Бобович Б. // Об Олеше. С. 24) и П. Ершова: «Под влиянием жеманного стихотворения З. Шишовой о самоубийстве юноши из-за любви Юрий Олеша внезапно и стремительно написал трехактную пьесу в стихах — „Маленькое сердце“, — каждый акт минут на десять на пятнадцать. Это был его первый драматургический опыт, где слышались отзвуки и Метерлинка, и Леонида Андреева, и все было зыбко, неясно, загадочно: „Маленькое Сердце“ надо было не понимать, а „чувствовать“. Недолго думая, вся братия поставила этот спектакль и доставила себе больше удовольствия, чем публике. Олеша ходил то именинником, то омрачался: — Театр удивительная вещь, — качал он головой, — у него дьявольские тайны и законы. Пишешь и воображаешь так, а выходит этак…» (Ершов П. Одесская литературная колыбель (Отрывки из воспоминаний) // Опыты. <Нью-Йорк>. 1957. № 8. С. 97). См. также в неопубликованном очерке Г. И. Долинова «Литературный путь Юрия Олеши», написанном в конце 1920-х гг. (ОР РНБ. Ф. 260. Ед. хр. 11. Л. 3–4): «<…> в Апреле 1918-го года появился журнал „Южный огонек“ <…><в 1 номере которого. — Коммент.> помещена заметка о постановке в зале консерватории 11-го апреля пьесы Юрия Олеши „Маленькое сердце“ <…> Пьеса была поставлена и разыграна силами того же студенческого лит<ературного> кружка и частично членами организованного тогда же Валентином Катаевым, на коммерческих началах, кружка „Зеленая лампа“. Ставил пьесу лектор кружка Петр Ершов. Во 2-м № <«>Ю<жного> огонька<»> помещен снимок всего ансамбля, игравшего пьесу во главе с Ю. Олешей. Пьеса, помнится, была написана на сюжет стихотворения одной из поэтесс кружка <-> Шишовой. Цитируем:
СМЕРТЬ
Коротенький звонкий выстрел. Как будто хлопнула пробка…
Мелькнули тени драпри…
<так в тексте. — Коммент.>На круглом столике рядом зеленая с белым коробка,
Кажется от папетри.
<так в тексте. — Коммент.>В темном пролете парадной мелькнули испуганно лица, —
Значит, дело с концом, —
Сейчас невеста и сестры будут плакать и биться
Над Вашим скорбным лицом.
Бедненький бледный мальчик, умерший слишком рано —
В двадцать с немногим лет.
Только я имею, как это им ни странно,
Ваш последний портрет.
Бедненький мертвый мальчик, я, как черная злая кошка,
была на Вашем пути…
Хрупкий такой и нежный, подождите меня немножко —
Я тоже должна уйти…
<…> Пьеса дальше зала консерватории не пошла, но в дальнейшем Олеша не раз возвращался к драматическим формам».
313. …и публика была в восторге, устроила ключику овацию, и он выходил несколько раз кланяться, маленький, серенький, лобастенький слоненок. — Ср. с замечанием М. Б. Чарного о том, что на карикатуре Кукрыниксов Ю. Олеша «похож на хитрого слона, напялившего на себя огромную шляпу» (Чарный М. Б. Время и его герои. Встречи с писателями и книгами. М., 1973. С. 335).
314.Я был свидетелем его любовной драмы, как бы незримой для окружающих: ключик был скрытен и самолюбив. — Ср. о Ю. Олеше у С. И. Липкина: «Он вообще был очень скрытным и ни на что не жаловался» (Липкин). Тем не менее, в неопубликованном письме Олеши к Эмилии Львовне Немировской содержится отчетливый для адресата намек на любовную драму будущего автора «Зависти» (См.: ОР РНБ. Ф. 260. Ед. хр. 24. Л. 2-Л. 2 об.):
Нужно скорее приезжать в Москву. Довольно Одессы. Но с какой любовью и нежностью я вспоминаю об Одессе, — о всем: о коллективе, о «Пеоне IV», о Хламе, об университетских вечерах. Кончилась какая-то чудесная жизнь: молодость, начало поэзии, революция, любовь. Начинается другая жизнь. Для меня это дырявая, ненужная жизнь. У меня есть и деньги, и дело, и возможность работать по-настоящему. Но мне очень плохо живется. Жду. Может быть, будет лучше.
Вы, вероятно, знаете причину этого скверного моего состояния.
Как живете Вы? Как Ваше здоровье, которое, я помню, хромало. Поправляйтесь. Приезжайте. Спасибо за память обо мне. А то уже очень многие забыли обо мне.
Целую руку
с преданностью и уважением
Ю. Олеша.
Спасибо за рецензию об «Игре в плаху».
Отметим, что это послание писалось в квартире К.
315.Подругой ключика стала молоденькая, едва ли не семнадцатилетняя, веселая девушка, хорошенькая и голубоглазая. — Суок Серафима Густавовна (1902–1982) — гражданская жена Ю. Олеши, а с 1922 г. — Владимира Нарбута, а потом Н. И. Харджиева, а еще потом (с 1956 г.) — В. Б. Шкловского. Ее сестра Лидия Густавовна Суок (1896–1969) была женой Э. Багрицкого. Сестра Ольга Густавовна (1899–1978) — женой Ю. Олеши. М. О. Чудакова, автор книги об Олеше, которая не понравилась Ольге Густавовне, приводит ее реплику, прозвучавшую в разговоре с исследовательницей 29.2.1972 г.: «Я уверена, что и Катаев вступится… Он очень любил Олешу» (Чудакова. С. 77). 9.03.1930 г. Олеша писал О. Г. Суок: «Не обижай Симу. Я ее очень люблю. Вы две половинки моей души» (Цит. по: Гудкова В. Ю. Олеша и В. Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний». М., 2002. С. 137). См. портрет Серафимы Суок в рассказе К. «Бездельник Эдуард»: «…прелестная девятнадцатилетняя шатенка <…> со смуглыми обнаженными руками и завитками распущенных волос» (БЭ. С. 11, 12). См. в этом же рассказе идиллическое изображение отношений Олеши и Серафимы Суок: «Симочка подсела на клеенчатый диван к своему лирику, и они долго полулежали, опутанные голубоватым табачным дымом» (Там же. С. 13). О реакции Серафимы Суок на «АМВ» см. в мемуарах В. Ф. Огнева: «Прочитав „Алмазный мой венец“, С. Г. <…> плакала, Катаев в романе расправился и с ней самой. Шкловский кричал, что „пойдет бить ему морду“. Вытерев нос и сразу перестав плакать, С. Г. сказала: „Этого еще не хватало! Пойдем спать, Витя“» (Огнев В. Ф. Амнистия талану. Блики памяти. М., 2001. С. 259). В этих же воспоминаниях описаны поздние визиты Олеши к Шкловским: «Юрий Олеша появлялся на Черняховского <у Шкловских. — Коммент.> не часто. Но паника в семье Шкловских была большая. Витя, открыв дверь, спрашивал: „Ты к Симе?“ — и уходил в кабинет, плотно прикрыв дверь. Нервничал. Из другой комнаты доносился разговор. Громкий — Симочки, тихий — Олеши. Минут через пять Олеша выходил в коридор, брезгливо держа в пальцах крупную по тем временам купюру. Сима провожала его заплаканная» (Там же. С. 252).
316.Мы — разночинцы. — Ср. с катаевской подписью под фотографией А. Н. Толстого в альбоме, составленном А. Е. Крученых: «Автор письма граф Ал. Н. Толстой за утренним туалетом. С почтением, разночинец В. Катаев» (РГАЛИ. Ф. 1723. Оп. 3. Ед. хр. 1. Л.97) и с отрывком из рассказа К. «Медь, которая торжествовала»: «А я разночинец, у меня нет быта и правил, нет семьи, нет ничего, кроме молодости, закаленной дочерна в пламени великого пятилетия» (БЭ. С. 63). Вероятный источник этой автохарактеристики К. — автобиографическая фраза О. Мандельштама из его книги «Шум времени» (1923): «Разночинцу не нужна память, ему достаточно рассказать о книгах, которые он прочел, — и биография готова» (Цит. по: Мандельштам. С. 41).
317.Может быть, мы излишне идеализировали революцию, не понимая, что<…>полная, химически чистая свобода настанет в мире еще не так-то скоро, лишь после того, когда на земном шаре разрушится последнее государство и «все народы, распри позабыв, в единую семью соединятся». — Неточная цитата из ст-ния А. С. Пушкина «Он между нами жил…» (1834). У Пушкина: «…народы распри позабыв // В великую семью соединятся».
318.В реквизированном особняке при свете масляных и сальных коптилок мы читали по вечном стихи, в то время как в темных переулках города, лишенного электрического тока, возле некоторых домов останавливались автомобили ЧК с погашенными фарами и над всем мертвым и черным городом светился лишь один ярко горевший электричеством семиэтажный дом губчека, где решались судьбы последних организаций, оставленных в подполье бежавшей из города контрреволюцией, а утром на стенах домов и на афишных тумбах расклеивались списки расстрелянных. — Деятельность одесской губчека подробно воссоздана в повести К. «Уже написан Вертер» (1979). Главному герою этой повести — художнику Диме, арестованному по доносу сексотки Инги, удается затем выйти на свободу. О том, что творилось в особняке, принадлежавшем одесской губчека, К. знал не понаслышке — в 1920 г. он проходил по делу о польско-английском заговоре и провел в тюрьме несколько месяцев: арестованный в марте К. был освобожден между 5 и 14 сентября (См.: Вертер. С. 82). В комментарии С. З. Лущика сообщается, что точный адрес особняка одесской губчека был: Маразлиевская, д. 40. Он же отмечает, что этот особняк состоял не из семи этажей (как у К. в «АМВ» и в повести «Уже написан Вертер»), а из пяти. Упомянутая в «АМВ» афишная тумба со списками расстрелянных — ключевой образ повести «Уже написан Вертер». Здесь художника Диму тайно выпускает из тюрьмы друг его матери, но в список расстрелянных Диму все же вносят, чтобы не вызывать подозрений у других чекистов. Матери Димы суждено разминуться с сыном, прочесть его имя в списке расстрелянных на афишной тумбе и покончить с собой.
319.Я даже не заметил, с чего и как начался роман ключика. Просто однажды рядом с ним появилась девушка, как нельзя более соответствующая стихам из «Руслана и Людмилы»: «…есть волшебницы другие, которых ненавижу я: улыбка, очи голубые и голос милый — о друзья! Не верьте им: они лукавы! Страшитесь, подражая мне, их упоительной отравы» — Из 4-й песни «Руслана и Людмилы» А. С. Пушкина.
320.Вероятно, читатель с неудовольствием заметил, что я злоупотребляю цитатами. Но дело в том, что я считаю хорошую литературу