– Терпи, Васька… А то погибнем мы с тобой… Терпи…
Васька не понимал своего казака и требовал травы, оглашая воздух голодным, звонким ржанием.
Грузин пока нигде не видим. Их поселки пойдут от с[ела] Пиленкова. Там же, у Пиленкова, их пограничная позиция.
Эстонцы говорят, что большевики пойдут вслед за нами, что война теперь неизбежна.
– И сколько вы теперь нам бед накликали… Сколько бед… Сегодня же сюда придут большевики, – говорили эстонцы. – Погибли теперь мы… Да и куда вам идти, сдаваться всем нужно, казаки. У Пиленкова вас все равно не пропустят грузины. Ворочайтесь и покоритесь большевикам. И себя спасете, и нас освободите от войны.
Казаки не отвечают, только мрачнее сдвигаются брови, да безнадежнее становится на душе…
Весь день до позднего вечера бредем по лесу. Дождь прекратился. Сквозь косматые тучи выглянуло солнышко. Вся дорога усеяна винтовками, пулеметами и павшими лошадьми, провожающими нас печальными глазами, полными укора.
На ночь стали бивуаком в лесу. Развели костры. Сушимся. Варить нечего. Голодаем. Подкармливаемся дикими яблоками, грушами, орехами, которых вскоре тоже не стало – опустошили весь ближайший участок леса. Лошадям рубим ветки на корм.
Фостикова не видно. Он где-то впереди со своим штабом.
Утром опять куда-то двинулись вперед и к полудню узнали, что голова колонны добралась уже до цепи грузинских постов и посты загородили нам дорогу. Отдельные казаки и группы пытались тайком проскочить сквозь сторожевую цепь, но всюду натыкались на грузин, которые, обобрав пленников, через с[ело] Пиленково отправляли их в хутор Веселый к большевикам.
Среди повстанцев распространяется слух о том, будто Фостиков имеет секретное соглашение с грузинами и что грузины только «делают вид», что не пропускают нас, чтобы инсценировать наше вторжение силой в пределы их государства.
Дальнейшее же должно было идти якобы так: мы, согласно инсценировке, должны быть «разбиты» грузинами, обезоружены и водворены в концентрационный лагерь как «пленные Грузии». Международные приличия были бы таким образом соблюдены…
Так говорили у нас о секретном соглашении Фостикова с Грузией.
А пока что грузины не пропускают нас дальше линии своих постов, подрывая наши надежды на «секретное соглашение».
Генерал Фостиков целый день с грузинских постов говорит по телефону с грузинским командованием. Пока идут эти переговоры, о которых до нас доходят только перевранные слухи, мы с грустью смотрим на синеву обманчивого моря, открывающуюся нашим взорам.
Но что это? Дымки… Да, дымки… Несомненно, это суда… Целая маленькая эскадра в кильватерной линии… Тысячи глаз пытливо следят за движением дымков, держащих курс на Адлер. Но вот один артиллерийский выстрел, за ним другой… Видны разрывы у кораблей. Несколько шрапнельных облачков поплыло над загадочной эскадрой. Артиллерия с берега заговорила из десятка пушек. Красные не допускают к берегу суда… Следовательно, это наши суда…
Эскадра картинно поворачивается и кильватерной же линией идет на Гагры.
Узнали об эскадре сейчас же Фостиков и грузины. В переговорах флот начинает играть немалую роль. Его появление у грузинских берегов позволяет Фостикову убеждения чередовать с угрозами. Фостиков настаивает на немедленном пропуске повстанцев в Гагры с тем, что они там, не задерживаясь, погрузятся на пароходы и уедут в Крым. Грузинское командование указывает, что такой способ разрешения щекотливого вопроса о повстанцах ставит Грузию перед угрозой войны с большевиками, что Грузия имеет договор с Москвой, предусматривающий возможность появления на границе Грузии «контрреволюционных» банд. Генерал Фостиков предлагает выбор: или война с большевиками, или война с Врангелем.
Флот в этом споре перетянул чашку весов на нашу сторону – Грузия приказала своим постам пропустить нас, но с условием: все повстанцы должны сложить оружие.
Повстанцам коротко объявляется результат переговоров.
Стали ломать винтовки, закапывать в землю, закидывать на деревья. Когда же начальство вмешалось в это, испугавшись, что нечего будет сдавать грузинам и что это может вызвать новые затруднения, казаки стали портить винтовки: гнуть прицельные рамки, сбивать мушки, ломать бойки в затворах, забивать стволы землей.
Двинулись вперед. Контрольные грузинские посты обезоруживают, вернее, каждый повстанец, проходя мимо поста, сам отдает свою винтовку. Мы с завистью смотрим на чистеньких, выбритых, отлично одетых грузинских офицеров и солдат… Грузины держат себя свысока, покрикивая порой на наших казаков и офицеров. Мы приветствуем грузинских офицеров отданием чести; честь небрежно принимается; грузинский офицер точно отмахивается от чести повстанца-офицера. Это больно. Вот стоит грузин офицер. Заложив руки в карман, сдвинув фуражку на затылок, с папиросой в зубах, он пропускает мимо себя сотню за сотней. На груди у него значок Владимирского военного училища. Он был не так давно русским офицером, был в нашей армии. Теперь он обезоруживал нас, обезоруживал, быть может, даже «владимирца», своего однокашника…
Сдаем только винтовки и револьверы. Шашки разрешено оставить при себе. Тут же на наших глазах казачьи карабины распределяются между жадными к оружию грузинами.
Обезоружные повстанцы понуро проходят дальше, выходя на Пиленково. Всюду по дороге наталкиваемся на грузинские заставы. Нас пропускают, недружелюбно просчитывая «число голов».
На одной из полян нас задерживают.
– Здесь должны собраться все… У вас много отставших.
Ждем. Подтягиваемся. С постов приезжают посмотреть на нас грузинские офицеры. Им хочется приобрести лошадей, степных скакунов. У казаков есть дедовское оружие, обложенное серебром, османские клинки. Грузины все это высматривают.
Ночь провели на поляне. На другой день до полудня тоже торчим тут. Грузины делают таинственное лицо.
– Нет приказа от командования, – говорят они, – командование ведет переговоры с большевиками.
– Какие переговоры? Что ж, выдавать нас думаете?..
– Не знаем…
– Это будет предательство… За нас постоят…
– У нас есть договор с Россией… Мы его сейчас нарушаем…
Часа в два лагерь двинулся. Разрешено идти дальше.
По горной дороге вышли на с[ело] Пиленково. Здесь грузинская пограничная позиция. Видны отличные окопы с блиндажами, траверсами, пулеметными гнездами и ходами сообщения. Окопы бетонированы.
Все Пиленково высыпало навстречу нам. Здесь было много русских. Они засыпали нас вопросами, выражали сожаление.
– Только бы не выдали вас большевикам, – предостерегали эти голоса.
Грузины ни о чем не расспрашивали нас. Они молча наблюдали шествие многотысячной, оборванной, голодной вереницы. Многие лошади велись в поводу, подбившись за поход так, что копыта распухли. Вид у повстанцев отчаянный: небритые, обросшие длинными волосами, как монахи, загорелые, исхудавшие до того, что на лице была только кожа да кости, облепленные грязью, мешки за плечами, впалые усталые глаза – мы не столько выглядели людьми недавней отваги и побед, сколько измученными, забитыми бродягами. Повстанцы храбрились, подтягивались… Не хотелось показать свое бьющее в глаза убожество…
Все были до крайности голодны. Никто не выносил нам куска хлеба. Но зато никто и не просил его. Шли без подаяний. Некоторые казаки пытались остаться в Пиленкове, но грузины не разрешали этого.
– Оставаться нельзя. Догоняй своих… Айда, айда, догоняй…
– Мы пристали, мы только отдохнуть…
Несмотря на приказ грузинского командования, все же усталыми и ослабевшими покрылся весь путь. Люди останавливались где попало и сейчас же засыпали. Усталость и голод делали свое дело. Кони отставших тут же, возле хозяев своих, щипали придорожную, жидкую, пыльную траву.
По дороге встретили эскорт: нарядная коляска, а за ней конвой грузинских гвардейцев. Это ехал грузинский генерал, командующий Гагринским районом, для переговоров с советским командованием. У генерала на шее висел русский Владимир с мечами… Генералу козыряли и прижимались в сторону, очищая путь…
В 4 часа дня вошли в Гагры. Нарядный курорт выглядит как сказка. Бьют фонтаны, мимо носятся блестящие автомобили, гуляют нарядные дамы и кавалеры. Воздух напоен ароматом цветов. Слышна всюду русская речь. По утопающей в зелени акаций и каштанов улице течет усталая, безоружная, полураздетая армия. Все гуляющие останавливаются, чтобы посмотреть на тех, о ком еще недавно здесь говорили как о лихих повстанцах, храбрых воинах, смелых людях. Дамы нас лорнируют.
Справа, сквозь тропический бульвар, виднеется необъятная морская гладь… Море играет, сверкая на солнце тысячами ослепительных бриллиантов. Ищем глазами флот. На дальнем горизонте чуть заметен один только дымок, но чей он, не знаем… Вероятно, наш… Не бросит же нас на произвол судьбы эскадра, не уйдет же она обратно, не выручив нас из беды…
– Не приходил ли наш флот сюда? – спрашивают казаки у встречных русских.
– Показался и ушел в море…
– Почему ушел? Грузины не пускают?
– Неизвестно. Кажется, грузины не разрешают стоять в своих водах…
Отдается приказ: на улицах не останавливаться и в магазины не заходить. Боятся грабежей.
– Останавливающиеся будут арестованы грузинской комендатурой и сданы большевикам, – объявляют нам.
Всюду на улицах усиленные наряды милиции. В некоторых дворах «на всякий случай» сосредоточены дежурные роты с пулеметами. Проезжает артиллерийский парк.
Выезжаем за город. Начались какие-то заводы, мельницы. Нас разбивают на большие группы и размещают по дворам заводов и мельниц. Здесь есть корм для лошадей. Обещают покормить и нас. Наступает вечер. Не кормят. Люди собирают какую-то траву «катран» и едят ее. Она сочная, мясистая, чуть-чуть кисловатая. Развели огни. У одного костра собралось много казаков, и оттуда несется одуряюще приятный запах жареного мяса. Это казаки едят только что родившегося мертвым недоноска-жеребенка.
Скоро весь лагерь засыпает голодным, бредящим сном. Всю ночь не смолкает бред. Один кричит, другой стонет, третий в бреду творит слова какой-то неслыханной молитвы… Это какое-то царство бреда.