Глава десятая
Бурундук пробежал по стволу, застыл и повернул смышленую мордашку. Завадский обернулся, прижал палец к губам. Да поняли уже! Русская речь настолько густа и выразительна – хоть оды пиши. Разведчики присели, обернулись в кочки.
Мужчина в брезентовой куртке, из-под которой высовывался темно-серый френч, закончил свои дела и застегнул штаны. Бурундук сорвался с ветки, перепрыгнул на соседнюю, оттуда перескочил на ствол березы. Мужчина резко повернул заросшую щетиной физиономию, обвел пространство воспаленными глазами. Вести трезвый образ жизни полицаи не научились, да и кто бы их обучал? Бурундук продолжил скачки, мужчина его заметил, успокоился, что-то проворчал, подтянул штаны. На плече у него висел немецкий карабин маузер, на рукаве – светлая повязка, отличающая обычных людей от предателей. Мужчина подтянул сползающий с плеча карабин и грузно затопал в просвет между кустами. То ли он по жизни был неряхой, то ли много дней провел на посту без связи с внешним миром и опустился.
Других желающих облегчиться в этот час не нашлось. За кустами голубел просвет. Время на месте не стояло, безжалостно отмеряло минуты и часы, не за горами уже был вечер. Завадский практически бесшумно подбежал к кустам, присел на корточки. Остальные выдвинулись вперед, застыли. Завадский поднял руку, показал три пальца, затем изобразил знаком: «Малым ходом – можно».
Через минуту все пятеро сидели на позиции и вели наблюдение. Полтора часа уже провели в пути, шли аккуратно, проверяя каждый пенек. Но каверз в этом заповеднике немцы не ожидали – мнение о недалекости русских продолжало превалировать в умах вражеских солдат и офицеров. Зачастую это играло на руку.
Единственный пост, на который едва не нарвались разведчики, стоял в окрестностях хутора. Полицай решил справить нужду в кустах, хотя по виду не скажешь, что он шибко стеснителен. Лес оборвался, и возникла поляна, покрытая мелкой травкой. Солнце шло на закат, но все еще грело. Трое полицаев сидели кружком и резались в карты. Проигравшего под громовой хохот хлестали картами по ушам. Матерки сыпались, как из рога изобилия. До немцев было метров тридцать, и хватило бы одной очереди, чтобы малость очистить мир. Но Шубин решил: соблазнам нельзя поддаваться.
Тропа пересекала поляну и снова убегала в лес. Слева и справа над деревьями возвышались заросшие лесом холмы – практически горы. Впереди за редколесьем виднелись крыши ввалившихся в землю избушек, расшатанные заборы, останки телеги с торчащими в небо оглоблями – хутор Выселянка. Мирных жителей там не должно было оказаться, но над крышей главной избы курился дымок. Значит, в наряде больше полицейских, чем присутствует на поляне. Эти люди хорошо вооружены, имеют запасы продуктов и рацию, с помощью которой регулярно отправляют в эфир отчеты.
– Сделай другое лицо, – пробормотал Глеб пристроившемуся рядом Костромину.
– А какое у меня лицо? – не понял боец.
– Как у кота, увидевшего сметану.
Полицаи увлеченно вели картежный бой. Один был постарше – тот самый, который бегал в кусты по нужде, остальные – моложе тридцати. Щетина у всех торчала, как колючки у ежа. Матерились знатно, даже обычные слова, которые невозможно заменить, ухитрялись подменять матерными. Потом им наскучило играть, и они закурили. На севере и западе грохотала канонада, фрицы прислушивались и вставляли ценные замечания, дескать, сколько можно месить этих «коммуняк», давно пора с ними разделаться и снова идти на Москву. А то зимой они так опозорились под столицей, что расстроили весь добропорядочный мир.
Пришлось ретироваться в лес и обходить опасный участок краем седловины. Местность была завалена буреломом, и разведчики недоумевали: каким образом здесь сможет пройти целая армия?
– Да никаким, – ворчал Шубин. – Пустим вперед обученных людей вроде тебя, Завадский, они вырежут полицаев, и мы спокойно пройдем через хутор.
Полчаса продирались через чащу, холмы остались позади. Молодая крапива жалила руки, сапоги вязли в зловонной жиже, и это странным образом гармонировало с горками нерастаявшего снега. Завадский шел первым, выбирал маршрут. Неподалеку журчал ручей, доносился звук небольшого водопадика – вода звонко разбивалась о камни. Незаметно началось понижение. Из земли вырастали камни, кое-где валялись целые груды каменных лепешек, как будто их намеренно собрали, чтобы куда-то отнести. Растительность сгущалась, в основном это был кустарник.
И вдруг все разом изменилось. Выросла черная скала, испещренная горизонтальными прослойками минералов. Под скалой валялись камни. Завадский присел на корточки, за пару минут обследовал местность и сообщил:
– Здесь уже сто лет никто не ходил, товарищ лейтенант. А если в ущелье стоят заслоны, значит, они пришли с обратной стороны. Разрешите взглянуть, что за этим «бутербродом»? – Он шмыгнул за скалу, через две минуты вернулся, восхищенно покрутил головой и поманил товарищей пальцем.
За скалой продолжался спуск. Узкая долина раскинулась перед глазами, захватывало дух. Не время было наслаждаться картинками природы, но не удержались, застыли в восхищении. Такое ощущение, что эту низину вырыли ковшом, а потом налепили, как попало, скалы и прочие неровности. По дну протекал ручей, огибал беспорядочно наваленные известковые глыбы, серебрился в лучах заходящего солнца. Среди камней произрастали куцый кустарник и деревья без листвы. Правый склон представлял собой почти отвесную стену, раздробленную расщелинами на сегменты. Слева уступами громоздились склоны. Камень перемежался растительностью, нелепо торчали в небо практически голые елки. Каменные террасы нависали над долиной – идеальные позиции для пулеметчиков. Но на террасах никого не было, туда было проблематично забраться, а слезть – тем более. Ущелье уходило вдаль, извивалось, словно река в излучинах.
– Товарищ лейтенант, это все, конечно, красиво, – начал Костромин, – но мы тут – как шишки на ровном месте, нас за версту видно, особенно если пойдем по пади. Помните, что говорил мужик в Скуратово? Наблюдательные посты с рациями обязательно встретятся.
– Значит, не пойдем никуда?
Боец смутился от строгого начальственного взора.
– Останемся здесь и будем сидеть?.. Предлагаю выждать несколько минут. У каждого будет свой сектор обзора. Если наблюдатель присутствует, мы его скорее всего заметим. Ведь нас не ждут, верно? Особую бдительность проявлять не будут. Не заметим – бегом вниз. В трехстах метрах от нас растительность уплотняется, густеет хвойник – пойдем склоном, пока есть возможность. Потом опять будем наблюдать.
Солнце опустилось за скалу-«бутерброд». Наслаждаться красками природы оставалось недолго. Наблюдателей не выявили, да и маловероятно, что они здесь были. Разведчики посыпались вниз, побежали, сохраняя дистанцию, огибая камни, несколько раз приходилось перепрыгивать через один и тот же ручей. Мелькали скалы – вытянутые, расщепленные, обглоданные ветрами и осадками. Слева простирался неровный склон с пучками зелени. Через триста метров разведчики встали, прижались к камню. Потная одежда прилипла к спинам. Ущелье забирало влево, ручей пропадал под проточенной скалой, но дальше снова вырывался на свободу, журчал и звучно разбивался о камни.
Снова стали наблюдать. Природа была избавлена от человеческого присутствия, даже животные не показывались. Только хищные птицы, расправив крылья, барражировали в темнеющей синеве. Природа погружалась в сумерки, и беспокойство закрадывалось в души – Шубин уже понимал, что до темноты урочище не пройти. Но к этому разведчики морально были готовы.
Еще один рывок. Бежали, как спортсмены на короткой дистанции, выкладывались по максимуму. Растительность на склоне уплотнялась, террасы становились шире. Ели попадались все более густые, нарядные, лесные массивы причудливо перетекали с уступа на уступ. Справа не кончались обрывистые стены. По команде полезли наверх, стали перебираться с террасы на террасу.
– Лезем до самого верха! – скомандовал Шубин. – С высоты виднее.
Но до вершин не добрались – последний обрыв можно было одолеть только с помощью веревочной лестницы. Глеб с тревогой посматривал в небо – светлее оно не становилось. Дальше передвигались по террасе. Фактически это была узкая полоса леса. Под ногами чавкала земля, покрытая слоем мха. Сквозь деревья виднелись нижние уступы, иногда мелькал ручей на дне ущелья. Неудобства доставляла только узость полосы – скатиться с обрыва было проще простого, если зазеваться. Дважды нога соскальзывала в пропасть, приходилось вцепляться в дерн и доставать себя из бездны поступательными движениями. Мероприятие решительно не нравилось, скорость передвижения была мизерной. Подчиненные пытались ускоряться, вставали в полный рост, совершая длинные пробежки. Шубин шипел на них, показывал кулак.
Меры предосторожности напрасными не оказались. Ветер принес отдаленные голоса. Завадский, идущий в авангарде, отчаянно замахал руками, присел, а потом… растворился. Группа растянулась, все залегли. Шубин переполз за кочку. Голоса становились отчетливее. Говорили по-русски, но различались лишь отдельные слова – преимущественно непечатные. Тянуло дымком костра – значит, неподалеку был пост, возможно даже, террасой ниже.
Со всех сторон возвышались обглоданные ели – с одной стороны пышные, с другой – будто обрубленные гигантской саблей. Справа в просвете между деревьями виднелась круча на другой стороне ущелья. Гребень скалы напоминал обломанную нижнюю челюсть. «Неплохой ориентир, – подумал лейтенант. – Надо запомнить».
Он зашевелился, намереваясь продвинуться дальше, но уронил голову и снова распластался. Справа послышался хруст. Кряхтел человек, сыпалась земля. Он взбирался на террасу. Осыпалась земля под ногами, человек глухо ругнулся. Наступила тишина. Глеб не шевелился. Перебить охрану было немудрено, стоило только захотеть. Но какой тогда смысл в операции? Все ущелье будет в курсе, пойдет тревожный сигнал, немецкое командование всполошится, сложит два и два и подтянет свежие силы или просто разбомбит с воздуха это чертово ущелье, устроит пару завалов, и тогда дорога окажется заблокированной.