Медведь оставался медведем. Неуклюжим, неопрятным, добродушным. Находил в этом особую прелесть, вкус к жизни. И страдал, притворяясь, вынуждая себя казаться, а не быть большую часть времени.
Тень на стене задрожала и изогнулась. Могучие кривые лапы подняли и опрокинули на зверя ушат с ледяной водой. Медведь зарычал, пронзительно взвизгнул.
— Хорошо!
Взглянул на уплывающую к озеру луну.
— Жаль, что мало.
Выскочил на крыльцо и с разбега нырнул в почти уснувшую реку. Быть собой оставалось минут двадцать. Затем следовало переключиться на суровую правду жизни. Обманывать, угождать, обходить острые углы. Возможно, это не совсем соответствовало первичным ожиданиям Семашко. Но это был исключительно его выбор.
Симпатичный молодой человек внимательно наблюдал за перемещением звезд. Наблюдение велось с крыльца невзрачной избушки на южном краю деревни. Крыльцо, с трех сторон закрытое застекленными рамами, представляло собой своеобразную комнату с видом на окрестности. Именно поэтому он и поселился здесь, облюбовав будущий приют с первого взгляда.
Крыльцо было, что называется, задним. Им практически не пользовались. Перед дверью, ведущей в дом, образовалась куча ненужного барахла. Хозяйка старательно складывала его в короба и коробки, утрамбовывала в стоящий тут же старый сундук.
К левой со стороны дома стене прислонился ветхий диван. Вдоль правой тянулся широкий подоконник, заменяющий постояльцу стол. Здесь же располагалась полуметровая скамья, служившая сиденьем. В углу притаилась чуть живая бамбуковая этажерка с парой потрепанных книг, запыленной вазой с отколотым краем и непонятного назначения коробкой.
Прогнивший в нескольких местах пол стыдливо прикрывал пестрый вязаный половик. Средняя доска жалобно стонала под тяжестью человеческого тела. Но досадное обстоятельство совершенно не огорчало квартиранта. Напротив, именно ради этой доски он и настоял на размещении на веранде. Хотя обнаружилось удобство не сразу. Поначалу гостю понравился выход — сразу за ступеньками начинался густой и неухоженный малинник. За ним — поломанный забор. Дальше — овраг, ведущий к реке. Мечта партизана — когда хочу, прихожу, когда хочу — ухожу. Неслышно. Невидно. Безопасно.
Молодой человек к категории партизан не относился. Хотя… В мутном глянце стоящей на этажерке вазе с трудом, но можно было разобрать стройный силуэт, неприметный спортивный костюм, коротко стриженные волосы на макушке. Пыльное стекло невнятно отражало резкие настороженные движения, странные манипуляции на полу. Тусклый свет насквозь прокопченной керосинки не позволял определить цвет волос и выражение глаз, а также особенности черт узкого нервного лица. Тени, падающие от источника света, удачно скрывали интерес к гнилой доске пола.
Хозяйка предлагала заменить перегоревшую лампочку в единственном, подвешенном у самого потолка патроне. Но постоялец настоял на керосинке:
— Обожаю раритеты, а ваша — точь-в-точь как у бабушки.
На том и сошлись. И разошлись, весьма довольные друг другом. Постоялец уже знал, что владелица дома жадна до денег, одинока и озлоблена на весь белый свет (по оперативным данным, полученным у сельмага от десятилетнего сорванца, бабка недавно перессорилась с половиной деревни, а вторую половину в упор не желала знать с детства, причем своего). Вариант оказался идеальным, и визитер не пожалел денег, чтобы умаслить суровое сердце квартиросдатчицы. Остальное зависело только от него самого.
В саду засвистел соловей. Молодой человек приоткрыл дверь и прислушался. Трели становились все сильнее и затейливей.
— Хорошо поешь, дружок. Слаженно. Хоть в дуэт просись. А вот у меня что-то не получается в одиночку. Три облома, одно попадание. И то в пятерочку. А вокруг все уже на ушах стоят. Что прикажешь делать?
Тусклый двойник на вазе заметно ссутулился. Оглянулся на себя реального:
— Хорош, нечего сказать! Сидишь тут, сопли на кулак мотаешь. Работать надо!
— Это когда же работать? Днем нос из дома не высунешь — ментов прорва. И откуда им взяться в этой глуши? Разве что ночью… А что? Идея!
Тень приблизилась. Лица не разглядеть, а хотелось бы. Хотя… Чего нового там можно увидеть? Красивые холодные глаза, полные чувственные (обман, сплошной обман) губы, высокие скулы, соблазнительная ямочка на подбородке. С этими бы данными в кино сниматься…
— Так, — одернул себя мужчина, — с кином тот же облом вышел, больше не пойду. А вот по поводу ночи стоит задуматься. Хотя, чего там думать? Действовать надо! У меня же оптика с круглосуточным режимом. И объект на месте. Давно пора…
Он откинул половик, вытянул из пролома туго перемотанный пакет. Взялся за дело.
Луна запуталась в облачной паутине, пропустив самое интересное. Когда же ей удалось освободиться, свет на старой веранде уже не горел, а человек, так заинтересовавший ее часом назад, торопливо спускался к реке. В руках он нес длинную узкую сумку. Словом, ничего интересного.
И луна отвлеклась на ночные купания старого генерала. А чуть позже продолжила свой привычный путь, бесстрастно наблюдая за происходящим. Ей легко удавалось охватить и то, и это. Что-то подсветить, что-то запутать.
Земля засыпала. Медленно, чуть лениво. Словно не желала уступать ночи. Кто-то пел под гитару. Кто-то строил наполеоновские планы. Кто-то покорял очередные вершины.
Автопортреты создавались и разрушались. Приближались и уходили все дальше от истины. Обрастали нужными и ненужными подробностями. Одобрялись, приукрашивались. Сминались и выбрасывались в мусорные корзины. Запечатлевались в памяти и забывались.
Большинство же землян элементарно не брались за сей трудоемкий процесс. Кому-то было не дано, кому-то дано слишком много, чтобы тратить время на подобные пустяки. Кто-то даже не догадывался о возможности запечатлеть себя…
Неудавшаяся пастораль
Ярославу снились сразу все его потенциальные избранницы. К большому сожалению начинающего ловеласа, в ряды богинь протиснулась и баба Стефа, назойливо требующая постоянного и пристального внимания. Она бесцеремонно вклинивалась в романтические композиции и эротические эпизоды. Отталкивала в сторону невероятно соблазнительных Люсьен, Агнешек и даже Констанций. Норовила оголить плечо или изрытую затяжным целлюлитом ляжку. Призывно манила масляным взглядом. Увлекала в потаенные уголки старого сада.
Прочие избранницы роптали. Пытались действовать обходными путями. И терпели поражения. Одно за другим. Доблестный рыцарь заметно нервничал, все более уступая настойчивым призывам старой развратницы. Против воли и здравого смысла. Он почти желал ее, когда в насыщенный страстями сон вмешался звонок телефона.
Прекрасные девы взвились в небо испуганной птичьей стайкой. И растаяли в ночном мраке печальными утренними звездами. Стефания Вацлавовна еще немного посопротивлялась, но вынуждена была уступить натиску научно-технического прогресса.
— Кому не спится в ночь глухую? — простонал в трубку Ярослав. Можно, конечно, было придумать что-то более нейтральное — мало ли кому взбрело в голову побеспокоить лейтенанта в столь неподходящее время. Но привычка сработала на автопилоте — обычно его будили приятели, желающие сообразить на троих. Нет, не выпить — осчастливить своим присутствием очередную вечеринку в модном молодежном клубе.
— Скажи спасибо, что не сам звонил! — оборвал нить приятных ожиданий незнакомый голос. — А то б ответили тебе по всей строгости устава.
— Касаткин, ты, что ли? — предположил Ярослав.
— Выше бери, — ухмыльнулся собеседник.
— Товарищ майор? Но…
— Вот идиот! Матюхин на связи. Повторяю: Ма-тю-хин!
— Здравия желаю, товарищ капитан! — Ярослав соскочил с кровати, угодив лбом в «хрустальную» люстру-каскад, мечту всех домашних хозяек семидесятых годов двадцатого века. — Блин!
— И я о том же, — прохрипел в трубку Матюхин. — Руки в ноги — и к Семашко. Знаешь такого? Вот и ладненько. Зайдешь со стороны пляжа. И поаккуратней там — загон крупного хищника чреват…
— Хищника? — Ярослав окончательно распрощался со своими красавицами. — Будем брать? — и потянулся за табельным оружием.
— Экий прыткий. Ты его найди сначала. И не вздумай поработать мишенью, а то знаю я вас… Подробный инструктаж на месте. Включай вторую космическую!
Ярослав благополучно миновал сладко спящую деревню. Энергичной рысью приблизился к пункту пропуска. Заглянул в темнеющее окно.
— Спят, сволочи!
Пнул ногой прислоненный к стенке у самой двери алюминиевый таз. Помчался дальше, краем глаза зацепив вспыхнувший в сторожке свет.
— Ага! Проняло, значит! Теперь пускай подергаются, паразиты!
На ходу выковырнул из груды камней подходящий булыжник. Швырнул в мишень. Таз оглушительно звякнул и покатился с крыльца.
— Получай, фашист, гранату!
За спиной хлопнула дверь. Послышался хриплый со сна голос дежурного.
— И чтоб мне ни в одном глазу! — рявкнул в его сторону Ярослав и проскочил к реке.
Практически без потерь. Если не считать содранной о забор коленки и крапивного ожога верхней левой конечности. Та еще ерундень, право слово! На подобные мелочи лейтенант уже не обращал внимания. Местная среда не пылала любовью к чужакам, так и не стоило морочиться по досадным ссадинам и ушибам.
— Руки целы, ноги целы — что еще, — пропел Пукель, внедряясь в чрево ивняка, плотной стеной обступившего ничейный берег.
Природа брала свое: не застолбленные престижненцами участки пляжа обильно поросли кустарником, рогозом, аиром и прочими прибрежными изысками. Вымокнув до нитки и подвернув ногу, Ярослав добрался до поворота. И едва не рухнул в воду, поскользнувшись на глиняном спуске. Привычно ругнулся, ухватился за склоненный к воде древесный ствол. И замер в нелепо подвешенном состоянии.
Вся в лунных бликах, блистательная и до одури прекрасная, из воды выходила русалка. Да что там выходила! Выплывала. Материализовывалась из лунного света, серебристой воды и изумрудных (пусть и не явно, но и без того понятно) листьев кувшинок, загадочных водяных лилий, ночных тайн и воспаленного пукелевского воображения.