сь во вполне правильные ряды, убегая куда-то вниз, должно быть, в небольшой, невидимый за кустами жасмина овражец. Дорога к дому сопровождалась березовой посадкой. Плакучие ветви тянулись до самой земли, создавая впечатление арок. Что-то трогательное, давно забытое и казавшееся навсегда утраченным шевельнулось в душе майора.
— Умели создавать гармонию наши предки, — заметил он, — входя под своды березовых арок. — Мило. Неброско. Душевно. Тут бы сохранить и насладиться…
Он остановился на повороте, заметив то, что десятки раз упоминалось в телефонных и личных разговорах, в рапортах и протоколах осмотра места происшествия. Две неглубокие полосы прочерчивали аккуратно рассыпанный вдоль дороги гравий. Здесь что-то определенно тащили. По убеждению Пукеля — труп. По мнению самого Робкого — что-то недвижимое и достаточно тяжелое. До категорического вердикта он пока не дошел — имелись нестыковки и сомнения. Но и мнение лейтенанта не откладывал в сторону — жизнь научила с уважением относиться к любым возможным и невозможным версиям.
Остановился на развилке. Асфальт уходил вправо вместе с тротуаром. Налево, спускаясь к ручью, петляла дорожка из желтого кирпича. Вспомнился тут же любимый некогда «Волшебник Изумрудного города». Екнуло сердечко: а вдруг… Майор заколебался — сил на обход всего участка явно не хватит. С чего бы начать? Позволил себе послабление — как-никак, а практически на больничном. И пошел налево. У ручья обнаружил две сбитые из березовых стволов скамейки и столик. Присел перевести дух, подскочил — с его-то раной не особенно посидишь на бревнах! Заметил у воды странное приспособление. С трудом наклонился. Сток. А рядом кружка. Родник? Похоже на то.
Вода из родника оказалась холодной и пахнущей мятой. Пилось так вкусно, что Константин не заметил, как осушил целую кружку. Довольно крякнул, сполоснул посудину и вернул на место.
— А вдруг пригодится кому-нибудь. Да, устроился папенька пропавшего с максимальным комфортом, основательно, в старых барских традициях. А вот сынок…
Он не договорил, вздрогнув от треска. Дернулся, скривился от боли. Повернулся в сторону. Плавно. Медленно. Успев вытащить табельное оружие и приготовиться к обороне. Никого не увидел. Только сломанный березовый сук на мостках. Приподнял голову. Среди яркой молодой листвы обозначился рыжий хвост. Белка!
— Шалишь! — погрозил хулиганке пистолетом. — Можно сказать: нарываешься.
Та выглянула из-за ветки. Скрылась. Выглянула второй раз. Замерла.
— Чего смотришь? Нет у меня ничего вкусного. Не думал, что встречу живое существо в этом м-м-м… — Константин помедлил, подбирая подходящее месту сравнение, и почувствовал себя маленьким мальчиком в сказочном Берендеевом царстве.
Исконный горожанин, он мало бывал на природе. Так, коротенечко. С родителями за грибами. С приятелями на рыбалку. Суетливо. По делу. Не вдаваясь в подробности. Не вникая в суть причин и явлений.
Теперь же природа взяла инициативу в свои руки. Тянула в зеленые глубины волнующихся на ветру зарослей. Манила сладостными запахами. Волновала непонятного происхождения движениями и звуками. Открывалась, рассыпаясь новыми загадками и удивлениями. Обещала так много…
Наваждение! Константин позабыл о своих профессиональных намерениях и боли. Шел, куда глаза глядят. Лез напролом. Не замечал преград и опасностей, влекомый предвкушением волшебного приключения. Шаг за шагом, ноги сами вели его к неведомой цели. Быстрее, еще быстрее. Душа летела вперед, рвалась все дальше, в дебри, в густую сказочную тень, в непролазные закоулки, хитросплетения ветвей и трав, запахов и шорохов.
Яркий солнечный свет ослепил на мгновение. Константин зажмурился. И оступился. Резкая боль напомнила о ране. И о собственной глупости.
— И куда поперся, романтик несчастный? Какие могут быть сказки в двадцать первом веке? Выбирайся теперь обратно как хочешь. Рад? Хотя последнее не имеет ровно никакого значения…
И замолчал. Пораженный открывшейся картиной. Даже не картиной — железные чудовища являлись неотъемлемой частью бытия. Во времени и пространстве. Инопланетные динозавры тянули свои когтистые лапы к стоящей в центре почти круглой поляны беседке. Скорее, павильону. Купол под медной крышей. Дюжина белокаменных колонн. Стрельчатые — от фундамента до потолка — окна. Невесомое, парящее над суетой строение. Храм природы и искусства. Царство света и пропорций. То самое желанное чудо.
— То да не то…
Думалось, вернее, чувствовалось нечто иное. Хотя…
Константин тронул дверь. Та подалась. Легко, словно приглашая гостя войти.
— Ну, раз вы приглашаете…
Робкий вошел, вспоминая, указан ли павильон в деле. И тут же забыл. Чудеса только начинались. В уютно обставленном помещении имелась лишь одна стена. Напротив входа. Узкая — метра полтора. Освещенная дюжиной окон. Картина была знакома Константину. Где и когда состоялось знакомство, он не помнил. Помнил свои ощущения и название. Первое напоминало вираж на американских горках — вверх и сразу резко вниз. Второе призывало к философствованию.
«Разрушение иллюзий» — картина известного художника и скульптора Ипполита Собесского. Как же он мог забыть!
Давняя экскурсия в Минск. Выставочный зал. Гудящие от обвала впечатлений толпы семиклассников. Мечущаяся из стороны в стороны пионервожатая. Хихикающие в стороне девочки. Собравшиеся у батальной диорамы мальчишки. И он — не там и не здесь. Между небом и землей. Между реальностью и вымыслом. Между восторгом и разочарованием.
И она. Тысячи летящих во все стороны зеркальных осколков. Тысячи разбитых лиц и эмоций. И тень человека. Или нескольких человек. Расплывающаяся под взглядом зрителя. Гениальна, как сама жизнь. И также безжалостна…
— Уж не провидец ли ваш батюшка, уважаемый Франц Ипполитович? — прохрипел чужим голосом Константин, с трудом приходя в себя. — Не вас ли имел он в виду, создавая сие творение? Не намекал ли потомку на очевидное? Не напоминал ли об известных истинах? Да и вы, сударь мой, отнюдь не лыком шиты. Коль обустроили здесь чуть ли не молельню…
Он обвел взглядом комнату. Кремовые диваны из кожи. Тонкие льняные гардины. Молочно-белый ковер с высоким ворсом. Увядшие бледно-розовые пионы в высоких вазах. Интерьер незапертого помещения абсолютно не соответствовал его представлениям о Собесском-младшем. Гримасы жизни? Вряд ли. Скорее…
— Скорее, я прогнулся под общественное мнение, — объявил Константин. — Пьяница. Лоботряс. Шантажист. Пропащий человек, которого так хотелось всем убрать. Логично. Правильно. И очень удобно. Кто-то желал чуда? И напрасно — какие могут быть чудеса в двадцать первом веке? Вот именно, что никаких. А посему… пора заняться делом, сыщик. Двигайте телом, уважаемый товарищ майор! Пора…
Он с минуту постоял у картины, стараясь запомнить мельчайшие подробности художественного замысла. Затем осмотрел все вокруг с позиций следствия. Покачал головой — если преступление и произошло, точно не здесь. Сюда бы Собесский убийц не впустил. Да они бы и сами…
От павильона к главной дороге вела дорожка из белой гранитной плитки. Почти новой и явно дорогой. Этот незначительный акцент дополнил образ Собесского новой гранью. Наследник известного мастера не имел проблем с деньгами, иначе бы не позволил себе такое излишество.
— Ну, и чем вы меня еще удивите? — обратился Константин к обступившим поляну деревьям. — Выведете на чистую воду коварных соседей? Или представите мне своего хозяина живым и невредимым? А кто-то совсем недавно не верил, что в двадцать первом веке случаются чудеса…
Дом стоял на невысоком пригорке. К нему сбегались многочисленные тропинки. В угоду непонятного происхождения капризам или убеждениям прежнего хозяина узкая асфальтовая лента заканчивалась у поворота. Здесь же располагался гараж на несколько машин. С одной стороны, неудобно. С другой же…
Что-то волшебно-средневековое ощущалось в вытянутых силуэтах, в высоких стрельчатых окнах, остроугольных арках, изящных витражах. К центральному входу, обозначенному двумя колоннами и высоким, в обрамлении гранитных перил крыльцом, вела заросшая двойная колея. Похоже, сюда подъезжали только на лошадях. Константину померещились двуколки и даже кареты, привезшие разодетых в пух и прах гостей на настоящий бал. Где-то среди возбужденных и радостных лиц мелькнули знакомые черты. Кажется, мадемуазель Коханая собственной персоной. А вот и…
— Не может быть! — охнул Константин и остановился.
В одном из вельмож он узнал себя. Наваждение? Или полет в вечность? Робкий присел на край замысловатой садовой скамьи, позабыв о ране. Потряс головой, прогоняя видения. Осмотрелся. Никого. Прислушался. Тихо. Гармонично. Если не сказать: проникновенно.
— Ну и чего тебе не жилось? — развел он руками для пущей убедительности. — Такой дом. Такой парк вокруг. И талантом Господь не обидел. Хоть и страшенные твои скульптуры, но не лишены достоверности и характера. Причем, у каждой свой. Мельком я их видел, толком и разглядеть не успел — каюсь — не фанат подобного искусства — но запомнились во всех подробностях. Дай карандаш — нарисую. Правда, художник из меня никакой. Но для дилетанта…
Робкий затих в ожидании ответа. Тишина. Кто бы сомневался!
Он вздохнул, заметив, что в последнее время явно злоупотребляет вздохами. Поднялся. Отыскал в кармане нужный ключ. И вошел в дом.
Разве что дверь заперта, а так здесь ничего не поменялось со времени его кратковременного первого визита. Сдвинутый в сторону ковер, небрежно затертые кляксы на плитке у самого плинтуса. Человеческая кровь. Вторая группа резус отрицательный. Идентично крови Франца Собесского.
— Ну и что? В каждом доме вполне могут оказаться следы крови хозяев. Мало ли — порезался бритвой или кухонным ножом. Или тем и другим сразу — неудобоваримо, но имеет место быть.
Может, совпадение? Подумаешь, порезался алкоголик! Потом затер кое-как следы. И ушел с приятелями в загул. Пока деньги не кончатся. Обычная история для компании забулдыг. А я тут на балах вытанцовываю. А заодно служебные обязанности выполняю. Полная белиберда!