Утром приказ: седлать и выезжать на сборный пункт за последней мельницей. Выезжаем. Кони кое-как подкрепились, люди же ходят, как тени. Самые выносливые шатаются. Некоторые страдают невыносимо: их тошнит, мучают желудочные спазмы, наступают обмороки. Едем и по дороге обрываем ветки деревьев, с жадностью разжевывая листья и стебельки, чтобы хоть что-нибудь дать судорожно сжимающемуся желудку…
– Сегодня будет обед, – передают по колонне.
Это мало утешает. По пути стали попадаться дворы.
Казаки, толкаемые голодом, заезжают в них, лезут в погреба, в дома, опустошая вмиг все, что было в них съедобного. С дворов несутся крики о помощи, раздается плач. Несколько казаков с поднятыми вверх нагайками мчатся спасать дворы от своих станичников.
– Марш в колонну! Что вы делаете? Вы губите всех нас… Нас пошлют за это к красным…
Хозяйничающие во дворах точно не слышат призывов к благоразумию. Они, как безумные маньяки, продолжают шарить по погребам, из которых несется одуряющий запах молока, мяса, сала, масла…
Нагайки хлещут по спине, по голове. Голодного, почти обморочного казака вталкивают в бесконечно длинную колонну.
– Терпи… Все голодные мы… Умирай и терпи… Нельзя грабить. Иначе погибли все до одного.
Грабеж прекратили сами казаки.
Некоторые казаки выменяли своих лошадей на хлеб и молоко. Их обступали голодные друзья и вмиг поедали все, не дав владельцу самому наесться вволю. Впрочем, это спасало его от смерти: дорвавшись до полуведерной крынки молока и до пятифунтового хлеба, вряд ли бы голодный нашел силу вовремя остановить свой аппетит.
Дорога пошла к морю. По глубокому песку еле плетутся кони. Справа плещется море, слева, точно оазис среди песчаной пустыни, стояли окруженные зеленью дачи-дворцы. От некоторых из них шли к морю аллеи, обсаженные пальмами. Вдали виднелось громадное имение Игумново. Всю нашу голодную ораву вели в это имение. Оно было национализировано грузинами в период революции и называлось теперь государственным имением. Здесь нам уготован – надолго ли, накоротко ли – лагерь. Пока входим в имение. Каждому полку отведен свой район прямо в поле. Границы между полками обозначаем колышками, уцелевшими полковыми и сотенными значками. Для попаса лошадей также разбиваются полковые и сотенные участки. Назначаются дежурные и дневальные. Штаб размещается в самом имении; управляющий имением, русский агроном, отводит под штаб отдельные апартаменты – господский флигель.
XII
«Сегодня будет обед…»
Это оказалось только посулом… Голодный человек во что не поверит… Никакого обеда, конечно, не было. Да и простое ли дело накормить обедом армию?
Но есть от этих размышлений не перестает хотеться. Как мы не разграбили имение, до сих пор остается для меня загадкой. А имение богато было запасами: тут был и скотный двор, и закрома с кукурузой, и винные погреба… Но вот удержались как-то. Не рискнули…
Уже к вечеру наш бивуак был окружен не только цепью грузинских караулов, но и еще более густой цепью торговцев. Хлеб, сыр, масло, колбаса, фрукты – все это можно было купить и утолить мучительный голод. И все еще сравнительно недорого. Но беда в том, что все продукты можно приобрести только на грузинские деньги. Других не берут. Еще кое-как расцениваются «николаевские», но о добровольческих и керенках и слышать не хотят. Грузинской же валюты нет. «Николаевские» редко у кого находятся.
– Давай кинжал вместо денег…
– Давай шашку…
Пошли в ход кинжалы и шашки. За кинжал или шашку дается лаваш (около 3 фунтов хлеба), кусок сыра, фунта два винограда.
Это кое-как утоляет голод.
Но вмешивается в нашу судьбу железный закон спроса и предложения. Грузины понимают, что нет такой самой астрономической цены, которой не дал бы голодный казак за кусок хлеба, и цены растут с головокружительной быстротой.
Уже через час-другой кинжал понизился в цене: за него дают только половину лаваша. И надо, чтобы кинжал был хороший, отделанный в серебро, без изъяна.
К концу базара – а конец наступил с наступлением сумерек, так как грузинские караулы, боясь дезертирства повстанцев, стали разгонять базар, – кинжал уже не котировался совсем. Валютой стал конь. За коня можно было купить на два-три дня запас продуктов.
Наутро базар восстановился. Это, впрочем, уже был не базар, а конская ярмарка. Скакуны выменивались на хлеб. Десятки лошадей уходили в новые руки.
К чести казаков, надо сказать, что далеко не все они готовы были расстаться со своими боевыми сподвижниками.
– Умру с голода, а на хлеб не променяю… Вместе горе мыкали в походе – вместе и помрем…
И плохо отзывались казаки о своих товарищах, распродававших лошадей.
– Это не казаки – а сволочь… Лучше с голода подохнуть. Мыслимое ли дело коня боевого продавать…
Но кони все же продавались. Появились и оптовые скупщики лошадей. Штаб отвечал, что это невозможная вещь и что кони еще пригодятся:
– Они нужны в Крыму…
Грузины в свою очередь говорили, что наши мечты о Крыме несбыточны и что лучше продать лошадей, так как грузинское правительство все равно их реквизирует, и реквизирует бесплатно.
– Вы ведь пленные… Отсюда надо делать выводы…
«Выводы» же действительно были безотрадные. Все наши просьбы, обращенные к грузинам, что лагерь остро голодает, что такое обращение с нами бесчеловечно, оставались гласом вопиющего в пустыне.
В ответ на просьбы о хлебе нам отвечали, что Грузия бедная страна и что она не может нас прокормить. Грузия не брала на себя никаких обязательств перед нами.
– Идут переговоры с большевиками, – говорили грузины. – Они требуют выдачи вас… Кормить, видно, уж они вас будут…
– Но ведь это же бесчеловечно… Есть ведь законы и обычаи войны… Армия, перешедшая границу нейтрального государства и сложившая оружие, переходит под защиту нейтрального государства. Если вы нас выдадите, вы совершите предательство. Значит, вы не нейтральное государство, а союзники большевиков…
– Мы не союзники большевиков, но мы связаны договором. Есть законы и обычаи войны, но есть кроме них и обязанность исполнять договор. Пункт пятый нашего договора с Москвой говорит, что мы не имеем права давать приют противобольшевицким отрядам. Это всеми буквами сказано…
– Но мы уже не отряд… Мы интернировались… Мы уже не воюющая сторона.
– Идите и растолковывайте это большевицкому командованию. Мы третий день ведем с ним переговоры, и большевики требуют одно: или немедленно выдайте нам фостиковцев, или мы будем считать, что Грузия нарушила договор с Москвой… А мы не хотим воевать с Россией…
Один из грузин-офицеров, бывшей офицер русской армии, по секрету нам передал:
– Вы будете выданы большевикам. Вопрос уже решен. Вырабатывают только условия передачи. Наше правительство, выдавая вас, хочет возместить расходы по интернированию… Вот об этом сейчас идет спор. О вас же все решено. Разговаривали еще о том, чтобы не было массовых расстрелов, но большевики ответили, что это уже вмешательство во внутренние дела России… Фостиков в Гаграх. Он все время ведет переговоры с грузинским правительством.
– Люди голодают… Еще час-другой, и я не отвечаю за голодный бунт. Нельзя безнаказанно морить голодом двадцать пять тысяч людей…
– Нечем кормить… это целая армия…
– Дайте мне возможность связаться по радио с эскадрой. Нам оттуда подвезут продукты.
– Нельзя, вы думаете только о себе, но надо думать еще и о нас. Вы нас толкаете на войну с большевиками…
Но с эскадрой связаться нужно. Дело идет к развязке, и ничего доброго советско-грузинские переговоры не предвещают.
И затем флот. Где он? Грузины сказали, что флот появился у Гагр, но Грузия предложила ему покинуть грузинские воды, что флот и сделал. Не ушел же флот обратно в Крым. Но все просьбы о радио тщетны. Один ответ:
– Нельзя… Вы хотите нас втянуть в войну…
Делать нечего. Надо что-то предпринимать. Тайком приобретаем лодку. Нашлась добрая душа – выручила. Один из наших офицеров командируется в разведку. Ему дается задача: разыскать в море флот, а если это не удастся, доплыть до Крыма и просить срочную помощь.
Ночью лодка ушла в море. Наконец официально становятся известны результаты переговоров Грузии с большевиками: Грузия решила выдать нас. Назначен пункт сдачи. Согласно переговорам, Грузия должна предложить нам составить передаточные списки с указанием имени, отчества и фамилии, чина или звания, чем командовал и пр. На это давался двухдневный срок.
Два дня… Успеет ли за два дня наша лодка найти флот… В Крым она, конечно, не поспеет… А тут море еще, как нарочно, бурлит. Дует такой ветрище, что море рвет и стонет. Бедная наша лодка… Каково-то ей в этот шторм…
Два дня…
Делаем вид, что списки составляются, но в то же время твердо решили не сдаваться. Оружия мало, конечно. На всю 25-тысячную армию едва ли сейчас наберется двести винтовок. Остались только карабины, тайком провезенные под бурками. Патронов тоже нет… Есть шашки. План, конечно, один: дело придется иметь не с большевиками, а с грузинами. Значит, построиться в порядке, впереди построить вооруженных карабинами, в самый последний момент броситься на грузин, «пополнить» себя вооружением и уйти в горы Грузии… Иного выхода нет… Не идти же стадом в плен…
Два дня…
Два дня мучительно ждем. Едим конину. По жребию решаем, чей конь идет на спасение от голодной смерти… Жаль казаку расставаться с конем. Но жребий пал… Кругом ведь стоит мучительный голодный стон. Управляющий имением на свой страх и риск приказал открыть запасы государственного имения. Он русский человек. Ему ближе наши страдания, чем грузинам.
– Судить меня будут… Ну что ж, русские люди зато спасены будут от голода…
На брата выходит немного, по початке кукурузы и по жмене муки. Все молоко также приказано раздать нам. Выходит по глотку, но и то слава Богу.
Наш план в последний момент «пополниться» грузинским оружием и уйти в горы одобряется всеми. Ни одного голоса не слышно за то, чтобы сдаться и выполнить «пункт 5-й договора». Споры идут о том, ждать эти «два дня» или теперь же начать осуществление «плана».