Часам к двум ночи я убедил себя, что если хорошо выспаться, то завтра все уладится само собой. Я уговорил еще стопку водки и погасил свет, однако стоило закрыть глаза, как в голове принимались лихорадочно, без остановки мелькать знакомые картинки: фигурка Христа, неопрятные убийцы, ужасная рана, занюханная гостиница… Около четырех утра я вдруг осознал, какой же я дебил, что забыл документы на работе. Я зажег свет и принялся натягивать одежду, но, завязывая шнурки, заметил, как дрожат руки, и вспомнил про водку – если меня остановят, то язык будет заплетаться и алкотестера мне не избежать. А потом до меня медленно дошло, что в таком состоянии документы меня не спасут, даже если я до них доберусь.
Я вернулся в постель и уставился в потолок. Хизер и сосед из квартиры рядом храпели в унисон, время от времени к дому подъезжала машина, отчего по стенам мельтешили белые пятна света фар. Немного погодя я вспомнил про таблетки от мигрени и принял две сразу, потому что они напрочь меня вышибают, – я убеждал себя, что это сами таблетки так действуют, а не мигрень. Около семи все же уснул, а там уж и будильник зазвонил.
Возле дома Кэсси я посигналил, и она выбежала из подъезда, одетая в свой единственный деловой наряд – черный в тонкую розовую полоску брючный костюм от “Шанель”. В ушах блестели жемчужные серьги ее бабушки. На сиденье она плюхнулась с чрезмерной, на мой взгляд, бодростью, хотя, возможно, просто спешила спрятаться от дождя.
– Привет, – сказала она. Макияж прибавлял ей возраста и загадочности, делал незнакомой. – Ты что, вообще не спал?
– Почти. У тебя документы с собой?
– Ага. Пока я буду давать показания, можешь почитать. А кто первый пойдет, я или ты?
– Не помню. Давай ты за руль? Мне бы записи просмотреть.
– У меня на такую штуку страховки нету. – Кэсси окинула презрительным взглядом “лендровер”.
– А ты просто постарайся ни в кого не въехать.
Словно одурманенный, я вышел из машины под дождь, обошел ее, а Кэсси, пожав плечами, пересела за руль. У Кэсси очень красивый почерк, хоть и кажется, будто писал иностранец, но буквы четкие и аккуратно выведенные, и я к нему давно привык, однако сейчас так измотался, да и похмелье давало о себе знать, что даже слов разобрать был не в силах. Перед глазами у меня плясали нечитаемые закорючки, которые складывались в разнообразные пятна, будто в тесте Роршаха. В конце концов я привалился к холодному стеклу и уснул.
Разумеется, я пошел давать показания первым. Сейчас у меня смелости не хватит вспоминать, как я позорился – мямлил, путал имена и время, извинялся и принимался рассказывать заново. Обвинитель, Мак-Шэрри, сперва растерялся (мы уже давно знакомы, и обычно выступаю я неплохо), потом насторожился и под конец разозлился, хоть и скрывал ярость за внешней вежливостью. У него был увеличенный снимок тела Филомены Кэвэно – это стандартная уловка, чтобы присяжные пришли в ужас и захотели наказать преступника, – и я немного удивился, что судья разрешил ему показать снимок. Предполагалось, что я прокомментирую каждую травму и приведу показания подозреваемых (в итоге те сознались в преступлении). Но почему-то это стало последней каплей. Остатки моего самообладания испарились, и стоило мне взглянуть на снимок, как я вспомнил ее труп, грузный, обезображенный, юбка задрана, рот открыт в бессильном проклятье за то, что я предал ее.
Жара в зале суда была прямо как в сауне. Влага с верхней одежды наполняла воздух и оседала на окнах. Кожа на голове зудела, и я чувствовал, как по спине ползут капли пота. К тому моменту, когда защитник завершил перекрестный допрос, он почти в открытую ухмылялся, точь-в-точь как подросток, который рассчитывал на поцелуй, а ему позволили залезть девчонке в трусы. Присяжные ерзали и переглядывались – похоже, я даже их умудрился смутить.
С кафедры для дачи показаний я спустился на дрожащих ногах, которые будто превратились в холодец, на миг мне показалось, что вот сейчас грохнусь в обморок, и я чуть не схватился за поручень. После дачи показаний мы имеем право остаться на судебном заседании, и Кэсси наверняка удивилась, не увидев меня в зале, но у меня просто силы закончились. В моральной поддержке она не нуждается, прекрасно обойдется и без меня, и такие детские самоуговоры лишь усугубили мое состояние. Я знал, что дело Девлин напрягает и ее, и Сэма, но они оба ухитрялись без видимых усилий справляться с тревогой. И только я один дергался, трясся и шарахался от каждой тени, точно герой романа “Пролетая над гнездом кукушки”. Мне было бы невыносимо сидеть в зале и слушать, как Кэсси непринужденно и уверенно разгребает мои косяки и пытается восстановить запоротую мной работу, на которую мы несколько месяцев потратили.
Дождь все моросил и моросил. В переулке поблизости я набрел на сомнительный паб – трое парней за угловым столиком с ходу распознали во мне копа и тут же сменили тему разговора, – заказал подогретый виски и уселся за стол. Бармен поставил передо мной выпивку и, не предложив мне сдачу, снова уткнулся в бюллетень скачек. Я сделал большой глоток, горячая жидкость обожгла нёбо, я запрокинул голову и прикрыл глаза.
Сомнительные типы в углу принялись промывать косточки чьей-то бывшей.
– А я ей тогда говорю: с хера ему одеваться как Пи Дидди?[21] Хочешь, чтобы он в “найках” ходил, так иди и купи их ему сама…
Они жевали сэндвичи на поджаренном хлебе, и от солоноватого химического запаха меня замутило. За окном в сточной канаве хлюпал дождь.
Как ни странно, лишь стоя за кафедрой свидетельских показаний и ощущая на себе испуганный взгляд Мак-Шэрри, я осознал, что и впрямь скоро сорвусь. Я понимал, что у меня недосып, что пью я больше обычного, что я сделался раздражительным и воображение у меня всерьез разыгралось, и все же ничего особенно настораживающего я не замечал. Только сейчас я увидел картинку целиком, во всем ее неприкрытом безумии, и она напугала меня до смерти.
Все инстинкты вопили, приказывая мне бросить это жуткое, коварное дело и со всех ног бежать от него. У меня осталось немало отпускных дней, почему бы не потратить часть накоплений и не снять на пару недель небольшую квартирку в Париже или Флоренции, гулять по мощеным улочкам, умиротворенно слушая непонятную речь, а вернуться, когда все закончится? Но я с тоскливой уверенностью понимал, что это невозможно. Слишком поздно бросать расследование, едва ли у меня получится внятно объяснить О’Келли, какая шлея попала мне вдруг под хвост – сейчас, когда я уже не одну неделю веду это дело. Нельзя же взять и заявить, что я Адам Райан, а любой другой предлог будет свидетельствовать, что у меня не в порядке нервы, а значит, карьере моей конец. Я понимал, что должен что-то предпринять, пока окружающие не заметили, как я разваливаюсь на куски, и пока меня не увели люди в белых халатах, но в голову мне, сколько я ни силился, ничего путного не приходило.
Я допил виски и попросил повторить. Бармен включил телевизор, показывали партию в снукер, и тихое мурлыканье комментатора сливалось с шорохом дождя. Парни вышли, дверь за ними захлопнулась, и до меня донесся их оглушительный хохот. Наконец бармен слегка демонстративно убрал мой бокал, и я понял, что он ждет, когда я уйду.
Я пошел в туалет и умылся. В зеленоватом, заляпанном зеркале я смахивал на героя фильма о зомби – рот открыт, под глазами здоровенные темные мешки, волосы всклокочены. Это же просто смешно, подумал я, словно глядя на себя со стороны, сквозь мутную пелену. Как это случилось? Как я вообще до такого докатился?
Я вернулся на парковку возле суда, уселся в машину и, сунув в рот мятную пастилку, стал наблюдать за прохожими, которые, ссутулившись и поплотнее запахнув пальто, спешили мимо. Было темно, точно вечером, свет автомобильных фар выхватывал из сумрака сеточку дождя, фонари уже загорелись. Телефон запищал. Кэсси.
“Что случилось? Ты где?”
“В машине”, – ответил я и включил габаритные огни, чтобы ей было легче меня найти. Увидев, что я сижу на пассажирском сиденье, Кэсси притормозила и направилась к водительской дверце.
– Уф! – выдохнула она, стряхивая капли с волос. Вода попала ей на ресницы, и черная тушь потекла по щеке, отчего Кэсси сделалась похожей на печальную Пьеретту. – Я и забыла, какие они мрази. Когда я рассказала, что они нассали ей на кровать, эти придурки заржали и адвокат стал им рожи строить, чтобы их заткнуть. Что с тобой? Почему опять я за рулем?
– У меня мигрень, – ответил я.
Кэсси повернула зеркальце, чтобы стереть тушь, но замерла, и ее глаза, круглые и настороженные, встретились в зеркале с моими.
– Кэсс, по-моему, я облажался.
Она и так узнала бы. Мак-Шэрри при первой же возможности позвонит О’Келли, и к концу дня все разнесется по отделу. От усталости я клевал носом. На миг я допустил мысль, что просто перепил водки и мне приснился кошмар, скоро прозвонит будильник и я поеду в суд.
– Все настолько плохо? – спросила она.
– Совсем хреново. У меня даже в глазах помутилось, не говоря уж о мозгах. – В конце концов, тут я не соврал.
Кэсси медленно повернула зеркальце, облизнула палец и стерла черный потек.
– Да нет, я про мигрень. Может, домой поедешь?
Я с тоской представил себе кровать, несколько часов сна, пока Хизер не вернется и не станет докапываться, где средство для мытья унитаза, но отбросил эту мысль. Дома я буду просто тупо лежать, вцепившись в простыню, снова и снова проигрывая в голове случившееся в зале суда.
– Нет, я таблетки принял. Бывало и хуже.
– Хочешь, в аптеку заедем? Или у тебя таблеток хватит?
– Хватит, да и отпускает уже. Поехали.
Я бы добавил еще красок в описание моей придуманной мигрени, но искусство лжи заключается в том, чтобы вовремя остановиться, а у меня на такое чутье. Я так и не понял, да и сейчас не знаю, поверила мне Кэсси или нет. Одним движением она вывернула с парковки, включила дворники и встроилась в поток машин.