Я не сомневался, что за последние несколько недель тоже сильно сдал, однако, похоже, я скрывал это лучше, чем мне самому казалось.
– Решать? – переспросил я. – Так ведь выбирать тебе особо не из чего.
– У меня есть Майкл Кили, – ответил Сэм. – Можно передать запись ему.
– О господи. Да тебя с работы выпрут раньше, чем статья выйдет. Возможно, это вообще противозаконно. Правда, тут я не уверен.
– Знаю. – Он надавил ладонями на глаза. – Думаешь, надо так и сделать?
– Да я вообще без понятия.
От виски на полупустой желудок мне было не по себе. К тому же в выпивку я бросил лежалый лед, потому что другого не нашел, и виски отдавал гнилью.
– А если я сделаю так, что, по-твоему, будет?
– Тебя уволят. Может, даже дело против тебя возбудят.
Сэм молчал.
– Или общественное линчевание устроят. А твоего дядю – если они вообще сочтут, что он где-то оступился, – на год-другой отстранят от должности и потом обратно примут.
– А как же шоссе? – Сэм принялся тереть лицо руками. – Что-то ничего не соображаю… Если я промолчу, шоссе пройдет прямо по раскопкам, а ведь на это даже особой причины нет.
– Да там все равно шоссе проложат. Если ты обратишься к журналистам, в правительстве скажут: “Ой, простите, но уже поздно что-то менять” – и прекрасно продолжат в том же духе.
– Думаешь?
– Ну да, именно так я и думаю.
– А Кэти, – не отступал он, – мы же из-за нее все это заварили. Вдруг Эндрюз нанял киллера, чтобы ее убить? И мы возьмем и отпустим его?
– Не знаю, – пробормотал я, прикидывая, скоро ли Сэм свалит.
Мы помолчали. Соседи за стеной устроили вечеринку, я слышал радостные возгласы, музыку и кокетливое: “Я же говорила тебе, говорила!” Хизер забарабанила в стену, на секунду все стихло, но затем тишину нарушил смех.
– Мое первое воспоминание из детства – знаешь, о чем оно? – спросил Сэм. Лицо его находилось в тени, и понять его выражение я не смог. – Когда Ред стал членом палаты представителей, я был совсем мелким, года три-четыре, не больше, однако перед началом новой парламентской сессии мы поехали в Дублин, всей семьей. День потрясающий был, такой солнечный. Меня в костюмчик нарядили. Что происходит, я, конечно, не понимал, но знал, что это праздник. Все были такие счастливые, и мой отец… он прямо сиял от гордости. Он посадил меня на плечи и закричал: “Сынок, это твой дядя!” Ред уже поднялся по ступенькам, он махал и улыбался, а я завопил: “Там мой дядя стоит!” И все засмеялись, а Ред помахал мне… У нас в гостиной до сих пор фотография висит.
Я ничего не сказал. Мне подумалось, что, возможно, отец Сэма не особенно удивился бы, узнав о делишках брата, но я решил оставить это сомнительное утешение при себе.
Сэм покачал головой:
– А мой дом… Ты же в курсе, что у меня есть дом?
Я кивнул, смутно догадываясь, к чему он клонит.
– Так вот, это отличный дом, там четыре спальни, да и вообще все как полагается. Мне тогда и квартиры хватило бы, но Ред сказал… сказал, что когда-нибудь я семью заведу. У меня самого ни на что приличное денег не хватило бы, но он… Так вот… – Сэм кашлянул. – Он познакомил меня с застройщиком и сказал, что они давно дружат и тот даст мне скидку.
– Понятно. И тот сделал тебе скидку. И сейчас это уже не изменить.
– Можно продать этот дом по той же цене, какую я заплатил. Каким-нибудь бедолагам помоложе, кому иначе жилье не купить.
– Да с какой стати? – Беседа постепенно выводила меня из себя.
Сэм смахивал на спятившего Святого Бернарда, который силится выполнить свой долг, но буря обрекает его усилия на неудачу.
– Самозаклание – штука благородная, но толку от нее обычно мало.
– Самозаклание? Я и слова-то такого не знаю, – Сэм устало потянулся за бокалом, – но мысль твою я понял. Ты считаешь, что мне лучше отступиться.
– Да откуда ж мне знать, что тебе лучше. – Меня накрыла волна слабости и тошноты. – Я, наверное, не лучший советчик, но просто не вижу смысла изображать из себя мученика и жертвовать домом и карьерой, если никакой пользы это все равно никому не принесет. Сам-то ты ничего плохого не сделал. Так ведь?
Сэм взглянул на меня.
– Так, – грустно согласился он. – Сам я ничего плохого не сделал.
За те дни похудела не только Кэсси. Я больше недели толком не обедал и не ужинал и по утрам, бреясь, смутно осознавал, что стараюсь осторожно проходиться бритвой по впадинам на щеках. Однако лишь в тот вечер, снимая костюм, я понял, что брюки мешком болтаются на бедрах, а пиджак балахоном висит на плечах. Во время крупных расследований большинство детективов либо худеют, либо набирают вес. Сэм с О’Горманом, например, питались чем попало и отрастили себе животики. Благодаря высокому росту у меня колебания в весе почти незаметны, но сейчас дело зашло чересчур далеко, и чтобы не смахивать на Чарли Чаплина, мне пришлось бы обзавестись новыми костюмами.
Есть кое-что, чего не знает даже Кэсси, – в двенадцатилетнем возрасте я был пухлячком. Не таким ребенком-колобком, каких показывают в кликушеских передачах про печальную участь современной молодежи, – на снимках того времени я смотрюсь крупным, может, слегка полноватым, не по годам высоким и ужасно неуклюжим, – и все-таки сам я чувствовал себя безнадежным уродом, мое собственное тело меня предало. Я рос в высоту и в ширину и в конце концов перестал себя узнавать; каждый день, каждую минуту жизнь словно злобно подшучивала надо мной. И мое состояние лишь усугублялось от того, что Питер и Джейми оставались прежними, – да, ноги у них стали длиннее, молочные зубы сменились, и все же их стройность и легкость никуда не делись.
Она вскоре покинула меня, моя полнота, кормили в интернате скверно, чтобы не сказать грубее, и даже активно растущий ребенок, которого не мучает неизбывная тоска по дому, лишнего веса на интернатских харчах не набрал бы. Я же в первый год вообще почти не ел. Сначала заведующий оставлял меня в одиночестве за столом, иногда я просиживал так часами, пока все же не умудрялся впихнуть в себя хоть что-то. Со временем я наловчился прятать еду в полиэтиленовый пакет в кармане, а потом смывал ее в унитаз. По-моему, пост – своего рода мольба, глубокая и инстинктивная. Думаю, в глубине души я был убежден, что если ограничивать себя в пище, то мне вернут Питера и Джейми и все станет как раньше. К началу второго года я вытянулся, похудел и сделался ужасно угловатым, как и полагается тринадцатилетнему мальчишке.
Точно не знаю, почему при всем богатстве выбора именно эту тайну я хранил так ревностно. Думаю, причина вот в чем: я всегда подозревал, что именно из-за полноты я тогда, в лесу, и отстал. Я был толстый и бежал медленнее Питера и Джейми, я был тяжелым и неуклюжим, я побоялся спрыгнуть, как они, со стены замка. Порой я размышляю о подлой, почти незаметной грани между спасением и падением. А иногда вспоминаю древних богов, тех, что требовали себе в жертву самых бесстрашных и безупречных, и спрашиваю себя, не решил ли тот, кто забрал Питера и Джейми, что я просто был недостаточно хорош.
19
Лишь во вторник утром я наконец-то сел на автобус и поехал в Нокнари за своей машиной. Будь у меня выбор, я бы вообще предпочел никогда больше не слышать про Нокнари, но мне до смерти надоело добираться до работы в битком набитых, воняющих по́том автобусах, и к тому же, пока Хизер окончательно не проела мне мозги, надо было совершить набег на супермаркет.
Машина по-прежнему стояла на парковке, с того вечера она ничуть не изменилась, разве что покрылась из-за дождя слоем грязи и на пассажирской дверце кто-то пальцем вывел “ПОМОЙ МЕНЯ”. Лавируя между бараками археологов (по всей видимости, пустыми, только Хант сморкался в своем сараюшке), я прошел через раскопки и направился в лес за спальным мешком и термосом.
Настрой у археологов изменился, теперь тут никто не шутил и не брызгался водой из шланга. Работа проходила в мрачном молчании, археологи трудились словно каторжные, быстро и напористо. Я прикинул сроки: если иск не удовлетворят, то в следующий понедельник здесь начнется стройка, значит, у археологов неделя. Я видел, как Мэл оперлась на мотыгу и выпрямилась. Морщась и тяжело дыша, она схватилась за спину, а голову откинула назад, будто бы не в силах держать ее прямо. Впрочем, вскоре Мэл расправила плечи, вздохнула и снова взмахнула мотыгой. Небо, серое и тяжелое, неприятно давило своей близостью. Где-то далеко, в поселке, выла автомобильная сигнализация, но никто не обращал на нее внимания.
Лес сердито хмурился, не желая ничего отдавать. Я посмотрел на него и понял, что меня совершенно не тянет заходить в этот влажный сумрак. Спальный мешок наверняка промок насквозь и заплесневел, в нем поселились муравьи, да мне он и без надобности. Погружаться ради него в необозримую мшистую тишину – нет, оно того не стоит. Возможно, кто-нибудь из археологов или местные детишки найдут спальник и заберут себе до того, как он окончательно сгниет.
На службу я уже опоздал, и от одной мысли о работе меня валило с ног от усталости, и к тому же на этой стадии расследования лишние несколько минут роли не сыграют. Я нашел подходящее место на полуразрушенной стене, поставил на нее ногу и закурил. Коренастый паренек с короткими темными волосами – Джордж Мак-чего-то-там, я смутно помнил его со времен допросов – поднял голову, увидел меня и, похоже, решил последовать моему примеру. Он воткнул совок в землю, опустился на корточки и вытащил из кармана джинсов расплющенную пачку сигарет.
Марк трудился чуть поодаль – с лихорадочной быстротой раскапывал холмик по пояс высотой, и едва брюнет достал сигарету, как Марк засек и стрелой бросился к нему:
– Эй, Мэкер! Ты какого хрена творишь вообще?!
Мэкер виновато вскочил.
– Господи! – Он выронил пачку и принялся нашаривать ее в грязи. – Да я просто минутку покурить хотел! Чего ты накинулся-то?
– Вот будет перерыв – и покуришь. Предупреждал же.