— А ты думал, бизнес никому легко не отдается. Приходится крутиться. Но мы не стонем, мы — приспосабливаемся. И ведь неплохо нам удается!
Лев Зайчик широким жестом обвел подтверждающие его постулат факты. Как то: выложенный итальянской плиткой бассейн со всевозможными гидротехническими наворотами, роскошный особняк, гараж на три машины, оранжерею… Остановился на сервированном к позднему ужину столике: красная рыбка, шашлычок с пылу с жару, баклажанчики на шампурах. Запотевший шкалик. Минералочка со льдом. Что-то еще, такое соблазнительное, аппетитное, милое взору и сердцу.
— И когда ты все успеваешь, Львович? Ведь с час как домой вернулся, — не уставал удивляться Василий. — Или скатерть-самобранку имеешь?
— А к чему мне эта фиговина, коли рядом Кася? Не женщина — аэровеник, хоть в избу, хоть на коня, хоть ужин любимому мужу соорудить…
— А что в постели?
Зайчик поперхнулся только что укушенным огурцом. Василий смутился: и чего его на интим поперло? Ведь не так уж близки их отношения. Ну, здравствуй — до свидания. Ну, звонок другу, если припечет. Но чтобы так…
Тем временем соседу удалось справиться с приступом:
— В постели? Как тебе сказать…
— Прости, я не хотел. Само собой вырвалось. Моя-то что фурия бывает. Хорошо хоть нечасто. Не то б меня на ферму не хватило. И так приходится едва ли не до полудня отлеживаться после Варькиных камасутр.
— Да нормально все. Что мы, не мужики, что ли? Моя тоже иногда коленца выписывает. С фантазией девушка. Старается удержаться на плаву.
— А что Ростик?
— А Ростик тут при каких делах?
— В каком смысле? — округлил глаза сосед.
— Да так спросил…
— Они с Глебом в цирк поехали. Вернутся не раньше полуночи.
Василий подавил облегченный вздох. Отчего-то присутствие Ростислава вызывало у него смущение. Он становился косноязыким. Неудачно шутил. Терялся. Чувствовал себя полнейшим идиотом. Что-то не то было с приемным сыном Льва Львовича. Или с самим Василием. Скорей всего, что с самим. Чего искать изъяны в красавце, умнице и эстете, если рядом колхозный мужик сомнительной ценности, умственными способностями и физическими параметрами.
— Да ты пей, пей, Вася! Лови момент! Ах, и хороша настоечка! А мяско, чувствуешь, во рту тает! Славно, что ты мне компанию составил. Касеньку не приучаю: пусть свое место на кухне знает. Чего ей в мужские разговоры вмешиваться, скажи?
Водка приятно обожгла небо и слегка ударила в голову. Василий одобрительно крякнул, подцепил вилкой кусок мяса:
— И скажу: очень даже правильно поступаешь, Львович! Завидую: мой поезд давно ушел! Попробовал бы я теперь свою кикимору на кухне пристроить, она б меня первого и сварила…
Они еще немного поговорили о женах, перешли на деловые проблемы, попеняв на не дающую спокойно жить систему экономики, вспомнили о погоде.
— А ничего себе лето начинается, — резюмировал Лев Львович, наливая себе и товарищу по рюмке, — середина июня, а жарит, что в Турции. Обычно-то июнь у нас мокрехонький — носу из дому не высунуть. А нынче даже я сплю на верхней террасе. Кася комаров после полудня потравит, пока остальные очухаются, я выспаться успею.
— Эт-точно. Хотя я в последнее время остерегаюсь в саду ночевать. Мало ли, что кому в голову взбредет. Вон, скульптор, уж на что мужик никчемный был, а и того замочили. Так ведь здоров как бык, не то, что я, — вздохнул Василий, закусывая наливочку балыком.
— Тебя-то они одной левой. Но если рядом твою Бабу Ягу положить, можно спать спокойно.
— С ней и спокойно? То на то выходит. Уж я как-нибудь в своей коечке…
Помолчали.
Вечер расстилался по саду фиолетово-зеленым бархатом. Удлинялись, наполняясь глубоким загадочным смыслом, тени. Обострялись запахи. Дым от мангала струился по траве туманом. Все громче стрекотали кузнечики. В зарослях сливовника куковала кукушка.
Просторный двор вдруг прогнулся под тяжестью закатных красок неба, трансформировался в крошечную раковину-воронку, аккумулирующую чувства и внешние раздражители. Собеседники почувствовали себя никому не нужными миниатюрными созданиями. Раздави — и не заметит никто.
— Да, был человек. И нет человека, — Лев Львович потянулся за шкаликом, желая поскорее смыть неприятные ощущения. — А ведь и сорока не было. Или было?
— Какое там! — с трудом освобождался от неожиданных унизительных сравнений Василий. — Он меня лет на пять младше. А мне только сорок один. Хотя и человеком такого не назовешь. Так, бородавка на лице планеты.
— Ишь ты хватил! Но красиво! «… на лице планеты…», — тебе бы поэмы писать! В Союз писателей в один момент приняли бы. Не балуешься, часом?
— Да так… — Василий поднялся, подошел к мангалу. Поворошил угли, завороженно наблюдая за пробивающимися оранжево-голубыми языками пламени.
Говорить о дурацких юношеских увлечениях не хотелось. Соседу палец в рот не клади — в один миг откусит. Если не всю руку сразу. Да и мнит о себе. Олигарх хренов! Понятное дело — сельский свинарь ему не ровня. Подумаешь, миллиардами ворочает! Так и мы недалеко ушли.
Да он, Васька Сидоров, кабы захотел, столько же имел бы! Великое дело! Скупил бы все земли окрест, перепродал таким вот Зайчикам втридорога и уехал бы в какую-нибудь Испанию. Там, говорят, триста пятьдесят дней в году солнце светит. И лето месяцев девять. И океан под боком. А тут… Комаров — вечером не выйти. Лягушки спать не дают. Дожди неделями льют. Да еще людей ни за что ни про что убивают.
Василий вздохнул. Огляделся. Отметил смену красок и звуков. Вечер уступал место ночи. Исчезали тени и полутона. Сквозь кривые яблоневые стволы проглядывала бездонная тьма. Одуряюще пахла ночная фиалка. Вдалеке слышались причитания неизвестной птицы.
— А что, Львович, имел с тебя этот придурок чего? Или просто так мимо проходил?
Зайчик подавился сочным шашлычным куском. Долго откашливался, вытирая вынужденные слезы. Потом громко сморкался в огромную салфетку. Пил минералку. Снова сморкался. Василий не торопил: кому подобное признание дается легко? Но и сам поперек батьки в пекло не лез: пущай олигархи наружу вывернуться, а малый бизнес пока обождет.
Дождался-таки. Львович принес последнюю порцию мяса, долго томившуюся в винно-пряном настое. Вывалил на расписанное узбекскими мастерами керамическое блюдо. Подцепил ароматные луковые кольца на вилку. Хлебнул настойки. Заел лучком. Выдавил наконец:
— Это ты о Франеке говоришь?
Сидоров молча кивнул.
— Было дело. Он тут всех имел. И не за медный, скажу тебе, грош. Лично мне досталось за взятку при покупке заводика в Мостах. Ничего, как говорится, личного. Но пока нужных людей подмазал, в круууугленькую копеечку дельце обошлось. Обычное дело… А что у тебя?
Василий молниеносно выбрал вариант:
— Меня на девочке из райцентра заловил, паразит. Трижды отстегивать пришлось.
— Теперь можешь выдохнуть: легко отделался. Прикинь, если бы твоя узнала.
Василий был полностью согласен. Но совершенно по иному поводу: ему не хотелось проблем, превышающих возможности его фермерского хозяйства. Выдуманный предлог для шантажа выглядел вполне респектабельно и безобидно. Как и сам шантаж. К тому же имелись подозрения, что искренность Льва Львовича недалеко ушла от его собственной. Интересно, а в чем завяз олигарх? Хотя какой там олигарх! Мелочь пузатая!
Он покосился на абсолютно плоский живот Зайчика, вздохнул о своем. Пригубил наливочки и устремил взор на зависшую над мангалом луну.
Естественный спутник родной Сидорову планеты явился сегодня во всей своей красе, сияя холодным серебряным светом среди пуховых перин, проплывающих по сине-черному атласу неба. Перины переливались всеми возможными оттенками синего и серебряного, в той или иной степени пропускали сквозь пенные навороты лунный свет. Медленно таяли в жемчужном полумраке. Видоизменялись, подчиняясь велению едва заметного на земле ветерка. В рваных прорехах показывались и исчезали звезды. Мигали маячки редких самолетов. Туманился на полнеба Млечный Путь.
Но луне недоставало небесного господства. И она, небрежно отодвигая в стороны пуховые занавеси облаков, любовалась собственным отражением в сонных зеркалах водоемов. Без особого энтузиазма освещала пригорки и крыши. Наполняла таинственным светом леса и сады. Серебрила траву на лугах и полянах. Любопытно взирала на засыпающие города и веси.
Не оставила без внимания и лежащий у ног поселок.
В Престижном еще не ложились. Уютные дворики, высвеченные причудливыми фонарями, открывали ей свои большие и малые секреты. На пункте пропуска дежурный со скучающим видом раскладывал пасьянс. Его напарник с завидным усердием наворачивал круги по реке.
Сидя на перилах открытой террасы, Люсьен нервно покуривала в ожидании запропастившегося постояльца. Тот прислонился к фонарному столбу у дома Агнешки Коханой. О чем-то беседовал с хозяйкой, растерянно поглядывающей на часы. Лунный свет лениво подсвечивал скромный натюрморт на столике у крыльца: изящный кофейник, чашки с блюдцами, вазочка с печеньем, букет полевых цветов в высоком стакане и непонятно откуда взявшиеся портновские ножницы.
На заднем дворе Павла Ангела хороводили многочисленные женщины, укладывая свертки и короба в стоящий у ворот фургон. С высоты их слаженные движения казались замысловатым танцем, фигуры в параметрах сравнимы были с модельными, а лица полны одухотворения.
По берегу реки, так удачно огибавшей Престижное, аккуратно обходя лежаки и шезлонги, шествовало стадо коров. Пастух наигрывал на губной гармошке что-то лирическое. Рядом ковылял на трех лапах грязный лохматый пес. На повороте он приостановился в задумчивости и, выбрав крайнее бесхозное в этот поздний час кресло, пометил территорию.
Открытая площадка перед домом шоумена Донского была заполнена народом. Длинноногие красавицы принимали обольстительные позы во вспышках софитов. Здесь проходил очередной нелегальный кастинг. Солидные господа из шоу-биза толпились позади фотографов, пытаясь разглядеть потенциальных избранниц до официального просмотра.