Отец, взяв ребёнка на руки, подошёл с ней под Причастие. Не скажу, причащали они своё дитя у нас в первый раз или нет, − во всяком случае, не припомню, чтобы я видел их раньше. Когда девочку поднесли непосредственно к Чаше, она, до того спокойно сидевшая на руках у отца, вдруг вся начала извиваться. Ребёнок не плакал, он только очень активно и забавно, словно маленькая обезьянка, перебирал ручками и ножками, а потом, как мне показалось, все её косточки вдруг сложились в тоненькую трубочку, и она «песочком» стекла из отцовских рук на пол храма. Легла на плиты личиком вниз и закрыла головку руками, словно ожидая нападения сверху.
Оба родителя, молодые, одетые по-европейски, со вкусом, обескураженные таким поведением ребёнка, выглядели крайне расстроенными. Не говоря ни слова, без суеты, они подняли девочку, но та, словно безжизненная вещь, повисла на руке у отца. Так через руку может быть переброшен и висеть какой-нибудь плащ, или халат, но никак не живой человек, тем более ребёнок. Только после того, как её умыли святой водой, личико девочки стало розоветь и возвращаться к жизни.
После окончания службы на выходе из храма меня дожидались родители девочки, а сама она, вновь полная сил и энергии, прыгала здесь же, в маленьком цветнике у входа.
− Батюшка, − оба родителя обращаются ко мне чуть ли не одновременно, − Вы видели, что произошло с ребёнком. И это уже не в первый раз. Мы привезли её в храм специально, чтобы посмотреть, как она себя будет вести. С нашей дочкой вообще творится что-то неладное.
Дело в том, что она постоянно видит моего старшего брата. Павел погиб в автомобильной катастрофе пятнадцать лет назад. С того времени я успел вырасти, жениться, а сейчас заканчиваю строительство большого нового дома, в котором он, естественно, никогда не был. Три с половиной года назад у нас с женой родилась дочка. Мы её долго ждали, и появление на свет нашей девочки стало для нас большой радостью, но как только Сашенька начала говорить, то чуть ли не первым её словом стало имя моего покойного брата — «Паша». В сравнении с другими детьми девочка говорит мало, но в умственном отношении развивается нормально.
Ей никто не рассказывал о Паше, и уж тем более об обстоятельствах его гибели. Да и как такой крохе объяснить, почему автомобиль брата вдруг выбросило с дороги и он, вылетев из машины, погиб, ударившись головой о дерево? В три года для человека ещё не существует понятие смерти, а она подойдёт к его фотографии, укажет пальчиком и говорит: «Паси нет, Пася умер».
Мы у себя в доме попрятали все Пашкины снимки, так она наладилась ходить по соседству в бабушкин дом, а там его портреты чуть ли не в каждой комнате. Ходит от фотографии к фотографии и всё: «Пася ехал ямка бух. Пася умер». Меня, − продолжает отец, − это уже бесит, словно для ребёнка вообще не существует других тем. Дома − и кошка, и собака; Сашенька, расскажи нам про собачку, так нет же ведь, всё про «Пасю».
А сейчас, батюшка, она его реально видит, и мы это понимаем. За стол садимся, она требует поставить стул для брата. Чем-то её где-то угостят, сама не съест, несёт с ним поделиться. Мы наблюдаем за ней, когда она играет в игрушки. Батюшка, она явно не одна. Поначалу думали, что ребёнок, наблюдая привидение, будет бояться, и решили, чтобы дитя не пугалось, брать её на ночь к себе в постель. Вечером ложимся, кладём девочку между нами, свет ещё не выключали, а она садится, и давай ему вот так ручкой махать: «Спи, Пася, спи».
С полгода назад мы в первый раз взяли её с собой на кладбище, когда поехали на могилу к Пашке, и очень потом об этом пожалели. Что тут началось, на словах не расскажешь, это нужно было видеть. Увидела памятник, ручки протянула, радуется. На могиле у брата стоит большая гранитная плита, и он на ней во весь рост, каким и был тогда в шестнадцать лет. Подошла к памятнику, встала и смотрит во все глаза, а потом, словно с ней заигрывать начинают, отпрыгнула и хохочет. Так дети смеются, когда их щекочут по животику. А потом давай вокруг памятника бегать − бежит, хохочет и ручкой так отбивается, словно кто-то невидимый её за спинку хватает.
Батюшка, на это же невозможно смотреть. Берёт грушу и предлагает её фотографии на памятнике: «Пася, кусяй». С тех пор мы её с собой на кладбище не берём, оставляем с бабушкой. А она, словно знает, когда мы на кладбище собираемся. Молчим с женой, как партизаны, ни одним словом себя не выдадим, а она всё равно знает. Представьте, под какие вопли мы уезжаем из дому. Теперь вот ещё и эта беда добавилась − вы видели, что происходит с ребёнком при попытке её причастить.
Батюшка, нужно что-то делать, давайте хоть дом освятим, что ли?
Мы договорились о времени освящения, и уже через пару дней я искал их дом на небольшой тенистой улочке. Подхожу к массивным тяжёлым воротам, стучу кольцом в калитку. Мне навстречу спешит привратник − пожилой, но крепкий цыган:
— Проходите, батюшка, ждём Вас.
Захожу и попадаю на обширный двор с многочисленными хозяйственными постройками. Во дворе два больших дома: один старый деревянный, но ещё в хорошем состоянии, а второй совсем новый из современных материалов.
— Молодой хозяин просил провести Вас к себе в новый дом, − говорит привратник.
Мы ещё не зашли, а на порог уже выскакивает забавная малышка, хватает меня за руку и ведёт к родителям.
Дом, хотя в нём уже и живут, всё ещё продолжает строиться, вернее в ряде помещений ведутся отделочные работы.
— Большой дом, Николай, − называю хозяина по имени, − зачем тебе такой большой?
− Наверное, это гены, батюшка, цыгане простор любят. Но и в надежде на большую семью, хотя что-то после нашей малышки у нас больше никак с детьми не получается.
Во время освящения в тех комнатах, что уже были обставлены мебелью, я обратил внимание на шкафы. И не сама мебель привлекала внимание, хотя и на неё можно было полюбоваться, а тот факт, что на всех шкафах плотно друг к другу сидело, лежало, стояло множество игрушечных собак, обезьян, крокодилов и прочей живности огромной величины. Весь этот зоопарк, чтобы ему не пылиться, был накрыт кусками полиэтилена.
Увидев мой вопросительный взгляд, Николай, словно извиняясь, развёл руками:
− Я с удовольствием отдал бы все эти игрушки в детский дом и избавился бы от этих пылесборников, но не могу. Каждый год на именины и в день рождения ребёнка к нам приходят многочисленные родственники, которые обязательно инспектируют наши шкафы на предмет присутствия на них вот этих самых игрушек. Всё это подарки дядей, тётей, двоюродных и троюродных братьев и сестёр. И только попробуй что-нибудь из этого зверинца передарить − приобретёшь головную боль на всю оставшуюся жизнь.
После того как я, прочитав полагающиеся молитвы, прошёл по всем комнатам и окропил пространство дома святой водой, Николай попросил меня пройти помолиться и в родительском доме:
— Сашенька часто бывает у бабушки, поэтому хорошо будет и там всё «почистить».
Мы так и сделали, благо что расстояние между домами ─ всего метров пятьдесят.
Старый дом кардинально отличался от нового. Хотя и одноэтажный, но со множеством больших проходных комнат, обставленных старинной мебелью. Во всём ощущалась какая-то основательность и традиция. Не хватало только парадных портретов далёких предков.
После освящения я собрал свой «тревожный чемоданчик» и уже было засобирался домой, но Николай вместо того, чтобы проводить меня до ворот, неожиданно заявил:
− Батюшка, с тобой хочет поговорить моя мама, бабушка нашей Сашеньки, её зовут Фатима.
Я согласился, и меня снова провели в старый дом, в одной из комнат которого, словно по мановению волшебной палочки, уже стоял богато накрытый стол. За столом сидела пожилая, но совсем ещё не старая цыганка, одетая во всё тёмное. В её чёрных, с интересом разглядывающих меня глазах, я увидел покой и уверенность в себе, и вообще в этой женщине, даже в самой её осанке, угадывалась внутренняя сила и достоинство. Было понятно, что она больше привыкла повелевать, а если с кем-то и разговаривала, то не иначе, как соглашаясь на беседу, а не наоборот.
Когда я вошёл в комнату, женщина встала:
− Меня зовут бабушка Фатима, ты, наверное, слышал обо мне.
Она не спрашивала, а скорее утверждала, но я, к своему стыду, ничего о ней не знал, но чтобы не обидеть хозяйку, кивнул головой в знак согласия.
− Раз так случилось, батюшка, и мой сын попросил тебя освятить дом, то я не могу не пригласить такого гостя за стол. Садись, дорогой, не стесняйся. Ко мне на днях один большой человек из столицы приезжал, вот подарок привёз, − она берёт в руки бутылку коньяку и читает, − называется «Хеннесси». Утверждает, что хороший коньяк, давай проверим.
И, видя сомнение на моём лице, добавляет:
− Ничего, ничего, я тоже не пью, но с тобой мы капель по двадцать себе позволим. Она налила содержимое в маленькие рюмочки, и таким образом я впервые попробовал этот барский напиток.
— Фатима, зачем к тебе большой человек из Москвы приезжал, что ему было нужно?
— Как что? Счастливым хочет быть, денег, власти хочет.
— А ты можешь сделать его счастливым?
Она улыбнулась, немного презрительно, опустив вниз уголки губ:
− Говорят, могу. Только разве счастье в деньгах, или в обладании людьми? Неправда всё это.
Мы снова выпили по двадцать капель коньяку, и больше к нему уже не прикладывались:
− А в чём же тогда счастье, Фатима?
Она испытующе посмотрела на меня, словно размышляя, стоит ли мне доверять эту тайну:
− Всё очень просто, батюшка, нам кажется, что оно где-то там далеко-далеко, а оно рядышком с тобой. Это твой дом, твоя жена, твои дети. Иметь их рядом с собой, смотреть на них, разговаривать с ними, даже наказывать их за озорство, как без этого? Но любить, быть любимым и кому-то нужным, − наверное, это главное. А деньги, власть − они, как болезнь, хватают человека и уже не отпускают. Беда это, батюшка, а не счастье.
Потом мы с ней пили чай, причём на столе стояло несколько сортов этого напитка, выбирай какой хочешь, и очень вкусные конфеты.