– А что после школы будете делать? – с неподдельным интересом спросил я. Представить эту девушку в обычной скучной конторе не получалось.
Розалинд улыбнулась, но по лицу ее скользнула тень.
– Я хочу музыку изучать. На скрипке я играю с девяти лет и сама немного сочиняю. Мой преподаватель говорит… ну, он считает, что я смогу поступить на какую-нибудь хорошую программу. Но… – Розалинд вздохнула, – это дорого, а мои… родители не особо в восторге. Они хотят, чтобы я пошла на курсы секретарей.
Зато против желания Кэти поступить в Королевское балетное училище они слова не сказали. В Домашнем насилии я сталкивался с подобными делами, когда родители выбирают себе любимчика и козла отпущения (“Возможно, я слишком баловал ее”, – Джонатан сам это сказал во время первой нашей встречи), так что дети словно растут в совершенно разных семьях. Заканчивается это обычно довольно печально.
– Вы что-нибудь придумаете, – сказал я.
Розалинд – секретарша? Девлин вообще соображает, что делает?
– Например, получите стипендию. Ведь вы, похоже, и правда молодец.
Розалинд скромно потупилась.
– Знаете, в прошлом году Национальный юношеский оркестр исполнял сонату, которую я сочинила.
Разумеется, я ей не поверил. Ложь была очевидной – о событии такого масштаба мы наверняка узнали бы, когда опрашивали местных, – однако она подействовала на меня так, как ни одной сонате и не снилось, потому что эту ложь я узнал. Вот мой брат-близнец, его зовут Питер, он старше меня на семь минут… Дети – а Розалинд, по сути, еще совсем ребенок – не врут без причины, а за ложь цепляются, лишь когда действительность становится невыносимой.
Я едва не сказал: “Розалинд, я знаю, что дома у тебя что-то не так, пожалуйста, расскажи, позволь мне помочь…” Но торопиться было опасно – Розалинд снова замкнулась бы, а я разрушил бы все, чего добился.
– Вы молодец! – похвалил я. – Настоящее достижение!
Она смущенно рассмеялась и, прикрыв глаза, из-под ресниц взглянула на меня.
– Ваши друзья, – робко сказала она, – ну, те, что исчезли. Что с ними случилось?
– Долгая история, – сказал я.
Я загнал себя в ситуацию, из которой теперь не знал, как выбраться. Во взгляде Розалинд появилась подозрительность, и хотя я совершенно не собирался вдаваться в ту давнюю историю, последнее, что мне сейчас требовалось, – потерять ее доверие.
Спасла меня, как ни удивительно, Джессика. Она слегка заерзала и пальцем дотронулась до руки Розалинд.
Розалинд, похоже, не заметила.
– Да, Джессика, что? – спросил я.
– Ой, солнышко, что случилось? – склонилась к ней Розалинд. – Хочешь рассказать детективу Райану про того мужчину?
Джессика кивнула.
– Я видела мужчину, – начала она, но смотрела не на меня, а на Розалинд, – он с Кэти разговаривал.
Сердце мое набирало обороты. Надежная зацепка – будь я верующим, я бы каждому святому свечку за нее поставил.
– Хорошо, Джессика. Где это было?
– На дороге. Когда мы из магазина домой шли.
– Вы с Кэти вдвоем?
– Да. Нам разрешают самим ходить туда.
– Не сомневаюсь. Что сказал этот мужчина?
– Он сказал, – Джессика глубоко вздохнула, – он сказал: “Ты очень красиво танцуешь”, а Кэти ему: “Спасибо”. Ей приятно, когда говорят, что она красиво танцует.
Девочка испуганно посмотрела на Розалинд.
– Ты умница, все правильно делаешь, – Розалинд погладила ее по волосам, – рассказывай дальше.
Джессика кивнула. Розалинд придвинула к ней стакан, и Джессика послушно отхлебнула газировку.
– Потом, – снова заговорила она, – он сказал: “А ты очень красивая девочка”, а Кэти ему: “Спасибо”. Ей такое нравится. А после он сказал… сказал… “Моя дочка тоже любит танцевать, но она сломала ногу. Может, навестишь ее? Вот она обрадуется”. А Кэти ответила: “Не сейчас. Нам надо домой”. И мы пошли домой.
Ты очень красивая девочка… В наши дни далеко не каждый мужчина осмелится сказать такое двенадцатилетней девочке.
– Ты этого мужчину знаешь? – спросил я. – Видела его раньше?
Джессика покачала головой.
– Как он выглядел?
Молчание. Вздох.
– Большой.
– Как я большой? То есть высокий?
– Да… ну… Да. И еще вот такой большой. – Она расставила руки, и стакан опасно накренился.
– Толстый?
Джессика хихикнула – резко, нервно.
– Да.
– Во что он был одет?
– В спортивки. Темно-синие. – Девочка взглянула на Розалинд, и та ободряюще кивнула.
Охренеть, подумал я. Сердце колотилось все быстрее.
– Какая у него была прическа? Какие волосы?
– У него не было волос.
Про себя я извинился перед Дэмьеном Доннелли – похоже, он все-таки говорил не то, что мы ожидали услышать.
– Старый? Или молодой?
– Как вы.
– Когда это было?
Джессика приоткрыла рот и беззвучно зашевелила губами, потом сказала:
– Как это?
– Когда вы с Кэти встретили этого мужчину? За несколько дней до того, как Кэти исчезла? Или за несколько недель? Или очень давно?
Я старался поберечь ее чувства, но Джессика вздрогнула.
– Кэти не исчезла, – сказала она. – Кэти убили. – Взгляд у нее затуманился.
Розалинд укоризненно посмотрела на меня.
– Да, – мягко подтвердил я, – верно. Поэтому очень важно, чтобы ты постаралась вспомнить, когда ты видела этого мужчину. Это поможет нам выяснить, он ли ее убил. Вспомнишь?
Рот у Джессики слегка приоткрылся. Взгляд устремлен куда-то в пространство.
– Она сказала мне, – негромко проговорила Розалинд поверх головы сестры, – что это случилось за неделю или две до… – она сглотнула, – но когда именно, она не уверена.
Я кивнул.
– Спасибо тебе огромное, Джессика. Ты очень храбрая. Как по-твоему, ты узнала бы этого мужчину, если бы снова его увидела?
Ничего. Ни малейшего движения. Пальцы сжимали пакетик с сахаром.
– Нам, наверное, пора. – Розалинд перевела обеспокоенный взгляд с Джессики на часы.
Я смотрел в окно им вслед: Розалинд шагала решительно, мягко покачивались бедра, Джессика семенила следом, вцепившись в ее ладонь. Глядя на шелковистые волосы девочки, на ее опущенную голову, я вспомнил старинные рассказы о том, как один из близнецов испытывает боль, а другой, который находится за много миль, это чувствует. А что, если в ту веселую, полную девичьей болтовни ночь у тетушки Веры Джессика вдруг неслышно охнула, что, если все ответы, которые мы ищем, заперты за странными, темными вратами ее разума?
Неслучайно вы так хорошо вписываетесь в это дело.
Слова Розалинд звучали в моей голове, пока я провожал ее взглядом. Даже сейчас я не знаю, подтверждают ли последующие события ее правоту или опровергают и по каким признакам судить.
10
Следующие несколько дней я, отвлекаясь лишь на сон, посвятил поискам загадочного мужчины в спортивном костюме. Описанию соответствовали семеро жителей Нокнари: высокие, в теле, возраст от тридцати до сорока, лысые или бритоголовые. За одним имелось правонарушение, память о бурной молодости – хранение марихуаны, непристойное обнажение в общественном месте, я было насторожился, но потом узнал, что парень просто решил отлить на обочине, а тут неподалеку случайно нарисовался молодой, излишне ретивый коп. Двое сказали – правда, без особой уверенности, – что в указанное Дэмьеном время вполне могли возвращаться с работы домой.
Никто из них, по их собственным словам, с Кэти не разговаривал, в ночь убийства у всех имелись относительно надежные алиби, ни у кого, насколько я мог судить, не было ни дочки-танцовщицы со сломанной ногой, ни мотива. Я показал их фотографии Дэмьену и Джессике, но оба лишь окинули россыпь снимков рассеянным, затравленным взглядом. Дэмьен в конце концов сказал, что ни один из людей на снимке не похож на мужчину, которого он видел на дороге, а Джессика каждый раз, когда ее спрашивали, выбирала нового человека и в итоге снова впала в оцепенение. Я попросил пару помощников обойти поселок и опросить жителей, не принимали ли они соответствующего описанию гостя. Нет, пусто.
Два алиби вызывали сомнения. Один тип заявил, что почти до трех ночи сидел на байкерском форуме – обсуждали обслуживание классических моделей “кавасаки”. Второй сказал, что ездил в город на свидание, опоздал на автобус, уходящий в половине двенадцатого, и ждал следующего, в два часа ночи, в закусочной. Я прилепил их снимки к доске и пытался придумать, как опровергнуть их алиби, и все-таки, когда я поглядывал на эти фотографии, меня каждый раз охватывало неясное, но стойкое ощущение, ставшее характерным для расследования в целом, – ощущение чьей-то чужой воли, идущей наперекор мне, воли хитрой и упорной, которая руководствуется собственными соображениями.
Вперед продвинулся лишь Сэм. В контору он заглядывал редко, в основном встречался с интересными для следствия личностями – членами Совета графств, землемерами, фермерами, участниками движения “Стоп шоссе!”. За ужином он уклончиво отвечал на вопрос, чего добился. “Я вам через несколько дней покажу, – обещал он, – когда все хоть как-то сложится”. Однажды, когда Сэм пошел в туалет, а бумаги оставил на столе, я тайком заглянул в них: диаграммы и условные значки, а на полях пометки мелким и неразборчивым почерком.
Как-то во вторник – за окном моросил мерзкий, раздражающий дождик, а мы с Кэсси перебирали отчеты помощников о допросах местных жителей на тот случай, если что-то упустили, – Сэм притащил в кабинет здоровенный рулон бумаги, плотной и тяжелой, вроде той, из какой в школах делают гирлянды на Валентинов день или Рождество.
– Итак, – начал он, достав из кармана скотч и прилепляя бумагу на стену в углу нашего кабинета, – вот чем я все это время занимался.
Мы увидели огромную карту Нокнари, выписанную с мельчайшими деталями: дома, возвышенности, река, лес, башня – и все это в тончайших линиях, с ясным изяществом иллюстраций к детской книге. На эту карту он точно кучу времени потратил. Кэсси присвистнула.