Он метался по двору, перебегая от скульптуры к скульптуре. Заскакивал в любимую беседку отца. Срывал с картин, бережно прикрытых матерью, простыни. Колотил кулаками по помпезным гранитным псевдоколоннам. Скрежетал зубами, осознавая величие отцовского таланта. И полное отсутствие своего.
Пил. Купался в ночном течении до полного изнеможения. Снова пил. Брался за создание очередного монстра. Бросал. До седьмого пота парился в баньке. Ревел раненым зверем в тростнике противоположного берега. С трудом возвращался в себя. Созванивался с прежними приятелями. Предлагал свои услуги. Просил помочь с выставкой.
Носился из мастерской на чердак. Хватал с полок незавершенные или давно законченные и так же давно забытые работы. Правил. Подмалевывал. Обращался к отцовским полотнам. Затем снова к своим. Начинал заново. Бросал. Снова брался за кисти.
Бешеный темп новой жизни трансформировал время и сознание. За две недели затворничества он сумел подготовить для выставки две дюжины своих работ. Отобрал примерно столько же из забытого. Договорился о выставке в соседней столице. И о курсе лечения в наркологической клинике. Собрал и отправил работы в указанную галерею. Нашел покупателя на несколько полотен. Постарел лет на десять. И понял, чего хочет на самом деле.
Оставалось лишь предпринять ряд шагов к цели.
В то утро Франц так и не дождался грузотакси. Распсиховался. Потащил работы, плотно завернутые в полиэтиленовую пленку, назад. Вспомнил о приятельском катере. Развернулся у калитки и потянул картины к реке. Товарищ откликнулся сразу. Договорились о встрече через час.
Погрузить несколько полотен в катер было несложно.
— Выставляться надумал? — приятель кивнул на свертки.
— Продавать.
— А с лицом что?
— Бандитская пуля.
— Ну-ну…
— Прикинь, Влад, меня кошка от смерти спасла. Я пока картины заворачивал, головой рельеф свой со стены сбил. Неслабый кусище малахита. Пристроил на свою погибель в угоду маменьке. Тюкнулся и забыл. Не до того было. Тот поболтался, поболтался и упал. А тут кошка прямо под ноги сиганула. И откуда только взялась? Я — в сторону, каменная махина только по виску царапнула. И плечо разворотила.
— Тебе бы в больницу.
— Обойдется. Я перевязал рану, от такого не умирают. Кровищи, правда, натекло. Со стороны смотрится впечатляюще. Прямо место преступления, хоть милицию приглашай. Подтер маленько. На большее времени не хватило. Домработница придет, ворчать будет.
— Хочешь, я перевяжу?
— Не обязательно. Я через пару часов отдамся на откуп профессионалам, справятся.
— Ну, мое дело предложить. А с чего картины продавать надумал?
— Деньги нужны. Да и картины так себе, такого не жалко.
— Что-то новенькое, — приятель внимательно посмотрел на Франца. — Ишь, как заговорил — чисто герой. Не иначе, опять за кисти взялся.
— А у меня новая жизнь начинается. С чистого полотна.
— Давно пора. Ты у нас на курсе в фаворитах ходил. Не из-за папеньки. Профессура прочила Собесского-младшего в гении. Процесс, правда, несколько затянулся. Но творить никогда не поздно. Ты не пропадай, ладно? Хотелось бы на шедеврики поглядеть. Сам-то я в коммерцию подался. Пишу редко. Чисто для души.
Катер завернул за поворот. На пригорке показалась деревня. Девушка в коротком сарафане полоскала на мостках белье. Заметила мужчин в лодке, пригляделась. Помахала рукой.
За спиной сельчанки начиналась полоса молодого леса, плавно переходящая в парки Престижного. Среди молодой зелени могучих каштанов поблескивала на утреннем солнце знакомая черепичная крыша. Собесский вздохнул и отвернулся.
Усадьба осталась без присмотра. Ничего страшного — присматривать было не за кем. Санта-Барбара благополучно отбыла к себе. Своей живностью Франц так и не обзавелся. Домработница появлялась дважды в неделю. А воров в поселке отродясь не водилось.
Рана на плече саднила. Сердце неслось на всех парусах навстречу новой жизни. Он все рассчитал правильно: две недели в клинике, неделя в галерее. Выставка, встречи с покупателями, рассмотрение коммерческих предложений. Пара звонков в популярные выставочные залы. После такого фортеля дома его должны принимать на ура. Безотказный прием. Проверено. Правда, не им. Хватит ли этого Агнешке? Должно хватить. На первое время. На достигнутом Франц останавливаться не собирался. Пора было занимать свое место под солнцем. Давно пора.
Жалел ли он о том, что после смерти отца отдался на откуп глупым подростковым комплексам? Оставил без внимания десяток интересных предложений, переключился на футуристические инсталляции. Скорее нет, чем да. Каждый шаг на этой земле нужен человеку, чтобы идти дальше. Каждое действие имеет свою ценность и свою цену. Каждая ошибка — есть ступенька на пьедестал. Или эшафот. Но без этой ступеньки не обойтись, разве что в нужный момент свернуть с одного пути на другой, на одной из заканчивающих лестничный пролет площадок. Возврата нет, но случаются на пути новые перекрестки, где битый стоит тех самых двух небитых в выборе направления движения. Была бы правильно поставлена цель. И имелась бы устойчивая мотивация…
Он все успел. И обозначиться на богемном небосводе. И вовремя вернуться. И произвести впечатление. И договориться о регистрации в роскошном парке. И заказать лимузин. И выписать из Парижа свадебное платье.
Пришлось одолжить денег у маменьки — искусство не привыкло золотить гениев в срочном порядке. И Агнешка сопротивлялась по поводу заказного наряда. Да и в отношениях со столичным бомондом возникли некоторые проблемы. Но лед тронулся, и никаким порогам и топям не удастся теперь остановить несущийся поток — в этом Собесский был уверен абсолютно. Как и в том, что к весне станет отцом. А маменька сменит гнев на милость и вернется в Престижное, чтобы насладиться ролью бабушки.
Улыбка тронула его губы, расплылась по сияющему от нахлынувшей радости лицу. Синие светлячки заполонили радужную оболочку от края и до края, окончательно вытеснив остатки болотной мути. Франц осторожно высвободился из нежных объятий. Пора было сменить колючий свитер на смокинг. До церемонии оставалась пара часов.
— Пора, девочка моя. Успеешь собраться?
— Успею, — нехотя отстранилась от любимого Агнешка. — Я почти готова, только платье надеть и дождаться мадам Конопацкую.
— А последнее никак нельзя отложить?
— Я уже пыталась. Никак нельзя. У мадам тоже сегодня свадьба. Правда, серебряная. Я и так к сроку не уложилась. Были на то уважительные причины…
— Ты скоро?
— Щассс… — Константин сжал зубы и вернулся к подгоревшей кастрюле.
Третий день дома. Как же это все ему надоело! Стирка, готовка, глажка, вынос мусора заодно с мозгом. И мерное жужжанье сзади: сделай то, переделай это. Выполощи, купи, привези…
Повинную голову меч не сечет, — чья-то бабушка очень даже надвое сказала. Да, его приняли. И никакого скандала не устроили. Так, пара глубоких вздохов, подчеркнуто пренебрежительные взгляды через плечо. Обращение в присутствии сына в третьем лице. В разговоре с матерью (благо, телефонном) вообще в четвертом (вопреки всем имеющимся правилам грамматики!). Кислые мины на завтрак, на обед. Демонстративное расстилание постели в гостиной.
Все как всегда. Никакого разнообразия. Дней десять придется строить из себя подкаблучника. И ведь никуда не денешься — квартира одна на двоих. Ребенок тоже. А женщины… Женщины его и без квартиры любят. И без ребенка. Самого по себе. Со всеми достоинствами. И недостатками. Как и он их.
— Пять минут.
— Щассс…
Проклятая кастрюля! Пять минут на плите, тарелка овсянки для Костика-младшего. И час у мойки. В поту и пене. Ну почему так устроен мир?
Впрочем, нечего стонать! Сам выбирал. И жену, и квартиру, и даже кастрюлю. А Костика он вообще ни на каких образцово-показательных детей не променяет. Костик — его самая главная (а возможно, и единственная) любовь. Так что…
Он вылил на подгоревшее донышко остатки моющего средства и отставил кастрюлю в сторону. Пускай отмокает до завтра. На сегодня все! Вытер руки веселеньким полотенечком и пошел одеваться. Впереди маячил званый ужин. Подруга жены снова выходила замуж. Кажется, в четвертый раз. Судя по всему, далеко не в последний. Она и самому Константину строила глазки в периоды размолвок, хотя точно знала, что этого ей не подцепить на почти профессиональный крючок. А согласиться на адюльтер в непосредственной близости от супруги… Только не это! Константин хорошо помнил про колодец, который никоим образом не надлежало загрязнять всякими там плевками и прочим мусором.
Как бы то ни было, но предстоящее мероприятие не могло радовать. Помимо скользких отношений с невестой и вышеупомянутой роли, предстояла встреча с тещей. Та имела счастье быть крестной брачующейся и на всех торжествах именовалась посаженной матерью. Плюс почетная миссия посаженного отца — Костик не переносил массовых сборищ. Отчаянно капризничал и норовил сбежать в самый неподходящий момент.
Словом, вечер обещал быть насыщенным переживаниями, никак не относящимися к приятным. Ко всему прочему, пиджак от праздничной пары оказался тесноват — сказались кулинарные таланты Констанции, прислуги Люсьен. Люсьен… И чего ему не хватало? Стоило лишь сделать первый шаг, а затем второй… Но о грустном не сейчас. А пиджак можно и не застегивать.
Они вышли в переулок и остановились в ожидании такси.
— Не отвлекайся, — продолжила прессинг жена, — Костик в лужу полез.
Отец взял сына за руку и отошел в сторону. От греха подальше. До благословенного отбоя почти шесть часов, дай Бог вытерпеть! Мимо проехал роскошный лимузин в гирляндах серебристых сердечек-шариков.
— Живут же люди, — выплюнула ему вслед жена. — А тут всю жизнь на ржавых таксичках катаешься. Если не на траллике вообще!
— Па, а что такое траллик? — дернул отца за рукав Костик.
— Вид общественного транспорта, сынок. С усиками…
— А, знаю, это который на веревочках по городу привязанный катается? — оживился ребенок. — Ма, так это же троллейбус! Нас на таком в зоопарк возили.