Самый дорогой материал для северных мастериц — оленьи камусы: шкурки с ног оленя. Аккуратно вырезанные полоски золотистого, серебристо-серого или белого цвета и на самом деле очень красивы. И очень прочны: из них шьют зимнюю обувь, рукавицы, сумки, отличающиеся необыкновенным богатством отделки. Орнамент — не бессмысленный рисунок. В орнаменте — окружающий мир, жизнь во всем ее движении и причудливом ритме. Взглянешь пристальней на экзотические линии орнамента — окинешь взглядом тайгу, реку, извилисто плывущую в синюю даль, почувствуешь, словно между окружающим реальным миром и этими изображениями не существует никакой дистанции. Рябь студеной воды, хлопающие крыльями утки, скачущие собаки, плывущий через реку лось, летящие олени, круглые, омытые водой и временем камни… Вот охотник выслеживает зверя. Вот рыбак держит осетра с зубчатой спиной. Вот оленевод ловит арканом оленя…
Орнамент — та же самая книга, читай его — услышишь предания, похожие на эхо, на отзвук былого, преодолевший века… Традиции предков предавать забвению — преступление! Сшитая из оленьих шкур зимняя одежда северянина с причудливым орнаментом часто является подлинным произведением искусства. Природный вкус, чувство прекрасного женщины-северянки выражают в искусном подборе мехов. Одежда, сшитая ими, поражает тонкостью, изяществом и подлинно ювелирным мастерством. Блестящий и упругий белый олений подшейный волос применяется мастерицами для того, чтобы усилить основную гамму цветов на изделиях из ровдуги. Олений волос идет на довольно прочный окаймляющий шов, на еще более плотный настил из широких полос белых геометрических фигур.
Такая отделка выглядит очень красиво на подкрашенном фоне ровдуги, орнаментальные вставки кажутся вычерченными — настолько тонка работа мастериц-северянок. Меховые вещи бывают украшены костью, металлом, ровдужными кистями и кантами, вставками из красного, синего и желтого сукна. Особенно декоративно в сочетании с мехом шитье бисером.
В начале весны в разных районах Крайнего Севера отмечаются национальные праздники, связанные с окончанием зимнего охотничьего сезона, с перегоном оленей на летние пастбища. На праздник люди приезжают целыми семьями в нарядной одежде. В красный, синий, зеленый и желтый цвета расписаны легкие, скользящие нарты. Упряжь расшита бисером, декорирована костяными гравированными пластинами, красными и синими шерстяными кисточками, металлическими бляхами, меховыми помпонами. В центре этого праздника всегда оленьи бега — гонки на оленьих упряжках…
Красочности этого зрелища в значительной степени способствуют расшитые бисером парадные костюмы, унты, пояса с накладными гравированными серебряными пластинами и бляхами, сверкающими на ярком весеннем солнце.
Представьте себе, что в гонках бы участвовали люди в обыкновенной одежде, в магазинных пальто, стеганках и валенках! Потеряли бы оленьи бега всю свою прелесть!..
К сожалению, подобной одежды даже у оленеводов становится все меньше и меньше. Не приведет ли это к исчезновению древней моды, этой бесценной красоты?! Не оттого ль печаль в песне моей тети Акулины?
Словно горная тропинка, словно быстрая река…
Мягкий мех расшит, как спинка юркого бурундука.
Кай-я-йик! Кай-я-йик! Край мой осетровоспинный,
Мой Урал, небесный стул, я умру, кто вид пустынный
Оживит, чтоб не уснул?
Как звезда, сорвусь, растаю. Что останется? Простор!
Нет ему конца и краю. Голубые цепи гор.
Женщин новых поколений я прошу тропой моей
Проводить своих оленей, звезды в синих небесах,
Блеск в глазах, огни селений и узоры на кисах.
Без узора блекнут вещи. Без оленей пропадет
Красота таежных женщин, сникнет северный народ.
Кай-я-йик! Кай-я-йик!
Пусть несутся напрямик
По земле своей олени,
Пусть летят мои слова,
Обгоняя тучек тени,
В даль, нам видную едва!..
Жив народ мой — я жива!
СКАЗКА И ЖИЗНЬ
По мокрой палубе гуляет швабра. Она смывает грязь играючи. Хозяин ее, видно, человек серьезный. Пухлые, почти еще детские губы чуть надуты. Глаза смотрят строго. А красная повязка на левой руке говорит, что на вахте стоит учащийся речного училища. Ему шестнадцать лет, и звать его Виктор.
Гуляет швабра по палубе. Строго, по-хозяйски смотрят в речную даль глаза. О чем он думает, о чем он мечтает? Впрочем, догадаться не трудно: кто из мальчишек, выросших на Оби, не мечтал стоять на капитанском мостике?
Май. Уже светлеют ночи. Уже поют забереги. И лед в реке синеет. И утки летят. И над деревеньками, что редкими стаями расселись по берегам полноводной Оби, растет ожидание… Ожидание чего-то светлого, нового.
И вот наконец трогается казавшийся вечным лед. На Оби — треск, на Оби — стон, на Оби — гром. Словно дерутся осенние лоси, сказал бы охотник. Нет, это не лоси дерутся, это с Севера уходят со стоном и жгучие морозы, и завывающая вьюга, и темные, кажущиеся вечностью ночи.
Льды уходят — вслед за ними плывут белые теплоходы…
Тогда, в годы моего детства плыли пароходы. Они тоже были белыми. Тоже возили счастье на Север. Тогда еще мало было самолетов — пароходы были единственными вестниками нового и светлого. О, как их встречали на Севере!
Если пароход должен быть утром, всю белую ночь не спит деревня. Всю белую ночь пылают костры. И белая ночь становится теплее и, кажется, еще белее. Люди ждут, ждут, ждут. И пароход, услышав зов людей, обязательно приходит. Это, может быть, и «Карл Либкнехт», и «Усиевич», и «Москва», и «Жан Жорес», и даже «Совет». Всех их встречают кострами, песнями, слезами радости.
На всех этих пароходах в разные годы был капитаном Александр Степанович Куликов. И в его руках играла швабра. Был он и матросом, и оператором пристани, и штурманом всех категорий. Был он и корабельным артиллеристом, и командиром боевого судна…
Я помню его с детства. Помню его стоящим на капитанском мостике…
И вот новая встреча… Старые наши любимые пароходы, на которых плыло детство Севера, теперь списаны, на замену им пришли новые, комфортабельные теплоходы. Списываются суда, машины, не списываются люди. Александр Степанович свой богатый опыт передает теперь ученикам. Он — капитан-наставник. Сегодня он на капитанском мостике теплохода «Генерал Карбышев».
Я смотрю на Александра Степановича и думаю: «Удивительный старик!» А вообще-то, все наши старики удивительные: они не могут сидеть без дела! С уходом на пенсию они становятся, кажется, жаднее к жизни, к делу. Переживают вторую молодость. Нам, молодым, есть чему поучиться у наших стариков. Это особенно чувствуешь, когда ты в дороге, когда навстречу тебе летят ветры, наполненные запахом кедра и нефти.
Рядом со мной стоит смугловатый, седоватый человек — Леонид Миронович Райшев. По национальности он ханты и многое может рассказать об этих местах.
— Вот здесь, где сияет электрическими огнями поселок, когда-то стояло несколько полуразвалившихся дымных избушек…
— А на этой горе стояли идолы, охраняемые самострелами…
— А вон там, далеко, на таежной реке, где сегодня забили фонтаны нефти, начиналась моя гражданская, комсомольская биография: туда мы ездили бороться с кулацко-шаманской бандой. Долго добирались до речки. Не хватило лета… На санях пришлось пробираться. Снег помог!..
— И Николая Тимофеевича я знаю. — И он рассказывает о моем отце. Оказывается, они вместе работали в Березовском районе. Леонид Миронович — секретарем райкома, а мой отец — председателем колхоза. Многое он рассказал об отце, чего я и не знал.
Многое мы не знаем о наших стариках. Об их удивительной героической жизни. Ведь им приходилось работать в труднейших условиях. Взять хотя бы транспорт: во сне не снились им эти белые теплоходы, самолеты, летящие стрижами! Сейчас, когда в наш край большими партиями идут геологи и строители, говорят, что им приходится работать в труднейших условиях. Но я смотрю на Леонида Мироновича Райшева, слушаю его рассказ и думаю, что нашим отцам было намного труднее.
Тихие, скромные люди — наши отцы. Наверно, иногда они смотрят на нас чуть прищуренными глазами и в душе удивляются: мол, вот какие нынче герои пошли! Но обыкновенная жизнь наших отцов полна романтики, тихого героизма…
Вадим Белоглазов, новый капитан теплохода «Генерал Карбышев», — ученик Куликова и мой ровесник. Как ни хорошо быть со стариками — с ровесниками лучше! И, может быть, еще потому, что на одних волнах Оби качалось наше детство. Вадим работал вместе с отцом. Они обслуживали участок пути, чтоб не сели на мель пароходы: ставили бакены.
— А Микуль Шульгин стал поэтом, — говорит Вадим. — Странно! Никогда не думал. Ведь вместе учились…
Сам-то он, конечно, всегда мечтал стать капитаном. И стал.
С папкой в руке к нам подходит миловидная женщина в форме речника. Капитан знакомит нас. Оказывается, это проводница Валентина Иванова.
— Вот с ней-то, — говорит мне капитан, — вам надо поговорить поподробнее. Она у нас и зимой и летом живет на теплоходе.
— Да, я и зимой остаюсь на теплоходе, — подтверждает Валентина Иванова. — Даже закованный льдами наш «Генерал» на боевом посту. Работы хватает! Много писем получаем от школьников-«карбышевцев» страны. В феврале — марте по пять-шесть писем в день пишем в две руки с капитаном. — Она протягивает мне папку с письмами, которая хранится здесь же, в музее теплохода. И я читаю строки, написанные еще неуверенной, ученической рукой:
«Дорогие члены команды теплохода! С каким нетерпением мы ждем от вас ответа…
…Был хороший морозец. Когда нам вручили ваше письмо, оно сразу нас очень согрело. Спасибо!
Мы рады, что переписываемся с такими замечательными людьми! Нам хочется стать такими же, как вы.