Я подался вперед – медленно, словно к напуганному зверьку, – и взял Кэсси за руку. Уж на это меня хватило. Кэсси засмеялась, стиснула мои пальцы и отпустила.
– Так вот. В конце концов однажды в буфете он подошел ко мне. Подружки пытались остановить его, но он смело вырвался, подошел ко мне и громко, чтобы все слышали, сказал: “Пожалуйста, прекрати названивать мне посреди ночи. Что я тебе такого сделал?” Я совершенно оторопела. Что он несет? Сказала первое, что пришло в голову: “Но я же тебе не звонила”. Он улыбнулся и покачал головой, вроде как “ладно-ладно, как скажешь”. А после наклонился ко мне и спокойно, по-деловому спросил: “Если я сейчас влезу к тебе в квартиру и изнасилую, как думаешь, тебе кто-нибудь поверит?” Потом он опять улыбнулся и вернулся в свою компанию.
– Солнышко, – осторожно произнес я, – может, тебе сигнализацию поставить? Не хочу тебя пугать, но…
Кэсси покачала головой:
– И что, все время взаперти сидеть? Паранойя – это для меня роскошь. У меня хорошие замки, да и пушку я держу рядом с кроватью.
Это я, разумеется, заметил, но полицейские часто засыпают, только если в пределах досягаемости лежит оружие.
– К тому же я уверена, что он никогда этого не сделает. К сожалению, я знаю, каким образом у него устроены мозги. Ему намного важнее держать меня в подвешенном состоянии, чем один раз сделать и покончить с этим.
Кэсси в последний раз затянулась и наклонилась затушить сигарету. Спина у нее так затекла, что, похоже, это движение причинило боль.
– Тогда я психанула и бросила университет. Поехала во Францию – у меня в Лионе двоюродные сестры живут, я прожила у них год. Работала официанткой в кафе. Мне там нравилось. Я купила себе “веспу”. А по возвращении поступила в училище Темплмор.
– Из-за него?
Кэсси пожала плечами:
– Наверное. Возможно. Все-таки из этого получилось что-то хорошее. И еще кое-что: у меня теперь нюх на психопатов. Это как аллергия – раз подцепил, потом чувствительность не потеряешь. – Одним глотком она осушила бокал. – В прошлом году в пабе я случайно столкнулась с Сарой Джейн. Я поздоровалась. А она сказала мне, что у того парня все отлично, “несмотря на все твои попытки”, развернулась и ушла.
– Тебе поэтому кошмары снятся? – мягко спросил я немного погодя. Бывало, мне приходилось ее будить, потому что во сне она кидалась на меня с кулаками, бормоча что-то невразумительное. Такое случалось дважды, и оба раза мы расследовали убийство с изнасилованием, но о причинах Кэсси мне не рассказывала.
– Да. Мне снится, что он преступник, которого мы разыскиваем, но доказать это я не могу, и когда он узнает, что следствие веду я, он… Ну, в общем, он делает так, как обещал.
Тогда я принял как данность, что ей снятся кошмары, как ее мучитель исполняет свою угрозу. Сейчас я полагаю, что ошибся. Я упустил кое-что важное – не понял, где кроется настоящая опасность. И, пожалуй, в условиях жестокой борьбы эта моя ошибка стала самой серьезной.
– Как его имя? – спросил я.
Мне отчаянно хотелось совершить нечто героическое, исправить случившееся, пробить этого парня по базам, найти повод для ареста – в голове только такие мысли и крутились. И, заметив, что Кэсси старательно опускает его имя, я – из жестокости или какого-то изощренного любопытства – захотел посмотреть, что будет, если она все же произнесет его.
Взгляд Кэсси остановился на мне, и меня поразила читавшаяся в нем ненависть, чистая и яростная.
– Легион, – ответила она.
14
На следующий день мы вызвали Джонатана Девлина в контору. Я позвонил ему и своим самым профессиональным тоном спросил, не затруднит ли его зайти к нам после работы, якобы нам понадобилась кое-какая помощь. В большую комнату для допросов, разделенную стеклом на собственно допросную и помещение для наблюдателей, Сэм отвел Теренса Эндрюза (“Иисус, Мария и семь гномов! – удивился О’Келли. – Внезапно у нас откуда ни возьмись куча подозреваемых. Надо было раньше помощников у вас отобрать – гляньте только, как вы булками зашевелили!”), но нас это вполне устроило – для Девлина чем меньше помещение, тем лучше.
Над оформлением мы потрудились прямо как заправские декораторы. Половину стены занимали фотографии Кэти, живой и мертвой, вторую половину – снимки Питера, Джейми, окровавленных кроссовок и ссадин на моих коленках. В деле имелась фотография моих обломанных ногтей, но мне она явно приносила больше беспокойства, чем принесла бы Девлину, – большие пальцы у меня обладают характерным изгибом, и уже в двенадцатилетнем возрасте руки у меня были крупными, почти как у взрослого мужчины. Когда я снял с доски этот снимок и убрал обратно в папку с делом, Кэсси возражать не стала. Еще там были карты, диаграммы и всякие загадочного вида документы, которые нам удалось найти, – данные анализов крови и графики, а в углах помещения громоздились стопки документов и коробки с таинственными надписями.
– Сработает. – Я окинул взглядом результат. Впечатление, надо сказать, он производил сильное. Как ночные кошмары.
– Угу. – Уголок одной из фотографий тела Кэти отклеился от стены, и Кэсси с отсутствующим видом прилепила его обратно.
Ее рука на миг замерла, пальцы легонько коснулись серой руки Кэти на снимке. Я знал, о чем думает Кэсси. Если Девлин невиновен, то эта жестокость излишняя. Но у меня не хватало сил думать еще и об этом. Жестокость сопровождает нашу работу намного чаще, чем нам самим хотелось бы считать.
До окончания рабочего дня Девлина оставалось полчаса, но беспокойство мешало нам потратить это время на что-нибудь полезное. Выйдя из допросной – обстановка стала действовать мне на нервы, и я убеждал себя, что эта моя нервозность хороший признак, – мы пошли проведать Сэма.
Потрудился тот на славу – Теренс Эндрюз удостоился отдельной большой части доски. Эндрюз отучился на факультете коммерции при университетском коллежде Дублина, и хотя средний балл у него был довольно низкий, схватывал он быстро; в двадцать три он женился на Долорес Лехейн, дублинской светской львице, и ее папочка, воротила недвижимости, взял зятя в дело. Спустя четыре года Долорес бросила его и переехала в Лондон. Детей они не завели, однако бесплодным этот брак не назовешь: Эндрюз успел выстроить собственную карликовую империю с центром в Дублине и филиалами в Будапеште и Праге, и, по слухам, налоговая инспекция и адвокаты Долорес, которые вели бракоразводный процесс, знали лишь о половине империи.
Впрочем, по словам Сэма, его подопечный был склонен к показухе. Шикарная хата, дорогая тачка (собранный на заказ серебристый “порш” с тонированными стеклами, хромированной отделкой и другими прибамбасами) и членство в гольф-клубах – это все пыль в глаза. На самом деле деньги у Эндрюза еще поищи, его банкир уже показывает зубы, а последние шесть месяцев он продает небольшие земельные участки, причем незастроенные, чтобы выплачивать кредит за остальную землю.
– Если шоссе не проложат через Нокнари, причем побыстрее, – сделал вывод Сэм, – мужику кранты.
Я проникся неприязнью к Эндрюзу еще до того, как узнал его имя, и сейчас мое отношение не изменилось. Лысый недомерок с одутловатым, в сеточке красных прожилок лицом. Он отрастил порядочное брюшко, а один глаз здорово косил, но если другой постарался бы скрыть такие недостатки, то Эндрюз, напротив, бравировал ими: выпячивал живот как некий показатель статуса (“Это тебе не дешманский «Гиннесс», дружок, жирок я наел в ресторанах, на какие тебе и за миллион лет не накопить”), и каждый раз, когда Сэм старался проследить, на что именно косится собеседник, губы Эндрюза складывались в мерзкую торжествующую усмешку.
Естественно, Эндрюз с собой и адвоката притащил, и отвечал примерно на один вопрос из десяти. Перелопатив неподъемную кучу документов, Сэм сумел доказать, что Эндрюзу принадлежат большие земельные участки в Нокнари, – сам же Эндрюз сперва упорно притворялся, будто слыхом не слыхивал про такое место. Вопрос о своем финансовом положении он, однако, проигнорировал, лишь похлопал Сэма по плечу и добродушно заявил:
– Знаешь, приятель, будь я копом на зарплате, я бы сильнее волновался о своих собственных деньгах, чем о чужих.
В унисон ему адвокат бесстрастно пробубнил:
– Мой клиент не может разглашать данные по этому вопросу.
Но оба здорово напугались, когда Сэм перешел к телефонным звонкам с угрозами. Каждые тридцать секунд я поглядывал на часы. Привалившись к стеклу, Кэсси грызла яблоко и время от времени давала мне откусить.
Тем не менее на ночь убийства Кэти у Эндрюза было алиби, и он, обиженно позанудствовав, согласился рассказать о нем. В тот вечер они “с ребятами” играли в Киллини[22] в покер. Игра закончилась около полуночи, после чего Эндрюз решил не садиться за руль.
– Копы сейчас не такие душевные, как раньше. – Он подмигнул Сэму.
Заночевал Эндрюз у одного из “ребят”, в гостевой спальне. Чтобы подтвердить алиби, он предоставил имена и номера телефонов партнеров по покеру.
– Отлично, – наконец сказал Сэм, – осталось только провести голосовое опознание, чтобы точно знать, что звонили не вы.
Одутловатое лицо Эндрюза обиженно скривилось.
– Уверен, Сэм, ты понимаешь, что мне сложно сохранять хорошее отношение к тебе, – проговорил он, – после всего, что я тут вытерпел.
Кэсси захихикала.
– Мне очень жаль, что я вас так расстроил, мистер Эндрюз, – удрученно сказал Сэм. – Но вы не могли бы уточнить, как именно я доставил вам неудобства?
– Притащил меня сюда, промариновал почти целый рабочий день и обращался со мной как с подозреваемым. – В гнусавом кваканье Эндрюза зазвенел праведный гнев.
Вслед за Кэсси рассмеялся и я.
– Понимаю, ты привык якшаться со всякими отбросами общества, деваться тебе некуда, но ты должен понимать, что к человеку моего уровня нужен иной подход. Я тут тебе помогаю, а сам упускаю прибыль, за сегодняшний день я уже тысячи потерял, а ты хочешь, чтобы я еще какую-то голосовую штуку проделал, чтобы меня послушал тот, кого я знать не знаю?