Пожилые завсегдатаи паба, которые не отрывали глаз от экрана, загомонили. Кружки тихо позвякивали.
– Кэтрин, жившая неподалеку, пропала рано утром во вторник. Полиция подтвердила, что смерть наступила при подозрительных обстоятельствах, и просит всех, кто обладает какой-либо информацией, оказать поддержку. (Внизу побежала строка с телефоном горячей линии, белые буквы на синем фоне.) Вот что передает с места происшествия наша корреспондентка Орла Мэнэхэн.
На экране возникла блондинка с намертво схваченными лаком волосами и крючковатым носом. Она стояла перед алтарным камнем, но вокруг не происходило ничего, что требовало бы прямой трансляции. К камню уже начали приносить дары – цветы в целлофане, мягкие игрушки, среди них розовый плюшевый мишка. На дереве за спиной журналистки трепетал забытый криминалистами обрывок полицейской ленты.
– Именно здесь лишь вчера утром обнаружили тело Кэти Девлин. Несмотря на юный возраст, Кэти в маленьком, но сплоченном сообществе Нокнари была настоящей знаменитостью. Совсем недавно она поступила в Королевское балетное училище, где через несколько недель собиралась начать учебу. Местные жители совершенно потрясены трагической смертью девочки, которая была их гордостью и отрадой.
В кадре появилась старушка в цветастом платке – она стояла возле местного магазина.
– Ох, это просто ужас. – Старушка умолкла, уставилась куда-то вниз и затрясла головой, беззвучно шевеля губами.
Парень на велосипеде за ее спиной вытаращился в камеру.
– Это такой ужас, – снова заговорила старушка. – Мы все молимся за их семью. У кого вообще рука поднялась сотворить подобное с такой крохой?
Старики у барной стойки опять сердито забормотали.
Старушку сменила та же блондинка.
– Но это, возможно, не первая жестокая смерть, свидетелем которой стал Нокнари. Тысячи лет назад этот камень, – блондинка взмахнула рукой, словно риелтор, демонстрирующий встроенную кухню, – служил ритуальным алтарем, на котором, по словам археологов, друиды совершали человеческие жертвоприношения. Впрочем, сегодня утром полицейские сообщили, что смерть Кэти не похожа на убийство из религиозных соображений.
А вот и О’Келли на фоне доски с гербом ирландской полиции. О’Келли вырядился в отвратительный клетчатый пиджак, который морщил и шел складками. Наш босс прокашлялся и перечислил все, что мы указали в списке, – отсутствие принесенных в жертву животных и прочее. Не сводя глаз с экрана, Кэсси протянула руку, и я сунул ей пять фунтов.
Снова возник оранжеволицый малый.
– А ведь Нокнари хранит и еще одну тайну. В 1984 году двое детей из поселка…
Весь экран заняли затертые школьные фотографии: Питер озорно улыбается из-под челки, Джейми – она ненавидела позировать, но послушалась взрослых – с терпеливой полуулыбкой смотрит в объектив.
– Ну наконец-то, – с деланой непринужденностью проговорил я.
Кэсси отхлебнула кофе.
– Ты скажешь О’Келли?
Ожидаемо. Я понимал, какие причины побудили ее задать этот вопрос, и все равно вздрогнул от неожиданности. Я взглянул на посетителей возле стойки. Они не отрывались от экрана.
– Нет, – ответил я, – нет. Иначе меня отстранят от расследования. А с этим делом, Кэсс, мне и правда хочется поработать.
Она медленно кивнула:
– Вижу. Но вдруг он узнает.
Узнай он – и велика вероятность, что нас обоих понизят в должности, а то и выгонят из отдела. Такие мысли я от себя гнал.
– Не узнает, – сказал я, – с чего бы? Да если и узнает, я скажу, что ты не в курсе была.
– Так он и поверил. Да и не в этом дело.
Старая хроника: полицейский с энергичной немецкой овчаркой направляется к лесу. Смена кадра: водолаз выныривает из реки и качает головой.
– Кэсси, я прекрасно понимаю, о чем прошу. Но пожалуйста. Я должен. И я не накосячу.
Ресницы у нее дрогнули, и я понял, что голос у меня, несмотря на все мои усилия, полон отчаянья.
– Мы ведь даже не знаем, есть ли там вообще связь, – уже спокойнее сказал я. – И если есть, то я, возможно, вспомню что-нибудь полезное для расследования. Кэсс, пожалуйста. Прикрой меня.
Она немного помолчала – пила кофе и задумчиво смотрела на экран.
– Есть вероятность, что какой-нибудь настырный репортер?..
– Нет!
Как вы понимаете, я тщательно все обдумал. О смене имени, о моем старом адресе не упоминалось в личном деле, а после переезда отец оставил полицейским бабушкин адрес. Бабушка умерла, когда мне было лет двадцать, а ее дом родители вскоре продали.
– И теперь тебя зовут Роб. Вряд ли нас расколют.
Это “нас”, сказанное с деловитой расчетливостью, словно Кэсси рассуждала о не желающем сотрудничать свидетеле или сбежавшем подозреваемом, придало мне сил.
– Если все пойдет совсем не так, я тебе разрешаю набить папарацци морду, – сказал я.
– Круть. Я тогда карате обучусь.
Старые кадры сменились блондинкой, которая готовилась эффектно завершить репортаж.
– Ну а сейчас всем жителям Нокнари остается лишь ждать… и надеяться.
Камера мучительно долго зависала на алтарном камне, после чего мы опять увидели оранжеволицего ведущего в студии, и тот переключился на рассказ о каком-то бесконечно унылом судебном разбирательстве.
Мы закинули вещи в квартиру Кэсси и пошли прогуляться по пляжу. Я обожаю побережье Сандимаунт. В редкие теплые летние вечера здесь довольно приятно: открыточно голубое небо, девушки в топиках и с покрасневшими от солнца плечами, однако мне почему-то больше нравятся ничем не примечательные, типично ирландские дни, когда ветер швыряет в лицо пригоршни дождя и все вокруг окрашено в пуританские полутона. Серовато-белые облака, серо-зеленое море до горизонта, выбеленные размывы песка с каемкой из поломанных ракушек, изгибы однообразных серебристых волн во время прилива. Кэсси надела серо-зеленые вельветовые брюки и мешковатое красно-коричневое пальто. От ветра у нее покраснел нос. Крупная серьезная девушка в шортах и бейсболке – наверное, американская студентка – бежала впереди по песку. Сверху, по набережной, малолетняя мамаша в спортивном костюме толкала тяжелую детскую коляску с двойней.
– Так что думаешь? – спросил я.
Я, разумеется, говорил о расследовании, но Кэсси захотелось подурачиться – обычно энергии у нее больше, чем у других, а сегодня долго просидела в четырех стенах.
– Нет, вы это слышали? Для девушки спросить парня, о чем он думает, – это не дай боже, сразу же тебя окрестят душнилой, а парень сбежит быстрее собственного визга. Но если тот же вопрос задает па…
– Веди себя хорошо. – Я натянул ей на голову капюшон.
– Помогите! Мои права нарушают! – заорала она. – Вызовите Комиссию по делам равноправия!
Малолетка с коляской сердито посмотрела на нас.
– Ты перевозбудилась, – сказал я, – угомонись – или не получишь мороженого.
Она сбросила капюшон и прошлась по песку колесом. Пальто сползло на плечи. Мое первое впечатление от Кэсси оказалось верным: в детстве она восемь лет занималась гимнастикой, причем успешно. Бросила это дело, потому что надоели соревнования и тренировки, а вот сами движения, их тугую, пружинящую геометрию она любила, и сейчас, спустя пятнадцать лет, ее тело по-прежнему помнило многие из них. Когда я поравнялся с ней, она, запыхавшись, отряхивала ладони от песка.
– Полегчало? – спросил я.
– Еще как. Чего ты там говорил?
– Расследование. Работа. Мертвая девочка.
– А-а, это.
Посерьезневшая Кэсси расправила пальто, и мы двинулись по пляжу, пиная засыпанные песком ракушки.
– Я все думаю, – сказала Кэсси, – какими были Питер Сэведж и Джейми Роуэн?
Она наблюдала за тем, как паром, миниатюрный, словно игрушечный, упорно ползет за горизонт. На лицо ее падали капли теплого дождя, выражение оставалось непроницаемым.
– Почему? – спросил я.
– Сама не знаю. Просто интересно.
Вопрос Кэсси я обдумывал долго. От частого использования воспоминания давно уже стерлись, превратились в поблекшие цветные переводные картинки на стенах моего сознания – вот Джейми ловко и упрямо карабкается на дерево, вот смех Питера доносится из зеленого миража впереди. Моя жизнь изменилась так сильно, что эти двое превратились в детей из надоевшей книжки, в миф о вымершей цивилизации, и мне уже не верилось, что когда-то они действительно существовали и я дружил с ними.
– Что именно? – глупо спросил я наконец. – Характер, внешность? Или еще что-то?
Кэсси пожала плечами:
– Да все.
– Ростом мы все были примерно одинаковые, среднего, наверное. Что бы это ни значило. Худощавые. У Джейми были коротко остриженные светло-русые волосы и вздернутый нос. У Питера волосы каштановые, криво постриженные, так обычно бывает, когда ребенка стрижет мать. Глаза зеленые. Думаю, он вырос бы красавчиком.
– А характеры? – Кэсси взглянула на меня.
Влажный ветер пригладил ей волосы, так что она теперь смахивала на тюленя. Иногда во время прогулок Кэсси берет меня под руку, но сейчас – я это знал – не станет этого делать.
Первый год в интернате я постоянно о них думал. Меня изводила глубокая, опустошающая тоска по дому. Знаю, что в подобной ситуации любой ребенок тоскует, и все же я горевал сильнее, чем обычно бывает. Горе грызло меня неотступно, изнуряющее и засасывающее, как зубная боль. В начале каждого семестра, когда меня вытаскивали из машины, я ревел и отбивался, а родители норовили поскорее уехать. Из-за таких сцен я вполне мог стать объектом травли, это просто напрашивалось, но меня не трогали, обрекая на одиночество, – думаю, все понимали, что хуже мне уже не сделаешь. Да и школа не отличалась какими-то особенно дикими нравами. На самом деле она была даже неплохой – небольшой загородный интернат, где старшеклассники командуют мелюзгой, где действует система поощрений, однако меня, как больше никогда в жизни, тянуло домой.
Как и полагается ребенку, оказавшемуся в такой ситуации, я отдался во власть воображения. Во время шумных собраний я сидел на колченогом стуле и представлял, как рядом ерзает Джейми, мысленно рисовал ее в деталях: коленки, поворот головы. По ночам я никак не мог заснуть. Вокруг похрапывали и бормотали, я же напрягал каждую клеточку тела, пока не начинал верить, что стоит открыть глаза – и на соседней кровати я увижу Питера. Я писал записки, засовывал их в бутылки из-под газировки и кидал в ручей, что протекал по территории школы: “Питеру и Джейми. Пожалуйста, вернитесь, пожалуйста. С любовью, Адам”. Понимаете, я ведь знал, что меня отправили в интернат именно из-за их исчезновения и что если в один прекрасный вечер они вдруг выбегут из леса, чумазые, в волдырях от крапивы, и попросят накормить их, то мне разрешат вернуться домой.