Постепенно я почувствовал, что спальный мешок промок от пота, что спина, вжатая в ствол дерева, затекла так, что все тело скрутило судорогой, а голова подергивается, как у китайского болванчика. Лес налился чернотой, погрузился в кромешную тьму, я будто ослеп. Откуда-то издалека доносилось быстрое постукиванье, словно дождевые капли отбивают дробь о листву, тихо и настырно. Я силился не обращать внимания, пытался следовать за золотой нитью воспоминаний, не потерять ее во мраке, потому что иначе дорогу домой мне не найти.
Из-за плеча Джейми ручейком журчал смех, в солнечных лучах жужжали пчелы, Питер взмахнул руками и с победным криком перемахнул через упавшее дерево. Шнурки у меня на кроссовках развязались, внутри яростно дребезжал тревожный звоночек, я ощущал, как за спиной исчезает поселок, “вы уверены, вы уверены, Питер, Джейми, погодите, постойте…”
Стук поглотил весь лес, он то становился громче, то стихал, со всех сторон подбираясь ближе. Он жил в ветвях у меня над головой, в траве подо мной, мелкий, стремительный, вездесущий. По спине побежали мурашки. “Дождь, – взывал я к остаткам здравого смысла, – это же просто дождь”. Хотя на меня ни капли не упало. На противоположной стороне леса раздался крик – пронзительный, бессмысленный.
– Адам, давай быстрей!
Темнота вокруг менялась, сгущалась. В листьях будто бы зашумел ветер, сильный, из тех, что пробивают себе путь сквозь лес. Я вспомнил про фонарь, но пальцы точно закоченели. Золотая нить дернулась и закрутилась. Где-то по ту сторону поляны что-то дышало, что-то огромное.
Вниз, к реке. Скользить, пока не остановишься, ивовые ветви покачиваются, а вода мириадами крохотных зеркал отражает свет, ослепляя, ошеломляя. Глаза, золотые и окаймленные бахромой, как у совы…
Я выбрался из липкого спального мешка и кинулся в лесную чащу, прочь от поляны. Колючки цеплялись к брюкам и волосам, над ухом оглушительно хлопали крылья, я врезался прямо в дерево, из меня точно дух вышибли. Под ногами были сплошь ямки и неровности, поэтому бежал я не слишком быстро, ноги вязли в высокой, по колено, траве, словно сбылся мой детский кошмар. Плющ хлестнул по лицу, и я, кажется, закричал. Мне, конечно же, из чащи не выбраться, от меня только спальный мешок останется, его и найдут – на миг я представил, отчетливо, словно в жизни, как Кэсси в красном свитере присаживается на опавшую листву и рукой в перчатке трогает мой спальник, последнюю память обо мне.
Затем я увидел между тучами ноготь молодого месяца и понял, что очутился у раскопок. Земля здесь была скользкая, ноги расползались, я споткнулся и ударился о какой-то древний камень, но чудом удержал равновесие и снова побежал. В ушах отдавалось резкое сопенье, но, возможно, я сам и сопел. Как любой детектив, я привык считать себя охотником, и мне никогда не приходило в голову, что я окажусь добычей.
Мой “лендровер” возник в темноте белым пятном, словно белоснежная церковь, сулящая грешнику спасение. Я распахнул дверцу лишь со второй или третьей попытки, в конце концов я уронил ключи и принялся лихорадочно шарить в листьях и сухой траве, озираясь через плечо, уверенный, что теперь уж точно их не найду, пока не вспомнил, что держу в руке фонарик. Когда я все-таки сел в машину, то сильно ударился локтем о руль, ткнул в кнопку, блокируя дверцы, и долго хватал ртом воздух. С меня ручьем лил пот. Руки тряслись, поэтому я едва ли сумею даже просто с места тронуться и ни во что не въехать. Я нашарил сигареты и умудрился прикурить. Меня дико тянуло выпить чего покрепче или выкурить хороший косяк. На джинсах темнели пятна грязи, хоть я и не помнил, чтобы падал. Когда дрожь в руках унялась, я набрал номер Кэсси. Наверное, уже перевалило за полночь, а может, даже намного позже, но Кэсси ответила после второго гудка, и голос звучал бодро.
– Привет, что стряслось?
На миг меня охватил страх, что я утратил голос.
– Ты где?
– Я минут двадцать как домой вернулась. Мы с Эммой и Сюзанной ходили в кино, а потом ужинали в “Трокадеро”, слушай, там такое красное вино обалденное, сроду такого не пробовала. И еще нас трое парней клеили, Эмма сказала, они актеры, и одного из них она видела по телику, ну, знаешь, кино про больницу…
Она была явно навеселе, но не пьяной.
– Кэсси, – сказал я, – я в Нокнари. На раскопках.
Помолчав секунду, Кэсси спокойно, совершенно другим тоном спросила:
– Забрать тебя оттуда?
– Да. Пожалуйста. – Пока она не предложила, я и не осознавал, что позвонил ей именно за этим.
– Ладно. Тогда до скорого. – Она повесила трубку.
Чтобы добраться до меня, Кэсси понадобилась целая вечность, и в голове у меня уже замелькали жутковатые картинки: мотороллер Кэсси бортанул грузовик, у нее спустило колесо, Кэсси похитили торговцы людьми. У меня хватило сил вытащить пистолет и положить его на колени, но хватило и ума не спускать предохранитель. Я курил сигарету за сигаретой, в машине висел дым, глаза разъедало. Снаружи в траве что-то шуршало и скреблось, я слышал хруст веток и непрестанно озирался, сердце скакало бешеным галопом, пальцы стискивали пистолет, вот сейчас я обернусь и увижу за стеклом лицо – злобное, смеющееся, но ничего не видел. Я включил потолочный светильник, но тотчас же ощутил собственную уязвимость, словно первобытный человек, чей костер привлекает хищников, поэтому свет я почти сразу погасил.
Наконец я услышал гул “веспы” и увидел заскользивший по холму свет фар. Я убрал пистолет в кобуру и открыл дверцу – не хотел, чтобы Кэсси заметила, как я копаюсь. Фары слепили мои привыкшие к темноте глаза. Кэсси притормозила, поставила на землю ногу и сказала:
– Привет.
– Привет. – Я выбрался из машины. Ноги затекли и отказывались двигаться – похоже, все это время я что было сил упирался ими в пол. – Спасибо.
– Да не за что. Я все равно не спала.
Щеки у нее раскраснелись, глаза блестели от ветра и скорости, и когда я подошел ближе, то ощутил исходящую от нее волну холодной силы. Кэсси сняла со спины рюкзак и вытащила из него запасной шлем:
– Держи.
В шлеме я ничего не слышал, только ровный гул двигателя и собственное сердцебиение. Воздух, темный и холодный, стремительным потоком несся мимо, огни машин и неоновые вывески сливались в единый ленивый хвост. Под ладонями я чувствовал ребра Кэсси, пружинистые и твердые, чувствовал, как они смещаются, когда Кэсси переключала скорость или готовилась повернуть. Мотороллер словно взмыл в воздух и полетел над дорогой, и мне хотелось оказаться на каком-нибудь бесконечном шоссе в Штатах, где мчишься без остановки навстречу ночи.
Похоже, когда я позвонил, она читала. На разобранном диване лежали белые подушки и лоскутное одеяло, а рядом валялись скомканная футболка и “Грозовой перевал”. На журнальном столике громоздились рабочие документы – в глаза мне бросилась фотография отметин на шее Кэти, – а на втором диване была разбросана нарядная одежда Кэсси: темные обтягивающие джинсы и красный шелковый топ с золотой вышивкой. Пузатый торшер наполнял комнату теплым приглушенным светом.
– Ты когда в последний раз ел? – спросила Кэсси.
Про бутерброды я напрочь забыл – скорее всего, они так и валяются на поляне. Спальный мешок с термосом тоже. Утром, когда я поеду туда за машиной, придется и за вещами тоже зайти. При мысли, что надо будет возвращаться туда, пускай даже и днем, я вздрогнул.
– Не знаю, – ответил я.
Кэсси достала из серванта бутылку бренди и стакан.
– Глотни, а я поесть приготовлю. Тосты с яйцом будешь?
Бренди ни я, ни она не любим, а бутылку, пылившуюся в серванте, Кэсси, наверное, выиграла в рождественскую лотерею, но тоненький голосок разума подсказывал мне, что Кэсси права, потому что я и правда испытал потрясение.
– Да, конечно, – ответил я.
Я присел на краешек дивана – убирать с него вещи представлялось мне делом невыполнимо сложным – и некоторое время пялился на бутылку, пока до меня не дошло, что надо бы ее открыть.
Я влил в себя чересчур много, закашлялся (Кэсси взглянула на меня, но промолчала) и проглотил. По венами заструилось тепло. Язык саднило – похоже, я умудрился его прикусить. Я налил еще бренди, но теперь пил осторожнее.
Кэсси ловко сновала по кухоньке. Одной рукой она достала из шкафчика приправы, другой открыла холодильник и вытащила оттуда яйца, а бедром задвинула ящик стола. В квартире тихо играла музыка – Cowboy Junkies, спокойная и медленная, обычно они мне нравятся, но сегодня в басах чудилось перешептыванье, голоса, дробь ударных там, где прежде ее не было.
– Можешь выключить? – попросил я, когда сделалось совсем тяжко. – Пожалуйста?
Кэсси, помешивавшая деревянной ложкой что-то на сковородке, повернулась ко мне.
– Да, конечно, – сказала она, чуть помедлив. – Готово, поешь.
Запах заставил меня осознать, как же я проголодался. Толком не успевая дышать, я откусывал огромные куски цельнозернового хлеба с яйцами, приправленными специями. В жизни не ел ничего вкуснее. Кэсси по-турецки уселась на диван и, жуя свой тост, наблюдала за мной.
– Еще? – спросила она, когда я доел.
– Нет, – ответил я, – спасибо.
Я и так слишком поторопился, и желудок болезненно свело.
– Что случилось? – спокойно спросила она. – Ты что-нибудь вспомнил?
Я заплакал. Плачу я редко – за годы, прошедшие с тех пор, как мне было тринадцать, такое случалось лишь раз или два, и оба раза, когда я в стельку напивался, так что это не считается, поэтому сейчас я не сразу понял, что происходит. Я провел рукой по лицу и посмотрел на мокрые пальцы.
– Нет, ничего полезного. Я все помню про тот день – как мы пошли в лес и о чем говорили, а потом мы что-то услышали, только не помню что, и побежали посмотреть… И на этом месте я сорвался. Заистерил, урод. – Я умолк.
– Эй, расслабься. – Кэсси подошла ко мне и положила на плечо руку. – Это уже немало. В следующий раз все остальное вспомнишь.