Мы устроили беглянок на квартиру, выпросили у казачек юбки и кофточки и оставили при штабе, хотя не любил полковник Крыжановский «баб» в боевой обстановке.
– Пристроим их сестрами милосердия… Пригодятся…
– Ну смотрите, как бы из этого «милосердия» беды какой не было… Где баба запутается… Ну да ладно. Пусть пока что живут. Девушки-то ведь герои…
Таинственные люди, окутанные «красным туманом», почти каждый день доставлялись нашими разъездами и наблюдательными постами в штаб корпуса.
Через некоторое время после майкопских беглянок появилась у нас здоровенная фигура в громадной соломенной шляпе-брыль и неимоверных сапожищах. Черная борода во всю грудь. На голове львиная грива давно нечесаных косм. Спутницей этого человека была очень миловидная оборванная женщина с прекрасным цветом лица и редкой красоты глазами. Несмотря на оборванный нищенский вид, и в формах фигуры, и в манере ходить и держать себя чувствовалось, что это светская женщина.
Эта пара, бежавшая из Майкопа, скитавшаяся почти месяц по лесу и набредшая на наш разъезд, оказалась супружеской четой: это были супруги Шаховские. Князь скрывался в Майкопе, выдавая себя за подводчика, а княгиня прачечным делом занималась.
Прибежал советский инженер, прибежал еще один инженер-офицер, прибежала и одна советская «шишка», начальник телеграфной и телефонной сети Кубани.
Все это быстро приспосабливалось к делу. Князь Шаховской был определен в корпусный «осваг» – учреждение, занимавшееся тем, что на пишущей машинке размножало наши оперативные сводки и развешивало их по станицам для осведомления. Из беглых инженеров создали «корпус топографов», как иронически говорил Крыжановский. Они занимались перечерчиванием карт Кубани. Нужда в картах у нас была огромная. Большинство операций из-за отсутствия карт приходилось вести «наизусть», что не всегда приводило к удачным последствиям. Начальнику советских телеграфов Кубани тоже дали соответствующее назначение: он стал заведовать связью корпуса.
На фронте шла тяжелая боевая работа. «Высокими вопросами» здесь никто не занимался. Перед повстанцами стоял враг в виде Красной армии, защищающей неугодную казачеству власть, и повстанцы считали своей обязанностью этого врага бить. Вопроса о том, какой будет Кубань после свержения большевиков, – не существовало на фронте.
«Завтрашний день» Кубани никого, казалось, не интересовал. Весь интерес, вся воля, весь порыв были устремлены на «сегодня», на то, что есть, а не на то, что будет.
Пестрая гамма мотивов толкала казачество в зеленый стан. Одни убегали от красной мобилизации, другие боялись расплаты за ретивое участие в белом движении – атаманы, шкуринцы-волки, корниловцы-первопоходники, кое-кто зарвался в первые дни большевицкой власти и был взят на заметку как неблагонадежный; эти боялись возможных кар. Немало было в повстанческом стане и идейно не приемлющих коммуны. Лес их всех объединял общностью задачи – борьбы с красной властью. В лесу всегда находилось несколько человек сильной воли, «вождей»; вокруг них и собирались маленькие зеленые рати, постепенно сливавшиеся друг с другом.
Четкого, мало-мальски хотя бы определенного политического лица зеленая громада не имела.
На позиции рядом лежит в цепи казак-монархист, полагающий, что «без царя нельзя», что «без царя порядка не будет, потому что народ привык, чтобы по царской воле все было», и казак-самостийник, убежденный, что «пора уже казачеству своей головой жить» и что «царю не казачество вольное нужно, а казачьи нагайки, чтоб народ усмирять». Тут же можно встретить и казака-большевика, который за казачьи советы, но без коммунистов. И всех их объединяет сегодняшний день, неприятие «коммуны», которую упрямо насаждают большевики.
Завтра, после большевиков, это будут, быть может, враждующие группы. Сегодня они в одном стане – в противобольшевицком. И разговоры о завтрашнем дне идут только вскользь. Это не тема тем.
Так на фронте зеленых.
Не то в зеленом тылу, возле штаба, который, несмотря на все усилия Крыжановского, обрастает «штатскими людьми».
Здесь уже не рядовое казачество, а «мозг» его, интеллигенция, общественные деятели, вчерашние политические фигуры… Около штаба создается что-то вроде «вольного парламента». У каждого есть свой план будущей Кубани, и каждый хочет именно его навязать корпусу. Отсюда хотят дать «идею», осветить борьбу каким-нибудь политическим прожектором. Здесь не смолкают споры. Здесь стараются подвести под зеленую борьбу политическую платформу.
Но зеленое движение никак не укладывалось на прокрустово ложе тыловых идеологов. Фронт и тыл говорили точно на разных языках; фронт жил сегодняшним днем, тыл – мечтами о завтрашнем дне…
III
Генерал Фостиков лечился от ран на группах Кавказских Минеральных Вод в то время, когда Добровольческая армия неудержимо катилась «к морю Черному, морю печали и слез». Оставаться лечиться на группах было уже рискованно, так как Красная армия своей лавиной поспешно заливала все, что оставлялось без боя катастрофически отступавшей белой армией. С несколькими офицерами-кубанцами Фостиков пробрался с Терека на Кубань и укрылся в аулах Большого Карачая, близ курорта Теберды. Из этого пока что богоспасаемого убежища он вел разведку, которая установила, что в Баталпашинском, Лабинском и Майкопском отделах появились казачьи повстанческие отряды, что эти отряды бродят в одиночку, не имея между собой никакой связи, и представляют смесь кубанцев с случайно застрявшими на Кубани одиночками из Добровольческой армии, с значительной примесью красных дезертиров, преимущественно донских казаков.
Фостиков и сам решил сформировать отряд, спуститься с ним к ближайшим станицам и попытаться объединить блуждающие зеленые отряды, собрать зеленую силу в кулак, влить повстанческую энергию в одно русло.
К июлю 1920 года Фостиков имел уже под своим командованием целую повстанческую армию.
Одним из первых отрядов на Кубани вообще и вместе одним из первых фостиковских отрядов был отряд шкуринца есаула Попереки. Уже в апреле 1920 года Поперека дрался с большевиками в районе станиц Сторожевой и Преградной. Отряд его численностью не превышал 50 всадников, но хлопот красным Поперека причинил немало, неожиданно появляясь каждый раз в различных местах. Для станичных ревкомов и продкомов это был настоящий бич, беспощадно расправлявшийся с не званой на Кубань властью. Каждый его набег на станицу ознаменовывался шумными расстрелами и вешанием комиссаров, районкомов и прочей красной администрации. Есаул Поперека любил выпить, и его набеги были обычно «под градусом». Жесток он бывал тогда неимоверно, настолько жесток, что казаки в станицах стали бояться этого «страшного бандита», по выражению большевиков, не менее самих большевиков. Порой станицы страдали от Попереки в не меньшей степени, чем от большевицких комиссаров. Нащупав у станицы Баталпашинской отряд Попереки, генерал Фостиков предложил ему подчиниться, на что Поперека ответил первоначально отказом, но после повторного предложения явился в распоряжение генерала.
Почти одновременно с отрядом есаула Попереки на границе земель Кубанского и Терского казачьих войск, в районе станиц Бекешевской и Боргустанской, появился пеший отряд полковника Менякова.
В районе станицы Баталпашинской сформировался отряд есаула Кравченки.
Меняков и Кравченко, прослышав об отряде генерала Фостикова, явились к нему и отдали свои отряды в его распоряжение.
В экономии Николенки, ставшей квартирой фостиковского штаба, состоялось совещание с участием всех офицеров, бывших у генерала Фостикова. У Фостикова к этому времени было около 500 повстанцев. Нужно было что-то предпринимать. Совещание решило обратиться к станицам и повстанцам с призывом соединять силы и собираться вокруг генерала Фостикова. Совещание выкинуло лозунги: 1) единое командование, 2) строгая дисциплина в повстанческих частях, 3) расстрел за грабежи и насилия и 4) расстрел за измену, трусость и бегство с поля боя…
Среди участников совещания было несколько членов Кубанской законодательной рады. Их окружение делало Фостикова не просто партизаном, работающим на свой страх и риск, а лицом, выдвигаемым на борьбу с советской властью уцелевшими остатками кубанской власти. На фоне этих нескольких выборных от Кубани людей Фостиков должен был казаться более авторитетным, чем просто «сам по себе» генерал-повстанец.
Повстанческое движение с каждым днем разрасталось. Вслед за отрядами есаула Попереки, полковника Менякова и есаула Кравченки к Фостикову присоединился отряд войскового старшины Князева, оперировавший в районе лесов Надежной, Передовой и Исправной, и пробился из-под Армавира конный отряд войскового старшины Живцова, доставивший Фостикову артиллерию, отнятую в бою с большевиками.
Объединяя вокруг себя отряды, Фостиков в то же время давал им боевое крещение.
3 июля у высот Джемгура (под ст. Кардоникской) Фостиков громит 305-й и 306-й советские полки. Чтобы наказать «фостиковскую банду», к станице Кардоникской большевики послали испытанные части латышей и китайцев. Фостиков удачным маневром заманил их в Глубокую Балку (у ст. Красногорской) и вторично разгромил красных, захватив все их пулеметы, патроны и около сотни пленных. 6, 7 и 9 июля Фостиков в третий раз у Джемгурских высот бьет большевиков. В боях 11 и 12 июля Фостиков вновь загнал большевиков в Глубокую Балку и отобрал у них все пулеметы. 13 июля красные опять пытаются разнести фостиковское гнездо, но неудача вновь постигает комиссаров: в бою под станицей Красногорской большевики вынуждены бросить две горные пушки и спасаться «налегке», бросая по дороге все «лишнее» – тачанки с пулеметами, винтовки, снаряды.
Отведя свои отряды на отдых к верховьям рек Хасаут, в Широкую Балку, богатую подножным кормом, Фостиков, окрыленный успехом, стал разворачивать свои отряды в армию, дав ей имя: «Армия Возрождения России». Этим именем зеленый атаман хотел сказать, что повстанческая армия ставит себе задачу борьбы не только за Кубань, но и за Россию. Немало было противников этого названия. Особенно не любо оно было кубанцам-самостийникам. Но Фостиков одержал верх, и имя это было отвоевано у самостийников. Это была еще далеко не «армия», и численно эта армия оказывалась значительно меньше «корпуса» Крыжановского. Но здесь шла игра на впечатление: «армия» – это звучит внушительнее, чем «корпус». Это импонировало лесной психологии, да и у красных должно было создаваться впечатление зеленой силы.