— Давайте скорее. Видите, наши снова пошли в атаку…
Они вели огонь втроем, пока командир взвода, находившийся впереди с командиром стрелковой роты, не прислал к пушке новых бойцов; потом, когда взяли всю Сапун-гору, подъехала упряжка, а Козаченко уже везли в то время в госпиталь, который размещался где-то возле Байдар. Там была тишина.
…Над Сапун-горой долго висела белая пыль. Немцы бежали, боясь быть отрезанными, когда войска гвардии генерал-лейтенанта Мельника взяли высоту Горная, примыкающую к Сапун-горе у самого моря. Это был решающий момент боя. Все обернулось неожиданно для немцев. Замысел генерала удался. В мыслях он благодарил бойцов.
Сапун-гора опозорила немцев перед историей. Вся их оборона развалилась, а лучшие части побежали. Генерал Альмендингер не смог удержать своих солдат, как нельзя поймать и удержать все листья, когда их гонит ветер.
Кстати, Альмендингер был уже вторым командующим крымской группировки немцев. Его предшественник генерал Енеке был снят Гитлером, потому что не выполнил приказа: «Ни шагу назад. Во что бы то ни стало удержать Крым». Мы отбирали Крым у немцев, их банда разваливалась. Альмендингер удрал в Германию, оставив войскам приказ: «Никому из нас не должна придти в голову даже мысль об отходе с этих позиций».
Третий и последний командующий генерал Бэме жил только этой мыслью. Он хотел удрать. Но его поймали в плен на мысе Херсонес.
Да, немцев опрокинул ветер. Ветер штурма. Мне хочется сказать еще несколько слов о пехоте, которая брала Сапун-гору.
Есть у подножья Сапун-горы небольшой совхоз. Он был, вернее. Сейчас там только развалины белых домиков.
Немцы превратили совхоз в опорный пункт, очень сильный, с пушками и пулеметами.
У этого совхоза наша пехота залегла. Беспрерывный пулеметный огонь встретил ее. Сколько пулеметов уцелело после того, как на немецкие окопы, на домики обрушила огонь наша артиллерия? Никто не знал этого и не мог сказать.
А надо было подняться в атаку. И первым поднялся старший сержант Владимир Папидзе. Он поднялся с возгласом:
— За Родину, за Сталина, ура!
Папидзе достиг развалин совхоза, и из автомата застрелил несколько солдат и офицера, а потом выдернул из-за пояса красный флаг.
Красный флаг в одной руке, в другой — граната. Этой гранатой он уничтожил пулемет и четырех немцев, укрывшихся в воронке. Красный флаг взвился над развалинами белого домика.
Папидзе был все время впереди, и его не задели ни осколки, ни пули. Он еще подорвал гранатой немецкий дзот на Сапун-горе. Как просто об этом написать, но как тяжело сделать!
Почему он был впереди, Владимир Папидзе, человек, которому уже за сорок лет — даже в бровях его ниточки седины?
…Владимир Папидзе был учителем в Кведо-Усахело, откуда в солнечные дни видны снежные зубцы кавказского хребта. Он преподавал детям историю, географию и литературу. Любить и защищать Родину учил он детей словами бессмертного Шота Руставели:
«Лучше смерть, но смерть со славой,
Чем бесславных дней позор».
Вот почему старший сержант Владимир Папидзе в борьбе за родину был только впереди.
9 мая войска вошли в Севастополь. Катилась по мостовой, подпрыгивая, маленькая пушка сержанта Фролова, штурмовавшая Сапун-гору.
Я видел ее месяц спустя, когда собрался весь расчет — и Кравченко, и Козаченко. Им вручали ордена. Бойцы весело улыбались, полковник жал им руки и сказал в своей короткой речи:
— Слава вам, советские артиллеристы!
Уже месяц немцев не было в Крыму. Месяц прошел с того дня, как в Севастополь, ликующий, освобожденный вместе со своей частью вступил Владимир Папидзе, в запыленной каске, с автоматом на груди.
Он не знал еще, что подвиги его будут отмечены Золотой Звездой Героя Советского Союза.
Смущаясь от приветствий, он шел по улицам освобожденного города-героя.
Два друга
Кончается мой крымский блокнот.
На последних листках его — записи о двух друзьях, двух Героях Советского Союза — пулеметчиках Быкове и Лаптеве.
Перед штурмом Сапун-горы Юрий Быков написал письмо Лаптеву, которого ранило под Керчью на высоте 133,3. Он все еще в госпитале, думал Быков.
Быков отправил письмо другу только через пять дней, после боя на Херсонесе, последнего боя в Крыму.
Тогда я и встретился с ним.
Сержант Быков — герой-пулеметчик. Какой он простой и сильный! Чубчик жестких волос, решительный взгляд. Он сержант, но командовал взводом после того, как отличился в боях на Тамани и в Крыму, и его наградили орденом Красного Знамени и медалью «За отвагу».
Герой Советского Союза сержант Ю. Быков.
Сержант Быков перенес много, он был в атаках и так близко от смерти — один против трехсот немцев, под Керчью. После боя на мысе Херсонес он рассказал мне о том, как высаживался с десантом в Крым, о высоте 133,3 и о Косте Лаптеве, своем друге.
Они крепко сдружились на крохотном плацдарме под Керчью. Быков никогда не бывал в Крыму, и Лаптев увлек товарища рассказами о Крыме, о Севастополе, который он оборонял. Он очень хотел вернуться в Севастополь. Он часто вспоминал дзот, в котором сидели три бойца-пехотинца (он был одним из них) и каждый день отбивали немецкие атаки.
В дзоте был патефон и к нему одна пластинка: «Песни о Родине». Бойцы не жалели на немцев патронов, в передышку делили паек, а кто-нибудь говорил:
— Заведи-ка песню!
Старый патефон, который бог весть как попал в дзот, звенел, и иголки точили на диске.
Быков стал мечтать о Севастополе. Ему хотелось освободить этот город и землю, в которой был дзот, и в нем звучала «Песня о Родине». Быкову казалось иногда, что Лаптев знает что-то большее, чем он, хотя он был лучшим пулеметчиком, и Лаптев у него учился. Это большее: боевой путь — от Севастополя и вновь к нему через керченский десант.
Бойцы-десантники каждый день вели бои. Тогда они шли за высоту 133,3, которая угрюмо возвышается над полем, изрытым воронками. Керчь была в руках немцев, они напрягали усилия, чтобы удержать ее и сбросить десант в море.
Быков поддерживал атаку высоты 133,3.
Он перебежал со своим «Максимом» вперед и установил его в траншее, в которую одной гусеницей уткнулся полуобгоревший немецкий танк.
Потом Быков послал двух своих бойцов за патронами.
Он остался один, с «Максимом» и шестью коробками пулеметных лент. Он не знал, что сейчас будет немецкая контратака. Никто еще не знал этого.
Немцы показались густой цепью. И Быков вдруг понял, что начинается самый серьезный бой в его жизни.
«Максим» Быкова заработал, и первая цепь немцев залегла. Начали рваться немецкие мины — около самой траншеи. От прямых попаданий она кое-где обвалилась.
Быков с трудом пробрался в другой край траншеи, и снова немцы залегли под ливнем стрекотавших пуль, едва поднявшись. Тогда показалась вторая цепь. Но Быков не подпустил ее к первой, которая лежала.
Быков стрелял, а немцы теперь перебирались ползком, и Быков внезапно оборвал очередь, когда увидел, что у него осталось три ленты.
Он ждал, что немцы поднимутся. Но опять начали рваться мины. Все чаще и чаще. Разрыв — и тонко поют осколки.
В это время Быков свернул самокрутку и закурил. Он курил и прижимался к траншее, когда выла и шипела мина, и поглядывал на немцев, которые ждали конца минометного налета.
Быков знал, что к нему в траншею никто не сможет пробраться. К нему действительно посылали трех бойцов с патронами, но они не прошли.
Где сейчас Лаптев? Он был в резерве командира батальона. Где он сейчас?
Ну, вот. Обе цепи, больше трехсот немцев, поднялись. Идите, зеленые гадюки! Строчите из автоматов! Идите ближе. Быков припал к «Максиму» и ждал. Он хотел, чтобы они перестали его бояться. Он хотел, чтобы они совсем перестали его бояться и подошли ближе. Тогда он их встретит. Вот они уже выпрямились. Они бегут. Что же, Быков, ты совсем не будешь стрелять!
Огонь — неожиданно, как грозовой ливень. «Максим», теперь твое слово! Мы не пропустим их.
Быков все время сохранял хладнокровие. Он не подпустил немцев на бросок гранаты. Страшным огнем в упор он разорвал их цепь на клочки, немцы начали падать— мертвые, другие повернули и кинулись бежать, но тоже падали, им негде было укрыться, Быков расстреливал их, и какой-то немецкий офицер кричал и кричал, собирая уцелевших солдат.
Потом Быков перетянул пулемет на старое место, где начал бой. Траншейка была короткая — всего двадцать метров, и он сделал это скорее по привычке.
Он снова закурил. Капельки пота на лбу стали теплыми. Быков много курит после этого дня.
…Как они сидели в траншее с Лаптевым, накрывшись плащ-палаткой и разговаривали, когда это было? Всего два дня назад. Ночью шел дождь, и они накрылись плащ-палаткой вдвоем и говорили о том, что оба пойдут учиться и станут командирами.
— Еще повоюем, пожалуй, лейтенантами?
— Наверно. Обязательно пулеметчиками. А домой не хочется?
— В отпуск хорошо бы после Крыма. Только далеко. А учиться на пулеметчиков, больше никуда.
— Запахни-ка тот конец, капает за воротник мне, Костя.
Как хорошо было под плащ-палаткой, и дождь моросил.
…Когда немцы пошли четвертый раз в контратаку, Быков зарядил пулемет последней лентой. Но вот и в ней патроны кончаются, они ползут, тускло поблескивая гильзами, и немецкая пуля взвизгнула и пробила кожух. Вода струйкой потекла по его ребрам.
А немцы идут…
Когда немецкая пуля пробила кожух, Быков услышал, что кто-то еще открыл огонь по немцам сбоку. Каким родным показался ему привычный и сильный стук «Максима»!
Это стрелял Лаптев. Он пробрался на сопку сбоку и косил теперь немцев. На сопке разрывались снаряды и мины, но Лаптев не замечал ничего, он только видел, какая густая цепь немцев шла на Быкова.
В тот день два пулеметчика истребили больше двухсот вражеских солдат, которые отчаянно рвались вперед.