— Если бы я умел так писать, как вы готовите, то старик Гойя был бы щенком по сравнению со мной! Вам нужен паспорт, Шанталь?
— Нет.
Ее глаза увлажнились, крылья носа начали дрожать.
— Мне нужен не один, а семь паспортов.
— Позвольте мне заметить? — попросил художник.
Но Томас остановил его:
— Сначала проглотите, а потом спрашивайте. И не перебивайте даму. Вам надо протрезвиться, — сказал он и обратился к Тессо: — Для кого вам нужно семь паспортов?
— Для двух немецких, двух французских и трех венгерских господ.
— О, у вас широкий круг международных связей.
— Ничего удивительного при моей профессии, ведь я проводница.
— Куда же вы проводите людей?
— Из Франции через Испанию в Португалию.
— Очень благородное дело. Как часто вы проводите людей?
— Раз в месяц и сопровождаю большие группы лиц, у которых иногда паспорта есть, иногда их нет.
— Поскольку мы заговорили о паспортах… — начал художник, но Томас дал ему знак замолчать.
Шанталь продолжала:
— Я имею дело только с людьми, которые платят. Беру дорого, но еще не было ни одного провала. Я знаю каждый сантиметр границы, каждого пограничника. В нынешней партии семь мужчин, и у них нет паспортов. Ты можешь хорошо заработать, — Шанталь подтолкнула художника.
— Мне тоже нужен паспорт, — сказал Томас.
— О святая мадонна! — простонал художник. — У меня нет ни одного паспорта.
— Ни одного из 27 старых паспортов, которые я тебе дал? — спросил Томас.
— Когда дал-то? Шесть недель уже прошло. Жить ведь я должен был на что-то. У меня не осталось ни одного паспорта. Я давно хочу это сказать, но вы все время меня перебиваете.
Вокруг Ларго де Виго, очаровательной площади, застроенной старинными домами, располагались небольшие дамские кафе, славящиеся яичными ликерами. В нише кондитерской «Каравела» сидели вечером 16 ноября 1940 года два господина. Один из них ел мороженое со взбитыми сливками, другой пил виски. Последний был англичанином, агентом Петером Ловоем, тот, что был с ним, толстый добродушный гигант с радостными свиными глазками и розовым детским лицом, называл себя Луисом Квазмао. Оба господина знали друг друга несколько лет и уже не раз успешно сотрудничали.
— Я получил информацию, что он сегодня бежал из тюрьмы, — сказал англичанин.
— Тогда нам надо поторопиться, если мы хотим застать его в Лиссабоне, — заметил испанец, облизывая ложку. Он очень любил мороженое и мог его есть в огромных количествах.
— Именно, — обронил Петер Ловой, — и как планируете решить эту проблему?
— Пистолет с глушителем. Как с деньгами, вы принесли их?
— Да. Вы получите 5 тысяч эскудо сейчас и столько же после выполнения работы.
Ловой отпил большой глоток виски и раздраженно подумал: «5 тысяч эскудо дал мне майор Лооз, но от разговора с Луисом хитрец увильнул».
— Теперь внимательно слушайте и запоминайте, Луис. Леблан носит маску некоего Лазаря Алькобы и подражает его походке. Этот Алькоба горбат, маленького роста и лысый.
Ловой описал портрет Лазаря Алькобы точно со слов своего агента, служившего в тюрьме.
— Леблан знает, что за ним охотятся англичане и немцы, поэтому постоянно скрывается.
— Где?
— У него есть друг, спившийся художник в старом городе на Рио до Поко дель Негрос, 16. Я уверен, что он прячется там. Он может продолжать играть роль горбуна из страха перед нами или превратиться вновь в Жана Леблана из страха перед полицией.
— Как выглядит Томас Ливен?
Ловой дал его портрет.
— А настоящий горбун?
— Этот еще в тюрьме. Не беспокойтесь. Если вы встретите по указанному адресу горбуна, у которого нет волос на голове и который отреагирует на имя Леблан, не задавайте ему других вопросов.
Около 8 часов утра 17 ноября 1940 года осужденный 11 раз Лазарь Алькоба, родившийся в Лиссабоне 12.04.1905 года, холостой, был доставлен к директору тюрьмы «Альхубе», мужчине высокого роста, плотного телосложения, который сказал:
— Мне доложили, что вчера вы высказывали различные угрозы.
Рот горбуна начал дергаться от нервного тика:
— Сеньор директор, я только защищался, когда мне заявили, что не освободят меня, потому что я будто бы способствовал бегству Жана Леблана.
— Я в этом убежден, Алькоба. Говорят, вы высказывали намерение обратиться к генеральному прокурору?
— Я обращусь к нему, сеньор директор, если меня немедленно не освободят. Я не знал, что Леблан убежит, используя мое имя и внешность.
— Послушайте, Алькоба, мы освободим вас сегодня.
Лазарь широко улыбнулся.
— Наконец!
— Но не потому, что боимся вас, а потому, что на это есть постановление прокурора. Вы должны ежедневно отмечаться в полиции по месту жительства и не покидать Лиссабон.
— Понятно, сеньор директор!
— И не кривляйтесь так глупо, Алькоба. Вам уже ничего не поможет. Я уверен, вы скоро опять окажетесь у нас. Лучше всего вам и сейчас остаться здесь, такому человеку, как вы, надо постоянно находиться за решеткой.
В небольших кривых переулках старого города с его пострадавшими от времени дворцами в стиле рококо, обложенными разноцветными плитками домами горожан лежала тишина послеобеденных часов. На бесчисленных веревках сушилось белье. Деревья с разросшейся кроной росли на террасах, между ними открывался вид на реку, впадающую в океан.
На нее смотрел Томас из окна мастерской своего друга-пропойцы. Рядом с ним стояла Шанталь. Она еще раз пришла сюда, чтобы проститься с друзьями перед отбытием в Марсель. Шанталь была сильно взволнована, положив руку на плечо Томаса, она говорила: «Поедемте со мной, вы станете моим компаньоном. У меня для вас есть хорошее занятие, разумеется, не то, чем я занимаюсь. Здесь вы ничего не можете делать, но в Марселе вы значительно расширите возможности моей фирмы».
Томас качал головой и задумчиво продолжал смотреть на воды Тахе, стремящиеся в Атлантику. В устье реки стояло на якоре много судов, готовых к отплытию в далекие гавани. На лайнерах находились преследуемые запуганные люди, стремящиеся к спасению и свободе. У них были паспорта, визы и деньги. У Томаса ничего этого не было. Он вдруг почувствовал себя смертельно уставшим. Его жизнь вращалась по чертову кругу, из которого не было выхода.
— Ваше предложение делает мне честь, Шанталь. Вы красивая женщина, мне кажется, неплохой товарищ. — Он смотрел на нее и улыбался. Женщина с обликом хищной кошки вдруг покраснела, как школьница. Она непроизвольно подергала ногой.
— Перестаньте говорить глупости.
Однако Томас продолжал:
— У вас доброе сердце. Но, видите ли, я был в свое время банкиром и хочу вернуться к этому занятию.
За столом, заваленным красками, кистями, бутылками, пепельницами с окурками, сидел трезвый Ренальдо и писал картину. Прислушавшись к разговору, он высказал свое мнение:
— Жан, в том, что говорит Шанталь, есть смысл. С ней вы доберетесь в Марсель, а там достать фальшивый паспорт легче, чем здесь, где вас ищет полиция, а что касается ваших других «друзей», то я уже о них и не говорю.
— Черт возьми, но я ведь приехал сюда из Марселя. Что же, все было напрасным?! — воскликнул Томас.
Шанталь заговорила жестко и агрессивно.
— Вы сентиментальный дурак, если не понимаете, что происходит. Вам не повезло. У всех в жизни такое бывает. Вам надо прийти в себя и получить хорошие документы.
— С помощью Ренальдо я смогу достать документы и в Лиссабоне, — печально проговорил Томас. — Что же касается денег, то у меня в Южной Америке есть друг, я ему напишу. Нет, нет, оставьте меня, я выйду из положения сам. — Он не договорил фразу, так как во дворе раздались выстрелы, разорвавшие тишину. Шанталь слегка вскрикнула, художник выронил тюбик с краской. Все смотрели друг на друга. Внизу раздались встревоженные голоса, послышались крики женщин, плач детей. Томас открыл окно и выглянул наружу во двор. Люди толпились вокруг лежащего на асфальте человека. Он был горбат, лыс, маленького роста.
— Лазарь, Лазарь, ты слышишь меня? — Томас стоял перед ним на коленях. Кровь, пульсируя, выливалась из ран Алькобы. Несколько пуль попали в грудь и живот. Он лежал без движения, глаза были закрыты, только рот подергивался в нервном тике.
— Лазарь, — стонал Томас.
Горбун открыл глаза. Он узнал склонившегося над ним человека.
— Беги, Жан, быстрее, это предназначалось тебе, — чуть слышно проговорил он. Кровь хлынула у него изо рта.
— Не разговаривай, Лазарь, — просил Томас.
Но горбун продолжал:
— Убийца назвал меня Лебланом, прежде чем выстрелил. Он принял меня за тебя.
Слезы текли из глаз Томаса. Слезы ярости и жалости.
— Молчи, Лазарь, сейчас приедет врач. Они сделают операцию.
— Уже поздно, — горбун посмотрел на Томаса и улыбнулся. — Жаль, малыш. Мы провернули с тобой такие дела. — Улыбка пропала, глаза закрылись.
Когда Томас поднялся с колен от тела мертвого друга, толпа, окружавшая Лазаря, раздалась и он, плача, прошел через нее. Сквозь слезы Томас увидел Шанталь и художника. Быстрым шагом он направился к ним. С улицы подошли два полицейских и врач, который занялся убитым. Все присутствующие разом заговорили, обращаясь к полицейским. Томас вытер глаза и посмотрел на Шанталь. Теперь он знал, что, если не начнет действовать немедленно, будет поздно. В долю секунды, в мгновение ока решится его судьба. Полицейские опрашивали свидетелей, которые рассказали, что последним разговаривал с убитым неизвестный человек.
— Где этот человек?
— Туда пошел, — сказала одна старуха, указывая узловатым пальцем на вход во флигель.
Там стоял художник. Он был один.
В Пиренеях было холодно. Пронзительный восточный ветер господствовал в горной системе, отделявшей испанский Арагон от южной Франции. В предутренних сумерках 23 ноября 1940 года два одиноких путешественника продвигались в северном направлении. Мужчина и женщина. На них были горные ботинки, меховые шапки и куртки. Оба несли тяжелые рюкзаки. Впереди шла женщина. Никогда до этого Томас Ливен не ходил в горы по таким тяжелым, запутанным тропам. Чудовищным кошмаром, как все прошедшее за последние пять дней, казались ему эти предрассветные часы с их туманом и серыми тенями, через которые он вслед за Шанталь пробирался к границе Франции со сбитыми в кровь ногами, потертостями и волдырями.