От дальнейших размышлений меня отвлёк стрелецкий голова:
— Всё готово, великий государь! Повелишь ли на слом идти?
— Всем быть готовыми к бою. Пускай конники растащат подожженную солому под стеной. Пусть дым бунтовщикам палить мешает. А тем временем — вышибайте ворота. С Богом!
— Слушаем, государь!
Вновь раздалась переголосица команд, и несколько конных стрельцов, волоча за собой по грязи за верёвки дымящие снопы, проскакали вдоль кремлёвского рва. Со стены и из Фроловской башни вслед ним раздалось несколько выстрелов и один из всадников рухнул наземь вместе с бьющимся и дико визжащим от боли конём, но остальные, побросав солому, уже скрылись от пуль между лавками Торга.
Двое стрельцов, добровольно-принудительно назначенные в сапёры-подрывники, оставили пищали, и, дружно хекнув, подхватили самодельный фугас. Минуту спустя они выбрались из-под защиты построек Торга и торопливо затопали к башенным воротам. Разумеется, мятежникам со стены служивые были видны, как на ладони, а сообразить, что стрельцы несут не праздничный тортик в подарок, люди Шуйских сумели. А сообразив, тут же принялись палить вразнобой, норовя уничтожить носителей угрозы. Да, пищаль хороша для залпового огня, в плотном строю, притом желательно палить по такой же плотной группе противника. До снайперского оружия ей ещё очень далеко. Но сейчас сработал закон больших чисел: всё-таки достали! Сперва рухнул на колени, выпустив котёл, один стрелец. Постояв так, схватившись за лицо руками, он будто бы стёк на землю. Второй, русобородый, с ожесточённым упорством продолжал волочь фугас к башне. Но и его догнал свинец: метрах в полутора-двух от ворот вдруг блеснуло в амбразуре подошвенного боя, рявкнуло дымом и картечью, и брюнет беззвучно упал.
Захотелось с досады ругнуться, да с загибом через три колена, и я уже открыл было рот, как вдруг непонятно откуда появился тот самый давешний мальчишка в перепоясанном верёвкой коротком армячке и клокастой шапке. Сжавшись за лежащим котлом, он ухитрился сдёрнуть со спины убитого (или всё-таки только раненого?) стрельца топор, подсунул верхний его край под фугас и, приладив подток на своё плечо, резко выпрямился в полный рост.
Чёрт побери, закон рычага сработал! Заключённый в котёл фугас подкатился почти на метр к воротам и парнишка тут же подскочил к нему, повторив тот же фокус.
Всё замерло, только кричали что-то ругательное путчисты на стене, хотя и не стреляли в смельчака. Видимо, порастратили боезапас на конных стрельцов, ставивших дымзавесу и на подрывников, вот и не хватило в ответственный момент заряженного ствола. Отсюда не видно, но, думаю, мятежники сейчас судорожно заряжают пищали, намереваясь подстрелить московского «Гавроша», как только станет возможно. Однако не тут-то было! Парень уже приспособил котёл жерлом к воротине, подклинил снизу древком того же бердыша и возится с огнивом, норовя подпалить трут, а от него запальный шнур… Да кто ж его такому научил-то? Ведь с виду шантрапа-шантрапой, а соображает, не хужее иного взрослого.
— Вот что, Евстафий Никитич — обратился я негромко к командиру моих телохранителей. — Ты пригляди за тем мальцом, сбереги его. А как бой кончится — ко мне приведи. Такие толковые Руси во как нужны! Жаль будет, если по случайности сгинет.
— Исполню, государь! — Поклонился сотник.
— Ну вот и ладно. Бери с собой троих, да и ступайте. А то ведь как бой пойдёт — загинуть может, в толпе-то.
… И тут ГРОХНУЛО!!!
Отвлекшись на разговор, я не заметил ни как хлопец запалил шнур, ни как удирал подальше от «петарда», зато не услышать сам взрыв было невозможно. В одно мгновение и воины, и праздные зеваки уставились на скрытые клубами дыма Фроловские ворота. Не успело ещё грязно-серое облако рассеяться, как над площадью пронеслась торопливая перекличка команд, и вот уже туда в дым, мчится дюжина конных стрельцов, а за ними стуча, как кастаньетами, пороховыми берендейками, размеренным бегом направились и пешие. Не добежав, выстроились в три шеренги и, положив пищали на упёртые в землю подставки, изготовились к открытию огня. Это верно: вдруг противник успел подвести подкрепление и сейчас повреждённые створки распахнутся и из них, сметая спешившиеся конников, расширяющих сейчас брешь, ринется на вылазку штурмовой отряд? А вот, не слишком удачно пытаясь сохранить строй, топает хоругвь иноземцев под командой пана Возняковича. Это тоже правильно: как на стрелков, на них надежды мало, а вот внутри башни их клинки будут весьма к месту. Как шутил мой первый начальник цеха: полководец должен правильно флажки на карте порасставить, а воевать солдаты-то сумеют. Так и я: «флажки расставил», а дальше, похоже, командиры сами рады постараться. Тем более, что не манёвры, а бой, да ещё на глазах у царя. Никому оплошать неохота.
Со стен палят редко и не прицельно. Не то мятежники подрастерялись, не то сняли часть бойцов со стен для обороны Фроловской башни. Если так, то это плохо. Там может получиться «бутылочное горлышко», простреливаемое пространство, в котором ну никак не развернуть даже небольшое подразделение и люди вынуждены будут находится под огнём скученно… Нет, Дмитрий Иваныч, хреновый из тебя полководец, не научился ты за противника продумывать. Или разучился за столько-то мирных годов. Да и если б и нет — как был ты старшиной, так и остался, хоть и орденоносным. Дали бы тебе сейчас хоть миномётный взвод — всё бы за стеной зачистил, в пять минут уложившись. Да только где те миномёты, где те миномётчики…
И тут… Вы верите в чудеса?
Я вот с недавних пор верю. За стеной, возле той башни, которая в моё время называлась Сенатской, вспухло облако порохового дыма и до нас донёсся звук орудийного выстрела. Среди мятежников, ещё находившихся на этом участке, раздались крики. Кто-то выпустил из рук пищаль и она, выскользнув из амбразуры, шлёпнулась под стену с внешней стороны. Как только дым слегка снесло майским ветерком, от той же башни зазвучали размеренные пищальные залпы. Палили явно не по нашим бойцам, первые из которых, закончив курочить ворота, уже ворвались под своды Фроловской башни. Да, вовремя неведомая подмога ударила в спину мятежникам! Теперь дело пойдёт веселее!
11
Час спустя я, в окружении краснокафтанных стрельцов-телохранителей, верхом въезжал под арку Фроловских ворот. У стен лежало несколько тел как в европейской, так и в русской одежде. Раненых уже сволокли внутрь Кремля, разместив во дворе какой-то большой избы казённого обличия с распахнутыми настежь воротинами, которая приткнулась под стеной здорового строения, видом сходного с малой крепостцой, лишённой башен по углам, но сохранившей узкие окна-бойницы, забранные железными решётками. Память прежнего Димитрия подсказала: «Кирилловское подворье».
Там откуда-то появились четыре широкие лавки, на которых уже промывали, чем-то смазывали и бинтовали рубленые и стреляные раны наиболее тяжело пострадавших бойцов. Пара впавших в беспамятство лежала на постеленных прямо на утоптанную землю рогожах, а с полдюжины легкораненых возились у крыльца.
Я хотел было подъехать туда, но внезапно мой внимание привлёк резкий нечеловеческий визг, раздавшийся рядом, а сразу за ним — злобные вопли на французском, единственным знакомым словом в которых было «merde!». Вот как-то не сподобился в прошлой жизни изучить язык Золя и Дрюона, да и выполнявший до сих пор внутреннего переводчика «реципиент», как выяснилось, тоже. Оно и понятно: русских царевичей всё больше принято обучать латыни, греческому, польскому, татарскому, да ещё немецко-австрийскому диалекту постольку-поскольку. А иную речь, вроде «аглицкой», «гишпанской» или, к примеру, персидской, им драгоманы[69] перетолмачивают. А уж самозванцам и того не достаётся: добро, если имя своё писать умеют, как тот же Пугачёв или Тушинский вор.
Обернувшись на крики и звуки ударов, я увидел в ближайшем проулке спину одного из моих иноземных «ополченцев», который злобно пинал норовящего извернуться бородатого щёголя в светло-жёлтой ферязи, чьи расшитые алой и зелёной «листвой» рукава нелепо торчали из-под добротного юшмана[70]. Морда франта была разбита в кровь, но память на лица не подводила меня и в девяностопятилетнем возрасте, а уж «скинутые» семь десятков годов и четыре столетия никак её не ухудшили. Иноземец старательно метелил того самого Мишку Татищева, который нынешним утром дважды норовил меня прикончить, убив при этом сохранившего верность своему «природному царю Димитрию» Петра Басманова. Неподалёку валялась пара двуствольных пистолей, поблескивающих на майском солнышке позолотой гравировки.
Да, вот этого путчиста-активиста упускать никак нельзя. Не Шуйский, понятно, уровень пониже, сусло пожиже… Ну, да ведь и мелкая блоха, говорят, больнее кусает.
— А ну-ка, приведи сюда того вора, — обратился я в телохранителю. И француза тоже покличь.
— Прости, Государь-батюшка, холопишку непонятливого! Не уразумел яз: кого кликнуть велишь? — Стрелец не придуривался: его лицо выдавало титанические усилия мысли — как угодить царю, не ведая, кто потребен государю.
— Иноземца, говорю, позови, который вон того гада ногами пинает! Ступай!
Отвесив ещё один глубокий поклон, телохранитель тяжко потрюхал исполнять указание.
Перу минут спустя раскрасневшийся француз с избитым Татищевым уже стояли «пред царскими очами». Вернее, стоял, выпрямившись после традиционного поясного поклона, тот самый мэтр Буонасье, уже успевший заткнуть оба тяжёлых пистоля за кожаную перевязь и сунуть подмышку подбитую железом негнущуюся шляпу. Мятежника же мой стрелец уже успел скрутить по рукам мотком пищального фитиля и ткнул коленями в пыль у конских ног.
— Что ж ты, мьсье Буонасье, решил воевать сапогами, а не мечом? Зарубил бы вора — никто бы его не пожалел. Дрянь человечишко. А чтобы дворянами в самом Кремле в футбол играть — такого на Руси ещё не видано.