, многие были ранены, кого-то волокли на себе. Минометная батарея молчала, ждала подвоза боеприпасов. Отброшенная пехота тоже не спешила брать реванш. Люди с опушки бежали навстречу своим, помогали раненым. Подразделения перемешались, стало не важно, кто все эти люди. Остались только две категории военнослужащих: живые и мертвые. Люди рассыпались по склону, брели, многие падали и молитвенно таращились в небо, и даже дождь из мин не смог бы заставить их продолжать движение.
– Смотри, Глеб!
Настя внезапно ахнула и вскочила на колени. Остальные тоже заволновались. Из поселка все еще выходили люди. Спотыкаясь, брели двое, держась за руки – Ленька Пастухов и санинструктор Варя. Красноармеец был испачкан с головы до ног, физиономия была черна, как у трубочиста, но он улыбался. Варя спотыкалась, волосы выбились из-под косынки, глаза потрясенно блуждали. Становой вскочил, засвистел, стал махать рукой. Ленька его увидел, заулыбался. Парень с девушкой сменили направление, побежали к товарищам. Варю поддержали, чтобы не споткнулась о поваленное дерево, она упала на колени и затряслась в приступе кашля. Ленька тоже выглядел неважно – фуфайка в крови (видимо, в чужой), ватный утеплитель торчит клочьями. По плечу прошла пуля, но руку не задела, лишь порвала ткань. Настя на коленях подползла к Варе, обняла ее за плечи, стала что-то бормотать. Девчушке, похоже, досталось.
– Дезертир вернулся, – хохотнул Толик Иванчин. – Что делать с ним будем, товарищ лейтенант? Может, пожалеем, пропесочим по комсомольской линии?
– Сам ты дезертир! – вспыхнул Ленька. – А я, между прочим, человека спас и двух фрицев по дороге уложил! – Ленька продемонстрировал висящий за спиной автомат, но осекся, встретив хмурый взгляд командира, и покаянно забормотал: – Виноват, товарищ лейтенант. Не велите казнить, исправлюсь. Не мог я мимо медсанбата пробежать, сами понимаете, сделал вид, что отстал – и туда. Я же на минутку, кто знал, что дело затянется? Немцы медсанчасть минами забросали, там сущий ад творился. Два блока с тяжелыми в щепки разнесли, людей побило тьму – и раненых, и персонал. Кого-то успели вынести на носилках, но единицы, они уже здесь, в лесу… Вы бы видели, что там происходило! – Ленька побледнел, задрожала нижняя челюсть. – Хорошо, что Варюшу засек – она майора медицинской службы Чистякову из горящего барака вытаскивала. Майор уже мертва была, сильно обгорела, а Варе показалось, что она еще жива.
Девушка тоже задрожала, закрыла лицо ладошками. Разведчики тактично помалкивали.
– Товарищ лейтенант, не наказывайте Леонида, – сбиваясь, пробормотала Варя. – Я сама не понимаю, что со мной происходило, металась, как сумасшедшая, в огонь бросалась. А он спас меня… Там все погибли, всех накрыло минами, в это невозможно поверить! А я, перед тем как все началось, за водой побежала на колодец. Контузило немного, долго прийти в себя не могла… Леонид двух фашистов застрелил, когда мы переулками на Советскую улицу выбирались. Потом бой начался, с севера наши подошли.
Варя отняла ладошки от лица и уставилась на лейтенанта заплаканными глазами. В желудке образовался вакуум, мерзкая пустота поползла к горлу. Варя не выдержала и разрыдалась, свернувшись калачиком. Пастухов растерянно мялся и прятал глаза.
– Ладно, все в порядке, – буркнул Глеб. – Но постарайся в следующий раз обойтись без самодеятельности… Девушку отправить в тыл заниматься ранеными, остальным – ждать указаний. Красноармеец Томилина, сопроводите санинструктора до места и оставайтесь с ней.
– Но как же… – растерялась Настя.
– Это приказ.
Шубин пристально смотрел девушке в глаза. Она сглотнула, неохотно кивнула и, озираясь, повела Варю к лесу.
– Варюша, не бойся, я тебя найду! – крикнул Ленька.
Глеб отвернулся, стал возиться, устраиваясь поудобнее. Без женщин нельзя, но с женщинами – еще хуже, голова забита не тем. Даже красноармеец Пастухов начинал это понимать, облегченно вздохнул.
На краю леса скопилось не меньше двух сотен бойцов. Звучали команды: «Растянуться, зарыться в землю, оставшиеся боеприпасы распределить равномерно!» С запада к противнику подошли свежие силы, закрома пополнились боеприпасами. Возобновился минометный обстрел. Взрывы гремели на восточной окраине поселка, рвали в щепки плетни и сараи, смещались на склон, приближались к лесу. «Кто не зарылся – в лес! – надрывались командиры. – Использовать в качестве укрытий лощины и овраги! При первой же команде вернуться на опушку!» Приказы на этот раз отдавались грамотные. Красноармейцы хлынули в чащу. Замелькали саперные лопатки.
– Мама дорогая, что сейчас начнется… – пробормотал, заползая в яму, Костромин. – Вы правильно сделали, товарищ лейтенант, что женщин отослали подальше.
Две мины взорвались прямо по курсу. Дерево уберегло, но взрывная волна ошпарила, как струя горячего пара в бане. Две или три мины ухнули в лесу, повалилось дерево. На этом обстрел прекратился. Немцы что-то чувствовали, спешили перейти в атаку. Дым развеялся. По поселку прогрохотали грузовики с пехотой, за ними показались два танка. Они вели огонь по опушке, снаряды прорезали бреши в лесной чаще, рвали кустарник. Защитники ругались – еще бы не ругаться, когда не знаешь, накроет ли тебя в следующее мгновение! Грузовиков с пехотой было много, но они завязли на краю поля. Пехотинцы сыпались с борта, разбегались. Танки благоразумно остались в удалении, вырабатывая боезапас. Прорываться через лес им не было смысла.
– Не стрелять! – кричал майор Шилов. – Пусть подойдут ближе!
– Ну, что, отдохнули, касатики? Теперь давайте работать! – смеялся кто-то.
Пехота под воплями командиров рвалась в бой. Перебегали фигуры в шинелях мышиного цвета. Немцев было много, но и красноармейцев на опушке скопилось достаточно. Работали три или четыре пулемета МГ-34, пули вспарывали землю, сшибали ветки с деревьев. Под прикрытием пулеметов пехота двинулась в атаку. Действительно, чего тянуть резину? Русские обескровлены, их немного, у них практически отсутствуют боеприпасы. Угроза пленения штаба нависла реальная. Боеприпасов осталось на несколько минут ведения боя, и их истратили как надо – ливень огня накрыл атакующих. Первая шеренга повалилась почти полностью, остальные пробежали несколько десятков метров и залегли. Офицеры ползли сзади, гневно крича: «Вперед, доблестные солдаты рейха!» Вражеские пулеметы не унимались, им могли противопоставить только пару «максимов», у которых быстро перегрелись стволы. Немцы перебегали, скапливались в бороздах. Когда поднялись снова, их встретила жидкая стрельба. Один из пулеметов отказал, в другом закончился боекомплект. Немцы швыряли гранаты, бегали в дыму. На участке шириной в полторы сотни метров они шли плотно. До флангового охвата пока не додумались – спешили прорваться в лоб. Шубин экономил патроны – остался последний диск. Он ловил в прицел перебегающие фигуры, стрелял короткими очередями. Контратака советских солдат была впечатляющей. Выбора не осталось – либо отступать, либо сбрасывать эту нечисть со склона.
Майор Шилов проорал:
– Вперед, товарищи! Примкнуть штыки!
Кто-то пошутил:
– Вообще-то, наоборот…
Когда патроны кончились, бойцы схватились за лопатки, ножи, стали насаживать штыки на стволы карабинов. По команде людская масса покатилась со склона. Орали дружно, во все горло, лица искажались против воли. Разведчики бежали вместе со всеми – невозможно отлынивать в такую минуту! Перед глазами мелькали бледные лица немецких солдат. О смерти не думалось – какая смерть, когда такой кураж! Солдаты противника что-то кричали, пятились, поливали атакующих свинцом. Одни падали, другие спотыкались о мертвых, но все равно бежали, ускорялись. Столкнулись две толпы, началась свалка, которая сразу же распалась на мелкие очаги. Бились яростно, всем, что было под рукой. Мелькали ножи и отточенные грани саперных лопаток, хрустели кости, визжали раненые. Дрался на кулаках Завадский – Глеб видел, как он с одного удара повалил плечистого громилу, раздавил ему ногой шейные позвонки, схватил за ворот другого, стал наносить убийственные удары в челюсть. «Хорошо, что Настю сплавил», – мелькнула мысль. Это точно не женское дело. Напор был страшен, массовая гибель людей не имела значения. Рубились мощно, раскалывались черепа. Немцы не выдержали. Солдаты пятились, их сбивали с ног, втаптывали в землю. Ловко махал ножом красавчик Становой, порезал кому-то грудь, ногой отпихнул от себя, набросился на зеленеющего очкарика в форме обер-гренадера, вонзил лезвие ему в ключицу, злорадно смотрел, как тот извивается. Никита Костромин покатился под ноги внушительному здоровяку, а когда тот споткнулся и пробороздил носом землю, в руках у парня образовался конфискованный ранее «Люгер», он сжимал рукоятку обеими руками и всаживал пули в корчащееся туловище. На Шубина накинулся жилистый капрал, вскинул МР-40, передергивая затвор – мгновением ранее он сменил магазин. Вариантов не было, удар лопаткой плашмя по голове оглушил неприятеля, глаза сбились в кучу, и очередь прошла левее. Глеб вырвал автомат из трясущихся рук и всадил несколько пуль в неприятеля, прижав ствол к его животу. Потом переступил через мертвое тело, стал пробивать очередями «просеку» во вражеских рядах.
Противник дрогнул – воевать в столь диких условиях он не привык. Сначала солдаты отступали поодиночке – ломались самые слабые. Потом стали откатываться целые группы. Их офицер возмущался, но ровно до того момента, пока пуля не заткнула ему рот. Остальные тоже не видели смысла в драке, догоняли своих. Вскоре все потрепанное войско бросилось прочь. Солдаты неслись по склону, спотыкались, катились. Красноармейцы подбирали автоматы, стреляли им в спины. Склон покрылся телами в «мышиных» шинелях, лежали густо. Кто-то побежал, отпихнул ногой мертвого пулеметчика, и через несколько мгновений МГ-34 открыл огонь по своим, стал валить солдат гроздьями, достал до грузовиков, застывших у околицы. Выжившие немцы перепрыгивали через плетень, валились в канаву, по которой отползали к поселку…