, ничего, – успокоил командира мехвод. – Справимся, Алексей Иванович, придумаем что-нибудь.
С первым постом они справились быстро, благо он был самым дальним от шумного бивачного расположения, даже многоголосица и дым костра не доносились на таком расстоянии. Двое солдат в серых шинелях бродили вокруг поблескивающего спицами мотоцикла в попытках удержать ускользающее с каждой минутой тепло. Бабенко и опомниться не успел, как Митрофан вскинул трехлинейку и уложил двумя выстрелами обоих. К нему метнулась бесформенная фигура в ватнике:
– Что же вы делаете? У нас приказ без шума ликвидировать посты, выстрелы могут привлечь остальных фашистов.
Высокая, в пузыре ватной куртки и огромных штанах женщина осуждающе качала головой. Из-за толстой шали, обмотанной вокруг головы и пропущенной длинными концами на грудь, лица ее почти не было видно, виднелся лишь кончик уже побелевшего от мороза носа. Но Митрофан от ее замечания лишь скривился:
– Ишь ты, командирша нашлась, указывать мне будет, када да в каво стрелять. Развелося начальства, – он смачно сплюнул так, что ржавый от табака плевок попал на бок черной куртки лежащей на снегу санитарки.
От его хамства и резкости Бабенко не выдержал:
– Товарищ, вам замечание правильно сделали, никаких выстрелов без моего приказа. Необходимо действовать продуманно, а не стрелять куда вздумается.
Митрофан теперь презрительно сощурился, глядя и в его сторону:
– Ишь нашелся защитничек, княжна да антиллигент вшивый. Пока вы тут выкрутасы свои крутите, немец нас перебьет разом. И меня с вами отправили, с убогими. Все с нормальными робятыми супротив фрицев, а меня к юродивым запихнули. Княжна да профессор, даром что танкист, одно слово – малахольный, – заворчал под нос рядовой.
Он уже поднялся и заспешил к мертвым немецким солдатам. Бабенко, заметив, с каким трудом встает продрогшая до костей санитарка, протянул ей руку и неожиданно извинился:
– Простите, что молчу. Я, когда все закончится, обязательно проведу беседу с этим невоспитанным человеком. Глупые прозвища – это совсем по-детски, сейчас просто не к месту это все. Главнее всего – не нарушать маскировку.
И та кивнула так спокойно и уверенно, что у Семена Михайловича отлегло от сердца. Одним жестом женщина смогла, будто грязь, отбросить оскорбления и ругательства озлобленного Митрофана.
Тот уже шурудил по карманам немцев, снова ругаясь под нос из-за отсутствия добычи. У простых рядовых стрелков не нашлось в карманах ничего, кроме портсигара с единственной самокруткой, прибереженной для коротких минут отдыха. Митрофан чиркнул спичками и с наслаждением затянулся пряным густым дымом.
– Вы что делаете?! – все-таки не выдержал кроткий Семен Михайлович. – Надо как можно быстрее убрать тела под снег, пока не пришла смена. А вы курите, стоите открыто на дороге вместо того, чтобы заняться делом.
– Чего нашли землеройку, пускай прынцесса твоя копаит немчуру. И спасибо скажет трудовому народу, что не к стенке поставили, а разрешили вину свою искупить. Напилася нашей кровушки крестьянской, булок наелась белых в постели пуховой, вот таперича пускай спину гнет, – он снова выразительно сплюнул, содрал с мертвецов автоматы и зашагал к елкам на краю опушки, чтобы скрыться за ними. – А я покараулю, чтобы работала хорошо княжна энта.
Семен Михайлович только набрал воздуха, чтобы снова возмутиться, но женщина мягко потянула его за рукав:
– Не надо, давайте не будем время терять. Его не изменить, оттаскивайте тела к обочине, я пока вырою им яму, – и она зашагала к снежному полю спокойно и быстро.
Там санитарка принялась голыми руками вырывать в снегу углубление, пока сержант, подхватив под спину обмякшие тела, стаскивал одного за другим с дорожной полосы вниз, как можно ближе к растущей снежной яме. Он с усилием перекатывал тяжелых немцев со спины на грудь, снимая с них шинели, при этом старался не смотреть в их остекленевшие глаза и бледные бескровные лица, сосредоточившись на красных, в уродливых ссадинах, со вспухшими на руках санитарки. Они багровели на глазах, наливаясь красными волдырями от копания в холодном снегу на пронизывающем до костей ветре.
– Нет, так нельзя! Это неслыханно, женщине оставлять самую тяжелую работу! Я сейчас ему прикажу вам помогать, я старше по званию, и он должен мне подчиняться, – Семена Михайловича охватила новая волна негодования.
Женщина подняла на него взгляд, из-под платка смотрело худое лицо с изящным профилем и яркими глазами. Она покачала головой, спокойно, даже смиренно сказала:
– Не надо, не создавайте себе проблем. Ни сейчас, ни потом. Я уже привыкла, каждый, узнав о моем происхождении, норовит плюнуть или обидеть. Пускай так, это лучше, чем Колыма или подвалы НКВД.
От ее откровения Бабенко осекся и бросился помогать засыпать мертвых фашистов. Потом, также в молчании, косясь на пустую дорогу, они оттащили мотоцикл с хромированными спицами за молодые ели, чтобы он не был виден с дороги. Санитарка набрала полный подол снега и присыпала кровавые следы на дороге. Теперь отрезок выглядел так, будто здесь не было полчаса назад мертвых немцев и их мотоцикла, лишь белая поземка, выбоины да черная промерзшая земля, вытоптанная тысячами ног, отмеченная следами гусениц и колес.
Успели они вовремя, только Митрофан хотел шагать дальше к следующей опорной точке фашистского кольца вокруг лесополосы, как раздался треск мчащегося мотоцикла. Встревоженная выстрелами, к посту приближалась новая пара из стрелков. Немцы остановились с автоматами в руках, настороженные, ожидающие атаки. И даже не стали спешиваться в страхе перед нападением, лишь лихорадочно крутили головами по сторонам, недоумевая, куда исчезли их напарники.