— И ты?
— Поехал деньги искать.
Время поджимало, и отец Виктор был вынужден развить бурную деятельность. Просить за кого-то другого много легче, чем за себя самого. Вот в процессе поисков средств на операцию они и встретились. Как уж Вадим узнал о беде отца Виктора, я не знаю, только он сам первым и вышел на связь со своим бывшим телохранителем.
Вадим назначил встречу в одной из кафешек, в которую когда-то, много лет назад, они нередко заезжали погреться и выпить кофе.
— Гарантий, что мальчик выживет никаких, но я должен помочь.
— Хорошо, расходы на операцию мы оплатим через свой филиал в Германии.
— Вадим, девяноста девять процентов, что он умрёт.
— Бать, я столько лет играю на бирже и привык рисковать. Будем надеяться на этот оставшийся сотый процент.
Вадим не просто выручил деньгами, но и помогал на всех этапах от сбора документов до размещения в Германии. К сожалению, белорусские врачи оказались правы, и маленький Ванечка умер всего через неделю после возвращения на родину. Зато после всего пережитого два таких разных человека, Вадим и отец Виктор, стали друзьями.
У людей богатых друзей почти не бывает. Партнёры есть, друзей нет. Может, потому что отец Виктор не зависел от Вадима, не искал его покровительства, их дружба и состоялась. Дружить можно только на равных. У обоих времени было в обрез, потому иногда, просто чтобы пообщаться, батюшка встречал Вадима в аэропорту, вёз приятеля в своём «Форде», а джип с охраной следовал сзади.
Как-то раз мой друг отвозил и в тот же день забирал из школы маленького Вадимова сыночка. Поскольку мама мальчика была француженкой и по-русски не говорила, то и с малышом дома общались всё больше на английском, немецком или всё том же французском. Папа, постоянно кочевавший по миру, смог научить мальчика понимать русскую речь, но не говорить. Потому в Москве его определили в спецшколу с преподаванием всех предметов на английском. Русский язык там изучали как иностранный. А чтобы выпускники элитной школы не говорили потом со стойким рязанским акцентом, в качестве учителей пригласили природных носителей языка.
В это логово людей, не понимающих ни слова из нормального человеческого лексикона, Вадим и попросил отца Виктора отвезти своё малолетнее чадо. Обычно он делал это сам или посылал одного из телохранителей, а в тот день оказалось некому, вот батюшку и подписали.
— А я по-английски только и знаю, что «иес» да «хенде хох», и мальчонка по-нашему ни бум-бум, молчит точно партизан. У него с собой такая грифельная доска, ты ему говоришь, а он тебе в ответ на ней пишет. Со временем, понятно, заговорит, а пока только так.
Приезжаем в школу, провожаю его по коридору. Всё у них так стильно, красиво, кругом зеркала, точно дети здесь из другого теста и не носятся на переменках. Иду и замечаю, что многие из персонала обращают на меня внимание, с интересом разглядывают, а проходя, оборачиваются и смотрят вслед. Не понимаю, чего они на меня так пялятся?
Наконец, подходит ко мне один англичанин, показывает на мой подрясник и так почтительно:
— Мистер кун-фу?
Тогда я въехал, почему они меня разглядывают. Креста на мне не было, а на подрясник они подумали, что я мастер кун-фу. Мультиков нагляделись. Думаю, как бы ему ответить, чтобы и он меня понял? Посмотрел на своё отражение в зеркале и нашёлся:
— Иес, Панда кун-фу.
Здесь уже мальчик, сообразив в чём дело, стал объяснять иностранцу:
— Нет-нет, это пастор! Тот так смутился, и, представляешь, тут же извинился и поцеловал мне руку. Потом, продолжая извиняться, пригласили меня в трапезную, мы пили чай и общались через переводчика.
На новогодние каникулы Вадим с семьёй летел куда-то туда, где сейчас тепло. Отец Виктор проводил друга в аэропорт, и, прощаясь, вздохнул:
— Зачем тебе эти тёплые страны? Лучше бы в Оптину съездили, вот где душа отдыхает. Короче, Вадик, как вернёшься, мы с тобой обязательно пойдём в церковь. Как хочешь, но теперь вплотную займёмся твоим духовным образованием.
В ответ Вадим только улыбался и ничего не отвечал. А когда вернулся, то обняв друга за плечи, извинился:
— Бать, не сердись, в храм давай как-нибудь после, а сперва махнём в баню.
Спустя несколько дней звонит мне Вадим, голос такой тревожный:
— Бать, что-то у меня сегодня весь день позвоночник ноет. Ты вечером как, не служишь? Может, заедешь за мной, в больницу подскочим? Мне одному как-то не по себе.
Я на свой «Форд» и к нему.
— Куда поедем?
— Я тут в интернете покопался, давай вот в эту частную клинику, смотри какая навороченная.
Приезжаем, выходит к нам врач, женщина. На халате бейджик: «Профессор, доктор наук, завотделением». Сперва посмотрела, ну, там, язык, давление, как обычно. Потом взяли анализы и отправили Вадика на УЗИ. Смотрели они его, смотрели, а потом профессор по плечу ему похлопала и говорит: «Нет, мил человек, бюллетень ты у меня не получишь. Здоров как бык, и нечего тут симулировать». За осмотр содрали с нас кучу денег и вытолкали за дверь.
Уже садясь в машину, Вадим в недоумении произнёс:
— Может, я действительно себе всего напридумывал, а сам совершенно здоров? Тогда почему у меня так болит позвоночник?
Неожиданно колесо наехало на небольшое препятствие, нас тряхнуло. В этот момент Вадим ойкнул, а потом почувствовал себя лучше. Боль отступила, мой друг улыбается:
— Нет, ну точно симулянт.
Кто бы мог подумать, что в тот момент у Вадима лопнул червеобразный отросток слепой кишки, а если по-простому, то аппендикс. Что ты думаешь, на следующий день он ещё ходил на работу, хотя вечером ему стало совсем плохо. И только под утро следующего дня карета скорой помощи доставила его в одну из элитных московских больниц, где один только койкодень обходится пациенту в полторы тысячи евро.
Вадима немедленно проперировали, но дело зашло уже слишком далеко. Врачи виновато разводили руками и всё повторяли: «Зачем ему было терпеть такую боль? Почему так поздно вызвали скорую помощь»? Я рассказал о нашем недавнем посещении частной клиники, о приёме у женщины профессора, и меня зачем-то отправили в эту клинику за результатами тех анализов.
В клинике, когда я попытался получить эти самые результаты, меня никто и слушать не стал, а когда узнали, что по их вине сейчас умирает человек, вызвали охранников, а сами разбежались по кабинетам. Увидев со мной телохранителей моего друга, больничные охранники тоже куда-то испарились. Всё это смахивало на дурной сон, мы стояли одни в совершенно пустом коридоре, и не знали что делать. Потом я всё-таки нашёл ту женщину профессора, сначала она уверяла, что ничего не знает, никого не осматривала и видит меня в первый раз. Намучился я с ними, но анализы, тем не менее, привёз, правда, они никому так и не понадобились.
В это время в Москву уже летел и вёз лекарства срочно вызванный из Лондона английский профессор, хирург, наблюдавший Вадика и его семью, когда они жили в Европе. Англичанину потребовалось всего несколько часов, чтобы добраться от своего дома до больничной палаты в Москве. И над больным колдовал уже целый международный консилиум.
Только Вадику от этого было нелегче. Мой друг лежал на специализированной койке в плотном окружении современнейшей аппаратуры. Всё его тело было нашпиговано множеством разнокалиберных трубок, они торчали из разных мест и от этого он смахивал на какого-то инопланетянина. На эту тему можно было бы и посмеяться, если бы не тот факт, что жизнь Вадика неумолимо испарялась, словно сухой лёд на раскалённом асфальте в жаркий июльский полдень.
У него отказывались работать практически все органы, кроме тех, что поддерживались искусственным путём. На наших глазах из-за банального аппендицита умирал богатейший человек, удачливый бизнесмен, владелец нескольких фирм, а врачи профессионалы, получающие за работу колоссальные гонорары, ничего не могли с этим поделать.
В этот момент я вдруг вспомнил, а ведь Вадик за свою жизнь так ни разу и не причастился. Утром я уже был в храме, и, отслужив раннюю литургию, помчался в больницу с одной мыслью, только бы успеть. Я вёз с собой Кровь Христову, Ею одной сейчас и можно было причастить умирающего.
Придя в палату, не обращая ни на кого внимания, я расположился на крышке одного из умных аппаратов. Зажёг свечу, поставил маленький складень и крошечный потирчик с притёртой крышкой. Потом говорю медсестре:
— Мне нужен кипяток.
Та, удивлённо на меня посмотрела, но спорить не стала, куда-то сбегала и принесла полкружки кипятку.
Прочитав положенные молитвы, я осторожно маленькой ложечкой зачерпнул капельку Крови и положил её Вадику на язык. Потом, смешав в кружке вино с кипятком, уже чайной ложкой влил ему в рот запивку. В этот момент в палату зашёл врач англичанин. Увидев мои манипуляции с запивкой, он поначалу собрался было протестовать, но потом махнул рукой и промолчал. Я, отхлебнув из кружки с запивкой, машинально предложил доктору выпить, но тот отказался. Тогда я допил остальное.
Вдруг вижу как у англичанина изумлённо вытягивается лицо, и он, не отрываясь, смотрит в сторону больного. Я тоже смотрю, и вижу как по трубкам, что торчат из тела Вадика, начинает пульсировать жидкость, а ведь ещё минуту назад трубки были абсолютно пусты. Немедленно в палате появились врачи и забегали вокруг моего друга, по их радостным лицам было понятно, что появилась надежда.
После всех я снова расположился на крышке того же аппарата. Только уже вместо потирчика перед иконкой стояла такая же крошечная рюмочка с маслом. Соборование шло очень трудно, я волновался, и часто сбиваясь, снова и снова повторял одни и те же молитвы. Мне понадобилось почти три часа на то, что обычно занимает всего около часа. Потом я подошёл к его постели и внятно произнёс:
— Вадик, если ты меня слышишь, сожми мой палец, — и почувствовал в ответ едва различимое пожатие, но для меня это было главным.
После того как англичанин профессор стал свидетелем моих непонятных манипуляций с вином, послуживших толчком к началу исцеления больного, моё слово приобрело вес. Ко мне начали прислушиваться. Тогда я попросил вызвать его мать, а когда она приехала, вручил ей Псалтирь, наказав сидеть рядом с сыном и читать ему вслух.