, я вел себя корректно и сдержанно, как подобает истинному арийцу, не позволяя вольностей, и мосье Мержиль, зная все о нас, был доволен моей «ненавязчивостью». С Беатой мы ежедневно гуляли, катались на лошадях, на прогулочных пароходиках, сидели в кабаре и ресторанах. Часто бывали на главной улице (ля рю Басс), где располагались административные здания, маленькие уютные магазины, кафе. Город пестрел афишами и рекламами. Повсюду много автоматов, продающих газированную воду, шоколад, газеты, сигареты; автоматов, которые чистят обувь, фотографируют. На каждом шагу — ларьки с роскошными цветами.
Я немного приболел, и Беата заботливо ухаживала за мной, согревала меня электрическими подушками и пичкала всевозможными лекарствами. Часами просиживала у моей кровати. Я так напрактиковался в немецком языке, что даже стал думать по-немецки, и из меня выскакивали немецкие фразы легко и непринужденно, независимо от того, на какую тему шел разговор. Это меня радовало, ибо интуитивно чувствовал, что скоро наступят тяжелые испытания…
Бывал я и у Сосновского на его мужских раутах, играл в покер и даже однажды выиграл около десяти тысяч франков.
Отношение ко мне и самого миллионера, и его дочери, и его слуг говорило о том, что я как бы уже был помолвлен с Беатой и впереди меня ждет только свадьба и райское благополучие… На самом же деле все обстояло отнюдь не так…
Однажды утром во время завтрака Беата предложила мне навестить раненого американского офицера. Я согласился.
Недалеко от Женевского озера, в нескольких корпусах располагался военный госпиталь. Беата заранее созвонилась. Когда мы подъехали, нас уже ждали у входа. Вскоре мы оказались в экзотическом, живописном уголке. В центре небольшой площадки за столиками, в удобных плетеных креслах отдыхали американские военнослужащие. Площадка была огорожена невысоким каменным барьером-аквариумом, где циркулировала вода с плавающими рыбами. Выздоравливающий мог указать на любую из них; нарядно одетый мальчик ловко сачком ловил понравившийся экземпляр, и тут же на площадке рыбу жарили, и с вкусной приправой услужливый официант подносил ее к столику. С внешней стороны каменной ограды росли цветущие деревья, среди них — и пальмы. В подвешенных к веткам клетках красовались австралийские попугаи. Словом, обстановка вполне способствовала выздоровлению.
Нас проводили в палату. Американский офицер-десантник был тяжело ранен при открытии второго фронта в Арденнах, и вот уже около трех недель лежал в гипсе. Беату он знал и был рад ее визиту, а со мной познакомился кивком головы. Я успел увидеть какие-то умопомрачительные приключенческие кадры из телефильма, прежде чем американец выключил телевизор. Телевидения тогда в мире еще не было. Возможно, это был первый американский телевизионный эксперимент. Беата беседовала со своим знакомым по-английски. Я уже знал здешние порядки — если смотришь телепередачу более 15 минут — зажигается лампочка, это значит, что надо опустить в телевизор еще монету, и только тогда передача продолжится. Просмотр многосерийного американского боевика мог обойтись зрителю не менее пяти долларов.
Когда мы возвращались домой, я поинтересовался у Беаты: что это за расчерченный щиток у кровати больного?
— Нажмешь нужную кнопку, и можно вызвать главного врача госпиталя, лечащего врача, администратора, медсестру, официанта, повара, киоскера, дежурного по этажу и даже комика.
— Комик-то для чего? Веселить?
— Если больной чувствует себя плохо и боль нельзя снять лекарством, то, чтобы хоть как-то ему рассеяться, комик его развлекает. И керамическая посуда на тумбочке у кровати — для того же. При желании можно разбить ее об пол, а потом позвонить, явится уборщица и уберет осколки.
— Что ж, недурно лечатся американцы.
В те дни я посещал Петра Степановича Белобородова, как всегда, он был приветлив и радушен. Слуга потчевал нас вином и фруктами, мы пробовали какие-то немыслимые коктейли, и, как всегда, он рассказывал мне удивительные истории. Я засиживался у него допоздна. Он никогда меня ни о чем не спрашивал, а только часто повторял: «Если я вам когда-либо понадоблюсь, Сосновский знает, где меня найти…»
Белобородов любил поболтать, и, когда в последний раз я был у него в гостях, он поведал мне очередную прелюбопытную историю.
— Вот, голубчик вы мой, как это все происходило, — начал он, закурив сигару. — Случилось это в Париже, еще до немецкой оккупации. В шикарный ювелирный магазин зашел элегантно одетый молодой человек и написал на бумажке хозяину магазина: «Покажите мне ваше бриллиантовое колье за 5 ООО ООО франков». При этом он назвал свою фамилию. Это была очень известная фамилия магната-нефтяника. Хозяин вышел, включил специальную сигнализацию, чтобы охрана была начеку, попросил посетителей выйти из магазина, вывесил на дверях табличку: «Магазин закрыт», достал из сейфа драгоценное колье и показал покупателю. Молодой человек посмотрел на сокровище через лупу и небрежно бросил: «Заверните!» Выписал чек на пять миллионов франков и передал хозяину. Это была колоссальная сумма. Хозяин магазина хотел проверить чек в банке, но, увы, послать своего человека в банк он уже не мог, ибо было без четверти пять, а ровно в 5 часов банк в субботу закрывался, и поэтому он имел возможность только позвонить в банк, что и сделал. Из банка ответили, что чек действительный и что у господина на счете семь миллионов франков. Хозяин успокоился. Молодой человек получил свою покупку и, сказав: «Подарок к свадьбе!» — сел в машину и укатил в неизвестном направлении.
Через полчаса хозяину магазина позвонил его приятель — хозяин другого ювелирного магазина и сказал: «Жак, это я, Дарэль! Я знаю, что у тебя было золотое бриллиантовое колье стоимостью в пять миллионов франков. Оно сейчас у меня в руках. Я его узнал. Оно твое! Какой-то молодой человек предложил мне купить его за три миллиона. Я согласился, но сообщил в полицию. Мне ответили по телефону: «Постарайтесь его чем-нибудь занять». Полиция появилась тут же. Молодого человека арестовали. Допрос шел при мне в магазине. Следователь спросил:
— Вы покупали это колье?
— Да, — ответил молодой человек.
— И вы заплатили за него пять миллионов франков?
— Да.
— И вы продавали его здесь за три миллиона?
— Да.
— И как это называется?
— А какое ваше дело! — ответил молодой человек. — Это же моя вещь. Хочу — продаю, хочу — подарю.
Следователю показалось, что дело тут нечистое, и он обратился к прокурору. Прокурор дал санкцию на арест с задержанием в полиции до понедельника, чтобы проверить в банке счет…
— Ты слышишь меня, Жак?
Жак ничего не ответил. Он принял валидол. У него перехватило дыхание: «Неужели чек фальшивый?»
— Я не возражаю против того, чтобы погостить у вас до понедельника, — спокойно сказал молодой человек в полиции, — но только здесь есть небольшая, но существенная деталь. Дело в том, что я представляю торговое дело отца в Марселе. Вот мой билет на самолет. Я сегодня должен быть в Марселе. Если я сегодня там не буду, то издержки за непосещение правления нефтяных синдикатов, а именно шесть миллионов франков, заплачу не я, а полиция Парижа. Ибо я задержусь здесь не по своей вине, а по вашей.
Следователь позвонил прокурору, но тот санкцию на арест оставил в силе. В понедельник чек был проверен. Хозяин первого магазина получил свои деньги. Молодой человек был выпущен на свободу. Вскоре он оформил соответствующие документы и подал их в суд. Суд обязал полицию Парижа выплатить шесть миллионов франков в пользу незаконно задержанного. Как вам это нравится?
— Удивительная история, — сказал я.
— Вот, голубчик, какие есть люди. Диву даешься! Как ловко могут провернуть любую аферу…
Вернувшись домой, я узнал, что утром с Мержилем вылетаю в Стамбул.
Стамбул
Откровенно говоря, Турция в данный момент меня очень мало интересовала. Важно было только одно, чтобы Мержиль ни в коем случае не изменил своих дальнейших планов и чтобы из Стамбула он полетел в Ригу.
В Стамбуле я оказался в 12 часов дня в конце июля 1944 года. Мержиль дал мне визитную карточку с адресом стамбульского отеля (номер был заблаговременно заказан по телефону еще в Женеве), а сам уехал с аэродрома по своим делам в какой-то промышленный трест на машине, которая его встретила.
И вот я шагаю по Стамбулу. Жарко. В кармане у меня письмо к Григорию Бредову. Это письмо дал мне Петр Степанович Белобородов. Адрес на конверте написан по-турецки, а письмо по-французски. Мержиль еще в Женеве перевел мне это письмо на немецкий язык. Там говорилось: «Дорогой друг! Не откажи в любезности помочь в любом вопросе подателю этого письма. Не подписываюсь, ибо мой почерк тебе знаком».
Шагаю по Стамбулу. Поражает своеобразие города: его дома, архитектура, яркие наряды горожан. Еще во время полета над Стамбулом заметил, что город как с южной, так и с северной стороны обрамлен крепостной стеной с круглыми башнями. На Босфоре — рыбачьи фелюги, парусники, баркасы, лодки, катера, шаланды… В военном порту — американский военно-морской флот, турецкие военные корабли. На берегах Босфора утопают в зелени виллы богачей, красивые особняки — летние резиденции иностранных дипломатов.
Навстречу мне попадаются люди в белых мантиях, накидках, балахонах. Мелькают красные фески. Вот — смуглый пожилой старик в чалме. Вот женщина в черном одеянии и в парандже — лица не видно. Бегут босоногие в рваной одежде мальчишки — разносчики газет, они что-то кричат. На специальных войлочных подстилках мужчины и женщины несут на головах какие-то глиняные сосуды и ящики с фруктами. Снуют кошки и бездомные тощие собаки. Мелькают пестрые рекламы и афиши с обнаженными женщинами. Вот невдалеке показалась белая мечеть, окруженная высокими и узкими остроконечными башнями-минаретами. На минарете стоит муэдзин, призывая горожан к молитве. Люди идут в мечеть, одни заходят внутрь, другие опускаются на колени перед главным входом и погружаются в безмолвие молитвы. Кто просто опускается на колени, кто подкладывает под ноги небольшие мягкие подушечки.