Пустив таким образом корешки на повстанческой территории, Тимошенко и Иванис решили, что теперь уже можно и с повстанческим штабом поговорить. Тимошенко стал доказывать штабу, что только союз с Черноморской губернией и поддержка Грузии могут спасти повстанческое дело. Тимошенко говорил, что нельзя действовать повстанцам на территории, враждебно относящейся к ним, указывал, что эта враждебность, если здесь действительно появятся врангелевские части, перейдет в открытое восстание против казаков. Союз с Врангелем окончательно погубит дело восстания. Немедленно нужно заключить союз с черноморскими крестьянами. После этого появятся и патроны, и пушки, и продовольствие. Это все даст Грузия.
Кое-кто из тимошенковских друзей шел дальше в своих заключениях и говорил, что союз с Врангелем оттолкнет от повстанцев не только Черноморскую губернию, но и Грузию, а с ней и всю «демократию Европы». Армия Врангеля – армия антидемократическая, и с ней не по дороге демократическому казачеству. У Врангеля – монархизм и централизм. У казаков и крестьян – республиканизм и федерализм. Нужен союз с друзьями, а не с врагами. В лучшем случае Врангель сам по себе, а повстанцы тоже сами по себе.
Ставка раскололась.
Откуда вернее помощь?
Кто скорее поспеет – Врангель или Тимошенко?
Голоса в ставке разбились.
А скоро и среди рядовых казаков пошли разговоры:
– Тимошенко с Грузией договор имеет. Грузия будет кормить повстанческую армию и даст нам пушки, снаряды и всякую военную всячину…
Тимошенко достиг того, что среди казаков наметился раскол. Казаки стали гадать: с Врангелем или с Грузией? Чтобы доказать неплатоничность идеи союза с Грузией и черноморскими крестьянами, Тимошенко привозил с собой в штаб два-три ящика патронов, обещая доставку в скором времени пулеметов и даже артиллерии. Он же принял на себя заботу о раненых, обещая добиться пропуска их в Гагры для размещения по лазаретам.
Два-три ящика патронов в такое беспатронное время были сущим праздником. Эти патроны делали Тимошенко и Иваниса «убедительными». Громче стали говорить о том, что пора уж понимать, что у «русской армии» и у «армии казачьей» нет общего языка, что хотя они и были всю гражданскую войну вместе, но жили как кошка с собакой и что все равно, если они совместными силами и победили бы большевиков, началась бы война между казачеством и Петербургом. Русская-де армия воюет за реставрацию России, а казаки хотят отстоять завоевания революции. И чем больше заострялась позиция такого самостийничества, тем резче обозначалась группировка на противоположном полюсе. Группа, враждебная Тимошенке, стала концентрироваться около полковника Крыжановского, продолжавшего оставаться не у дел.
Видя, что появление Тимошенко и Иваниса произвело в рядах повстанцев раскол, что фронт потерял единство, что казаки митингуют, за кого стоять: за Врангеля или за Тимошенко, – группа старших офицеров созвала в Адлере секретное совещание для обсуждения создавшегося положения.
Адлеровское совещание потребовало от полковника Крыжановского вступления в командование повстанческой армией. Полковник Крыжановский принял предложение адлерского совещания и тут же, в комнате совещания, отдал «приказ по войскам Армии Возрождения России» за № 60, в котором объявил, что он, как старший из войсковых начальников, вступает в командование армией; бывшего командующего, генерала Фостикова, «бросившего армию» и уже отсутствующего десять дней, Крыжановский объявил «дезертиром», указывая, что в случае его появления в районе действия армии он будет предан военно-полевому суду.
Приказ этот с особыми офицерами-ординарцами был разослан во все полки и сотни. Один экземпляр был послан в Ставку армии, полковнику Старицкому.
Вслед за этим полковник Крыжановский поехал в штаб вступать в командование армией.
Что произошло в штабе, о чем говорили там, осталось загадкой для армии. Разговоры из штаба не вышли. Известно только то, что полковник Крыжановский очень скоро вернулся из штаба и объявил:
– Я отдал распоряжение вернуть из частей приказ за № 60… Я не вступаю в командование армией…
После загадочного случая с Крыжановским прошло несколько дней. Вдруг в Адлере появился генерал Фостиков… Гарцуя на коне, он ехал прямо к штабу. За ним шел штандарт армии и в порядке ехал конвой. Фостиков по дороге здоровался с встречными казаками:
– Здорово, орлы!
«Орлы» молчали в ответ. Встречные офицеры не приветствовали Фостикова отданием чести…
Сейчас же по прибытии Фостикова в штаб полковник Старицкий превратился в помощника командующего, а Фостиков отдал приказ о своем возвращении и вступлении в командование Армией Возрождения России. В приказе говорилось, что он, генерал Фостиков, сдав на перевале командование полковнику Старицкому, отправился в Грузию для переговоров о пропуске повстанцев в случае неудачи операция на Черноморском побережье. В приказе говорилось далее, что хотя переговоры с грузинским правительством и не закончены, но есть надежда на удовлетворительное разрешение всех возбужденных генералом вопросов. Раненые же будут пропущены в Гагры в ближайшие дни.
Приказ прочли в полках и сотнях. Генерал лично объехал части. Былой престиж его сразу восстановился. Казаки вновь стали видеть в Фостикове своего командующего.
XI
29 сентября.
Красные энергично наседают по всему нашему фронту. К ним подошли, видно, большие подкрепления. Военное счастье начинает нам изменять. У Хосты молчание. Оттуда нет донесений – ни даже слухов. Молдавка еще наша, но донесения говорят, что она доживает последние часы: нечем даже отстреливаться. Хуже дело обстоит на Красной Поляне: ее уже оставили наши части под напором большевицких отрядов, спустившихся с гор. Повстанцы отходят по шоссе на с. Молдавку, задерживаясь у всех тунелей.
– Удержимся ли до подхода помощи из Крыма?
Особенно пытливо всматриваются казаки в море.
Нет ли заветного дымка? Но дымков нет… А отходить нам уже некуда. Сзади граница Нейтральной зоны. Нас могут не пустить, и даже наверное не пропустят. Ведь раненые наши до сих пор не получили разрешения на переход границы… В нашем распоряжении восемь верст: восемь верст мы еще можем пятиться, но на этом протяжении нет уже ни одной позиции. Если мы оставим наши гребни, то остается море, граница, то еесть гибель. Негде даже развернуться для боя, чтобы сложить свои буйные головушки в честном бою…
Фостиков, видимо, решается на какой-то последний жест.
– По сколько патронов имеется на казаках? – запрашивает он полки.
Ему доносят:
– Патроны все расстреляны…
Отдается приказ:
Спешно стягиваться к хутору Веселому…
Решено ночью, тайком перейти границу Нейтральной зоны… А там – что будет…
Ставка шла ва-банк.
XII
Глухим поздним вечером 29 сентября мы покидаем хутор Веселый. Дождь льет как из ведра. Не видно ни зги. Лошади бредут по брюхо в грязи. Переезжаем вброд бесчисленное множество горных речушек, превратившихся в бурные потоки; нам приходится почти вплавь форсировать их. Тишина в колонне жуткая.
Я никогда не слышал такой зловещей тишины при движении такой массы войска. Голова колонны втягивается в лес… Граница Нейтральной зоны перейдена… В лесу слышен только хруст веток под ногами лошадей да заржет разве некстати чей-нибудь неопытный конь, пугающийся мрачного леса. Колонна вдруг останавливается. Почему? Отчего? В чем дело? Не пропускают?..
По рядам шепотом передается:
– Нарвались на красных… Соблюдать мертвую тишину… По одному налево кругом… Авось темнота спасет…
Поворачиваем назад. Меж деревьев, без дороги, срываясь в какие-то овраги и ямы, сворачиваем куда-то в сторону. Темень непроглядная. Хвост колонны, ставший теперь головой ее, нервничает и, не имея проводника, блуждает по лесу, описывая змеиные вензеля, сбиваясь то вправо, то влево. Колонна, как гигантская гусеница, повторяет все эти извивы. Колонна разрывается: голова движется, а все остальное стоит. Разорвал колонну какой-то казак, у которого упала лошадь. Стал один, за ним стали все. Колонна вскоре раздробилась на несколько блуждающих по лесу колонн. Связь держат кони, люди ничего не видят. Образовался какой-то запутанный спрут. Люди заблудились, потеряв представление о том, где север, юг, где хутор Веселый, где граница…
– Та-та-та-та… – где-то недалеко застрочил пулемет.
Рявкнуло, как гром, одно орудие, затем другое.
Наконец лес редеет, и мы выходим к какой-то шумной, широкой реке. Это Псоу. До ливня она текла в скромном русле, играя маленькими цветными гальками. Сейчас это грозный поток, ворочающий бревна и камни. На берегу горит несколько костров, возле них греются промокшие казаки. Большинство из них были тут весной с генералом Шкуро. Им местность знакома. И в темноте они успели ориентироваться.
– Перейдем Псоу, а там пойдут эстонские и армянские села. Стрелять по нам будут эстонцы. Не пустят… Мы весной разорили их…
Через реку все время идет переправа. Переправляются безостановочно. Полков и сотен нет, идут кашей. Пешие бредут по горло в воде, бросая оружие. В винтовку и пулеметы уже не верят. Весь берег усеян брошенными винтовками: их конные и пешие втаптывают в грязь.
За Псоу, среди леса, идет проселочная дорога на с[ело] Пиленково и далее в Грузию. Лошади устало месят грязь. Ливень не прекращается. Казаки беспорядочной оравой уходят все глубже и глубже в Нейтральную зону. Кое-кто сворачивает в лес, чтобы дать коню отдых. Я тоже свернул в лес, слез с коня и сразу уснул как убитый, а когда через час проснулся – поводья коня были крепко зажаты у меня в руке. Начинал брезжить рассвет.
Мы проходили мимо великолепных эстонских садов. У каждого двора стоял вооруженный винтовкой хозяин и провожал казачью громаду, засматривающуюся на богатые сады, на уютные дымки, тянущиеся из печей к дождливому небу… Приказано было ехать, не останавливаясь у дворов, и не кормить лошадей на полянах – поляны были частной собственностью эстонцев. Казаки понимали значение приказа и нигде не останавливались. Лошади, не понимающие человеческого языка, тянулись к сочной траве, но казак крепко вздергивал конскую морду.