– Вдохните глубже, – посоветовала Кэсси. – Все хорошо, вам просто надо водички попить.
Она забрала у него разорванный стаканчик, поставила перед ним новый и налила воды. Пока Дэмьен, стискивая стаканчик обеими руками и глубоко дыша, пил, Кэсси сжимала ему плечо.
– Ну вот, – сказала она, когда лицо у него слегка порозовело, – вы молодец. Итак, предполагалось, что вы изнасилуете Кэти, но вы вместо этого обошлись совком, да и то после ее смерти?
– Я сдрейфил, – тихо пробормотал он, уткнувшись в стаканчик, – она такие ужасные вещи творила, а я сдрейфил.
– И поэтому, – Сэм постучал пальцем по распечаткам звонков, – после смерти Кэти вы с Розалинд стали созваниваться реже? Два звонка во вторник, на следующий день после убийства, один – утром в среду, потом опять во вторник, а после ничего. Розалинд рассердилась, что ты ее не послушался?
– До сих пор не понимаю, как она узнала. Сам я побоялся ей говорить. Мы с ней заранее решили, что пару недель перезваниваться не будем, чтобы полицейские – то есть вы – не догадались, что мы связаны, но через неделю она написала мне сообщение. Сказала, что, наверное, нам лучше больше не общаться, ведь мне, по всей видимости, на нее плевать. Я позвонил ей узнать, в чем дело, и она, разумеется, разозлилась! – Голос у него снова срывался. – Мы, конечно, все уладим, но, господи, у нее есть все основания на меня злиться. Кэти обнаружили только в среду, потому что я запаниковал и тем самым поставил под угрозу ее алиби, и я не… я не… Она так верила мне, у нее больше никого нет, а я с одним-единственным заданием не справился, слабак.
Кэсси не ответила. Она села спиной ко мне, я смотрел на выпирающие позвонки, и горе, тяжелое и неумолимое, придавливало меня. Слушать это дальше не было сил. Слова о том, что Кэти занималась балетом только ради того, чтобы привлечь к себе внимание, выбили из меня весь гнев, оставив лишь пустоту. Хотелось спать, хотелось стереть все из памяти, и пускай меня разбудят, когда этот день закончится и все смоет дождем.
– Я вот что думаю, – говорил Дэмьен, когда я уходил, – мы с Розалинд пожениться собирались. Как только Джессика, ну, достаточно поправится и Розалинд сможет переехать. Наверное, у нас уже не получится, да?
Они провели с ним весь день. Я в большей или меньшей степени представлял себе, как все проходит: последовательность событий у них есть, и теперь они дополняют историю датами и подробностями, проверяя, не осталось ли несоответствий, пусть даже самых незначительных. Признание – это лишь начало. Дальше нужно обеспечить его достоверность, предугадать вопросы адвокатов и присяжных, удостовериться, что все записано, пока подозреваемый не прочь поговорить и не придумал других объяснений. Сэм въедливый, а значит, у них все получится.
В кабинет заходили Суини с О’Горманом – они принесли распечатки телефонных разговоров Розалинд, отчеты о дополнительных допросах Розалинд и Дэмьена. Я отправил их в допросную. Заглянувший в кабинет О’Келли подозрительно зыркнул на меня, но я сделал вид, будто занят горячей линией. Ближе к вечеру ко мне заявился Куигли – решил поделиться своими соображениями о нашем расследовании. То, что я не жаждал ни с кем говорить, – это еще полбеды. Намного хуже другое: у Куигли особый нюх на неудачников. За исключением неловких попыток втереться в доверие, он почти не лез к нам с Кэсси и досаждал в основном новичкам, тем, кто давно выгорел, и бедолагам, чья карьера вдруг пошла наперекосяк. Куигли придвинул стул поближе ко мне и принялся намекать, что преступника мы бы намного раньше поймали, прояви я должное уважение и обратись за советом к нему, Куигли. Он печально указал мне на мою психологическую ошибку, которую я допустил, позволив Сэму занять мое место на допросе, после чего поинтересовался распечатками разговоров Дэмьена и хитро намекнул, что тут наверняка замешана сестра убитой. Я совершенно забыл, как нужно избавляться от Куигли, и от этого его присутствие не просто раздражало, но казалось каким-то зловещим знаком. Он напоминал огромного самодовольного грифа, который с хриплым клекотом кружит надо мной.
В конце концов, точь-в-точь школьный задира, Куигли понял, что я чересчур измотан и толку от меня не добьешься, и, скорчив обиженную мину, вернулся к своим делам. Я прекратил притворяться, будто регистрирую звонки, и подошел к окну. Следующие несколько часов я смотрел на дождь и слушал знакомые звуки за спиной: смех Бернадетт, треньканье телефона, оживленный спор, прерванный хлопнувшей дверью.
В двадцать минут восьмого в коридоре наконец послышались шаги Кэсси и Сэма. Слов я не разобрал, но голоса узнал. Забавно, сколько всего замечаешь, когда смотришь на привычные предметы под иным углом. На низкий тембр голоса Сэма я обратил внимание, лишь услышав, как Сэм допрашивает Дэмьена.
– Домой хочу, – сказала Кэсси, когда они вошли в кабинет.
Она плюхнулась на стул и уронила голову на руки.
– Скоро закончится, – успокоил ее Сэм, но говорит он про день или про расследование, я не понял.
Он направился к своему месту, а по пути, к моему изумлению, быстро погладил Кэсси по голове.
– Как все прошло? – Я и сам понял, что прозвучало это фальшиво.
– Отлично, – Сэм потер глаза, – по-моему, с Дэмьеном мы закончили.
Зазвонил телефон, и Бернадетт велела нам всем никуда не уходить – нас хочет видеть О’Келли. Сэм кивнул, грузно опустился на стул и расставил ноги, словно фермер, который вернулся домой после тяжелого дня. Кэсси с трудом подняла голову и выудила из заднего кармана блокнот.
О’Келли, по своему обыкновению, заставил нас ждать. Все мы молчали. Кэсси рисовала в блокноте колючее, зловещее дерево. Сэм положил голову на стол и невидящим взглядом таращился на увешанную фотографиями доску. Я, привалившись к оконной раме, смотрел на темный сквер внизу, на кусты, которые гнулись под порывами ветра. Мы походили на актеров, чьи позы несут в себе на первый взгляд непонятный, но темный смысл. Под потолком гудела и мерцала люминесцентная лампа, ее вспышки почти загипнотизировали меня, и мне уже чудилось, будто мы играем какую-то экзистенциальную пьесу, в которой часы вечно показывают 7:38, а исполнители навсегда застыли в предопределенных для них позах. Когда О’Келли наконец вошел, мы все вздрогнули от неожиданности.
– Давайте по порядку, – брюзгливо проговорил он, выдвинув стул и швырнув на стол стопку документов. – О’Нил, напомни-ка, как ты поступишь с Эндрюзом?
– Забуду про него, – тихо ответил Сэм.
Вид у него был измученный. Нет, ни мешков под глазами, ни еще чего-нибудь в этом же роде – любой, кто его не знал, ничего особого и не заметил бы, однако его деревенская свежесть испарилась, и теперь он выглядел ужасно юным и ранимым.
– Отлично. Мэддокс, возьмешь отпуск на пять дней.
Кэсси быстро посмотрела на него:
– Да, сэр.
Я украдкой покосился на Сэма – старался понять, удивился ли он или уже знает, в чем дело. Впрочем, лицо Сэма осталось бесстрастным.
– Райан, ты работаешь в канцелярии до дальнейших распоряжений. Не знаю, как трое таких умников, как вы, умудрились вычислить Дэмьена Доннелли, – поблагодарите удачу, потому что в противном случае судьба ваша была бы еще печальнее, чем сейчас. Ясно?
Никто не нашел достаточно сил, чтобы ответить. Я отлепился от окна и сел подальше от остальных. О’Келли обвел нас подозрительным взглядом и принял молчание за согласие.
– Ладно. Что там с Доннелли?
– Я бы сказал, что с Доннелли мы справились, – заговорил Сэм, когда понял, что никто другой отвечать не собирается. – Чистосердечное признание, в том числе подробности и порядочное количество улик. По-моему, для него единственная возможность избежать наказания – это изобразить невменяемого, и если ему достанется хороший адвокат, он так и поступит. Сейчас его мучает совесть, он изображает раскаяние, но посидит несколько дней – и это как рукой снимет.
– Никакой невменяемости, этого допустить нельзя, – отрезал О’Келли. – А то однажды в суде какой-нибудь придурок встанет и заявит: “Ваша честь, он не виноват, его мамаша просто слишком рано стала приучать его к горшку, поэтому он и свернул шею этой девчонке…” Заднице моей, и той смешно. Он такой же невменяемый, как я. Пускай кто-нибудь из наших экспертов осмотрит его и составит заключение.
Сэм кивнул и сделал пометку в блокноте.
О’Келли порылся в бумагах и достал какой-то отчет.
– Так, что там с сестрой?
Атмосфера в кабинете сделалась еще тягостнее.
– Розалинд Девлин, – Кэсси подняла голову, – у них с Дэмьеном был роман. По его словам, убийство – это ее идея. Розалинд вынудила его.
– Ясно. Причина?
– По словам Дэмьена, – Кэсси говорила очень спокойно, – Розалинд сказала ему, что Джонатан Девлин сексуально домогался всех трех своих дочерей и применял физическое насилие по отношению к Розалинд и Джессике. Кэти, будучи его любимицей, поощряла физические наказания своих сестер и иногда становилась их инициатором. Розалинд говорила, что если Кэти не будет, насилие прекратится.
– Есть доказательства, это подтверждающие?
– Наоборот. Дэмьен говорит, будто Розалинд рассказывала, как отец пробил ей череп и сломал руку Джессике, однако в медицинских картах нет ни одного упоминания об этом, да и вообще ничего, что подтверждало бы факт насилия. А Кэти, которая, по словам Розалинд, на протяжении нескольких лет имела половые контакты с отцом, на самом деле умерла девственницей.
– Тогда зачем мы тратим время на этот бред? – О’Келли отшвырнул отчет. – Мэддокс, убийцу мы нашли. Иди домой, и пускай дальше разбираются юристы.
– Потому что автор этого бреда – Розалинд, а не Дэмьен. – В голосе Кэсси впервые появились нотки упрямства. – Кто-то много лет подряд травил ядом Кэти, и это явно не Дэмьен. Когда она в первый раз поступила в балетное училище, а Дэмьен тогда даже не знал о ее существовании, Кэти так сильно заболела, что вынуждена была отказаться от учебы. Кто-то вложил в голову Дэмьену желание убить девочку, которую он, считай, и не видел прежде. Вы, сэр, сами сказали, что невменяемым он не является, так что это не загадочные голоса в голове науськали его на убийство. Розалинд – единственный человек, у кого была