Что же творилось на «Фостиковской Кубани», то есть в районе тех станиц, которые Фостиков освободил от большевиков?
Здесь нужно сразу сказать: на Фостиковской Кубани не все было благополучно.
После свержения ревкомов и расстрела «главарей», нередко казаков же освобожденных станиц, Фостиковым сейчас же восстанавливалась «старая власть», то есть выплывал на сцену доревкомный атаман. Этот атаман, надо думать, не очень благословлял свою атаманскую судьбу, зная, что не сегодня завтра Фостиков уйдет из станицы и вслед за ним придут красные, которые сделают с зеленым атаманом то же, что сделал Фостиков с красным председателем ревкома. И чем Фостиков строже расправлялся с главарями станичной коммуны, тем больших бед ожидала станица и ее несчастный атаман, поставленный, в конечном итоге, не столько для управления станицей, сколько для того, чтобы быть ответчиком за Фостиковский суд над станичным ревкомом.
Около Фостикова к этому времени, как уже было отмечено, собрались осколки бывшего кубанского правительства и кубанских законодательных учреждений. Из этих бывших «фигур власти» Фостиков создал нечто вроде летучего кубанского правительства, начавшего прикладывать свою печать на освобождаемые от красных станицы, печать, впрочем, кратковременную, так как станицы ни тактически, ни морально не закреплялись за зеленой властью, и Фостиков со своим летучим правительством появлялся в них только как лихой гастролер, калиф на час. Уходил Фостиков из станицы на север – сейчас же с юга приходили красные войска, уходил Фостиков на юг – с севера приходили упорные большевики. Фостиков наказывал в станице за большевизм, красные наказывали за зеленчукство. Станицы жили между двух огней.
Такая «организация зеленой власти» не могла, конечно, не вызвать отпора со стороны станиц. Ответчиками за все являлись они, и красные на них вымещали свой гнев против Фостикова.
«Гражданской властью» оказывался в фостиковском районе назначенный Фостиковым атаман Баталпашинского отдела полковник Васильев, на обязанности которого лежало «держать в руках зеленые станицы». Полковник Васильев начал с того, что отдал по отделу приказ о мобилизации 12 присяг казаков. Приказ, как и можно было думать, оказался штабной бумагой.
Одни станицы открыто враждебно ответили на мобилизационный приказ, отказавшись служить «белым бандам» генерала Фостикова (ст. Зеленчуковская), другие (ст. Передовая и Исправная) – ответили: «покажите нам, что это за Армия Возрождения России… Надо сначала посмотреть ее…», третьи соглашались мобилизовать казаков, но по секрету, держа мобилизованных в станице, на «экстренном вызове», «до востребования», так сказать (ст. Кардоникская). Такой отряд «до востребования», сформированный войсковым старшиной Масловым из кардоничан, жил мирно по дворам и по первому зову брался за оружие, чтобы помочь фостиковцам. Станица Кардоникская, впрочем, была исключительно боевой станицей. Большинство же станиц, давая отдельных партизан, иногда целую сотню их, боялось открытой мобилизации, означавшей объявление войны большевикам. Красная власть держала в трепете станицы своими пушками, своей силой, организованностью. Станицы еще не были уверены в успехе восстания. Наиболее противозеленая станица, Зеленчукская, на упреки казаков других страниц за неподдержку восстания, отвечала:
– А у вас все казаки выступили? За нами очереди не будет, если все другие дружно пойдут… В 1918 году мы уже восставали первые, а ваши станицы присоединились к большевикам и ловили нас потом по одному… Теперь мы в хвосте пойдем… Пусть другие попробуют вперед начать…
Станица Зеленчукская, помня 1918 год, боится быть первой застрельщицей и равняется по ст[анице] Сторожевой, а Сторожевая по Зеленчукской… Так «фостиковская» мобилизация 12 присяг и не прошла. Пошли отдельные казаки, но это была не мобилизация, а добровольчество. Тяжело было иго советской власти, но не было веры в значительность зеленого движения. Даже сочувствующие зеленым станицы не давали того, что могли они дать.
Но не только страх за неудачу восстания удерживал станицы от зеленой мобилизации. Значительная доля вины за неуспех мобилизации лежала на самой фостиковской «диктатуре». Впечатление получалось такое, будто генерал Фостиков и его отряды не местные повстанцы, а пришлые завоеватели. Фостиковцы приходили в станицу не как свои люди, а как победители. Фостиков забывал, что повстанческие отряды – не регулярная армия и что повстанцы не могут руководствоваться старым «Положением о расквартировании войск», подчинении гражданских властей военным и пр. Расквартирование повстанцев в станицах по предписанию повстанческого начальства, вынужденное довольствие повстанцев по дворам, реквизиция скота для отрядного довольствия – все это отталкивало от зеленых и без того колеблющееся население.
Но предписания, требования и квартирный постой были еще полбеды. К сожалению, в фостиковском повстанческом стане имели место и более печальные навыки. Например: от аула Хазартуковского требуют 50 подвод под пехоту фостиковского отряда и несколько голов рогатого скота для довольствия повстанцев. Хазартуковцы отказались исполнить повстанческое требование, говоря, что они держат в противобольшевицком восстании нейтралитет. Сотня партизан назначается для наказания аула. Повстанческий карательный отряд порет хазартуковцев нагайками, выбивая из них «нейтралитет», затем подводы берутся насильно, насильно же угоняется и скот для продовольствия фостиковцев.
Подобные карательные действия быстро облетали Фостиковскую Кубань, производя всюду должный эффект. Красные тоже пользуются этим эффектом, и их агитаторы не без успеха вселяют ненависть к «генералу-нагаечнику», как писалось в одной большевицкой летучке… На фостиковцев начинали смотреть уже исподлобья. Число врагов увеличивалось с каждым днем, чему особенно способствовала комендатура тыла повстанческой армии, всеми мерами старавшаяся «вырвать с корнем» большевизм в станицах, то есть изъять из обращения наиболее влиятельных врагов повстанчества, агитирующих против армии генерала Фостикова. Казаки станицы Сторожевой – Руденко и Белоусов (к слову сказать, не большевики, а первопоходники-корниловцы) были арестованы за такую агитацию и расстреляны.
Приказ, предписание, порка, расстрел… На этих «китах» зеленое дело, конечно, не могло покоиться. Не спасли авторитет фостиковской армии и те несколько членов Кубанской законодательной рады, которые окружали «зеленого атамана Кубанского казачьего войска», играя при нем роль повстанческого «особого совещания». Ибо если около генерала собралась маленькая кучка кубанских выборных людей, то немало оставалось в станицах таких же выборных, не пошедших к Фостикову.
Оппозиция не пошедших к Фостикову выборных кубанских людей, впрочем, кроме подрыва и без того подорванного авторитета самого Фостикова и его армии и срыва вообще повстанческого дела, ничего не давала. Критикуя диктатуру Фостикова, ополчаясь против его административного аппарата, оппозиционеры ничего взамен этого не выдвигали. Станицы были зажаты в тиски, где с одной стороны была диктатура красная, с другой – зеленая; оппозиция, отвергая диктатуру с той и с другой стороны, не противопоставляла им ничего своего, третьего. Агитация против Фостикова и его дела была, таким образом, на руку только большевикам, и хотя оппозиция Белоусова и других кубанцев в критике своей и исходила не из большевицких соображений, однако воды этой критики сильным рукавом лились на колеса именно советской мельницы. Для Фостикова эта оппозиция была более опасной, чем сами большевики.
Вслед за белоусовской кампанией открылась против Фостикова и его армии еще более внушительная кампания члена кубанского правительства полковника Налетова, прибывшего на Кубань уже из Грузии. Разыскав кое-кого из членов Рады (Попова, Силивру и др.), Налетов вместе с ними составил обращение к станицам, в котором говорилось, что Кубанское краевое правительство, волей событий покинувшее пределы родной земли, находится в Грузии, продолжает считать себя единственной правомочной кубанской властью и продолжает борьбу с большевиками всеми имеющимися в распоряжении правительства способами. От имени кубанского правительства полковник Налетов уполномочен заявить, что правительство Кубани не поручало генералу Фостикову организовывать восстания и действия генерала Фостикова считает несвоевременными, вредными и незаконными.
Никакие большевицкие агитаторы не могли бы так подрубить и без того некрепкие ноги, на которых стояло восстание казаков, как это сделал полковник Налетов.
Эффект от приезда Налетова не замедлил сказаться. Прежде на станицу могла подействовать фраза старика казака из повстанческого отряда:
– Станичники, казачье ль это дело сидеть с бабой, когда враг гуляет по Кубани… Так ли было в старину, сынки…
Теперь такому хранителю дедовских заветов отвечают:
– Ты чего нас спрашиваешь да коришь… Пойди, спроси, что говорит правительство… Вон он, Налетовто, тут ведь…
«Налет» от налетовских речей образовался не только на станичных настроениях, но и в фостиковских частях. И здесь началась реакция. Одиночки и целые группы стали откалываться от «неодобренного», «несвоевременного», «незаконного» генерала, в поисках – кто настоящего зеленого стана, а кто путей возвращения под родную крышу. Фостиковский стан дал трещину.
Плохую славу делали Фостикову не только противники его – Белоусов и Налетов, но в значительной степени и его ближайшие сотрудники. Достаточно сказать, что штаб-офицером для поручений при штабе армии был есаул Поперека, тот Поперека, который никогда не бывал трезвым и у которого понятия о законном и незаконном были не яснее, чем представление о том, где правая и где левая сторона улицы во время пьяной прогулки по «завоеванным» им станицам…
Генерал Фостиков, несмотря на тыловые неудачи, оппозицию и ворчание станиц, продолжал собирать разрозненные повстанческие силы, все время тревожа красных и появляясь неожиданно в различных районах. Красные в своих разведывательных сводках не могли поэтому точно учесть его силы. Маневр, неугомонность, быстрота, лихость, дерзость, удары одновременно мелкими частями в разных направлениях, умение распустить о себе ложные слухи, заметание следов – делали то, что «фостиковскую банду» красные стали определять в 12 000–15 000 бойцов, в то время как фактически у него было не более 3000–3500 повстанцев.