Идея заняться любовью у водопада с этим красивым, хотя и примитивным членом местного племени манила Джейн, но потом она забеременела, а Жан-Пьер сделал признание, до какой степени он боялся потерять ее, и она решила направить всю энергию на сохранение и упрочнение своего брака, не считаясь ни с чем. Поэтому она так ни разу и не побывала у водопада, а когда беременность стала видна отчетливо, Мохаммед престал смотреть на ее тело с прежним вожделением.
Вероятно, именно эта их несостоявшаяся физическая близость внушила Мохаммеду мысль навестить ее настолько вовремя и помочь, тогда как любой другой местный мужчина отказал бы ей в поддержке и мог, чего доброго, попросту сбежать прямо с порога ее дома. Или возможной причиной стал Муса. У Мохаммеда был только один сын (три дочери в счет не шли), и на него давила мысль, что он оказался в долгу перед Джейн. Сегодня я обзавелась и другом, и врагом, подумала она: Мохаммедом и Абдуллой.
Боль вернулась, и она поняла, что ей выдалась более продолжительная, чем прежние, пауза между схватками. Почему они перестали быть регулярными? Это нормально? Жан-Пьер не упоминал о такой возможности. Но правда и то, что он почти забыл даже азы гинекологии, которую изучал три или четыре года назад.
Но эта схватка оказалась самой тяжелой из всех, заставив ее дрожать и чувствовать тошноту. Где же повитуха? Мохаммед должен был уже отправить к ней жену – он не забудет, не передумает. Но подчинится ли жена своему мужу? Конечно же, подчинится – ни одна афганская женщина не посмела бы ослушаться. Зато она могла идти очень медленно, сплетничая по дороге с соседками или даже задержавшись у одной из них на стаканчик чая. Если в долине Пяти Львов допускался адюльтер, то и для ревности существовала почва, а Халима наверняка знала или, по крайней мере, догадывалась о чувствах своего супруга к Джейн – женам свойственна подобная проницательность. И теперь ей претила просьба срочно бежать за помощью для потенциальной соперницы, экзотической белокожей образованной иностранки, которой увлекся муж. Внезапно Джейн почувствовала, что сердится на Мохаммеда и на Халиму. Я не сделала им ничего плохого, подумала она. Почему же они бросили меня? Почему моего мужа нет сейчас рядом?
С началом новой схватки она залилась слезами. Все стало совершенно невыносимо.
– Я больше этого не выдержу, – произнесла она вслух. Ее всю бесконтрольно трясло. Ей хотелось умереть, прежде чем боль еще более усилится. – Мамочка, помоги мне. Помоги, мамочка, – всхлипывала она.
Но вдруг сильная рука перехватила ее через плечо, и раздался женский голос, бормотавшей ей на ухо нечто неразборчивое, но успокаивающее на дари. Не открывая глаз, она вцепилась в женщину, завывая и плача, поскольку схватки становились все интенсивнее, но потом начали постепенно затихать, и каждая порождала ощущение, что она может быть последней или хотя бы последней до такой степени болезненной.
Она подняла взгляд и увидела серьезные карие глаза и похожую на ореховую скорлупу кожу щек старой Рабии, повивальной бабки.
– Да пребудет с вами бог, Джейн Дебу.
Джейн почувствовала облегчение, словно с нее сняли очень тяжелый груз.
– И с вами тоже, Рабия Гуль, – благодарно прошептала она.
– Боль посещает вас часто?
– Каждую минуту или две.
Донесся другой женский голос:
– Ребенок рождается раньше положенного времени.
Джейн повернула голову и увидела Захару Гуль, невестку Рабии, несколько полноватую девушку одного с Джейн возраста с почти иссиня-черными волосами и широким, вечно готовым улыбаться ртом. Из всех деревенских женщин именно к Захаре Джейн испытывала наиболее теплые чувства.
– Я рада, что вы тоже пришли, – сказала она.
– Роды ускорила необходимость нести на себе Мусу к вершине холма, – объяснила Рабия.
– И это единственная причина? – спросила Джейн.
– А разве ее недостаточно?
Значит, они ничего не знают про ее схватку с Абдуллой, подумала Джейн. Он разумно решил сохранить все в секрете.
– Мне приготовить все необходимое для рождения младенца? – спросила Рабия.
– Да, пожалуйста.
Одному богу известно, каким примитивным гинекологическим манипуляциям я позволяю подвергнуть себя, размышляла Джейн, но я ничего не смогу сделать одна. Просто не смогу.
– Не желаете ли, чтобы Захара приготовила чай? – спросила Рабия.
– Да, пожалуйста.
По крайней мере, в этом не содержалось пока никаких намеков на суеверия.
Обе женщины взялись за дела. Само по себе их присутствие заставило Джейн почувствовать себя лучше. Как это мило, подумала она, что Рабия попросила разрешения помочь. Западный врач бесцеремонно вошел бы и взялся за дело так, будто он один здесь хозяин положения. Рабия совершила ритуальное омовение рук, призывая в помощь себе пророков, чтобы роды прошли успешно, и только потом тщательно помыла руки с мылом в большом тазу с водой. Захара принесла горшок с дикой рутой, а Рабия сожгла пригоршню мелких темных семян с помощью раскаленных углей. Джейн вспомнила местное поверье, что запах горящей руты помогал изгнать злых духов. Впрочем, она сразу утешила себя – едкий дым хотя бы помешает залетать в комнату мухам.
Рабия считалась не просто повивальной бабкой. Помощь при родах была ее основной обязанностью, но она, кроме того, пускала в ход разного рода магические травы и заклинания, чтобы придать плодовитости женщинам, у которых возникали сложности с зачатием. Располагала она и средствами для его предотвращения, даже для прерывания беременности, но спрос на них был невелик: афганские женщины обычно хотели иметь много детей. К Рабии же обращались и за консультациями по поводу любых «женских» недугов. И неизменно приглашали, если требовалось обмыть тело покойника, поскольку среди мужчин это занятие, как и деторождение, считалось нечистым.
Джейн наблюдала, как Рабия перемещается по комнате. Вполне возможно, она была самой старой жительницей кишлака, достигнув возраста примерно шестидесяти лет. Ее отличал маленький рост – не более пяти футов – и худощавость, свойственная большинству населения этих краев. Морщинистое смуглое лицо обрамляли седые волосы. Она двигалась неспешно. Ее тонкие и костлявые пальцы справлялись с делом точно и эффективно.
Поначалу их отношения с Джейн складывались не слишком гладко, исполненные взаимного недоверия и даже враждебности. Когда Джейн однажды спросила, кого Рабия приглашала помочь себе, если случались сложные роды, старуха гордо и резко заявила: «Быть может, дьявол обходит меня стороной, но у меня никогда не было сложных родов, и я ни разу не потеряла ни мать, ни младенца». Зато позже, если деревенские женщины приходили к Джейн с мелкими проблемами менструального цикла или для заурядного определения стадии беременности, она стала отправлять их к Рабии, не выписывая утешительного плацебо, и так между ними начало налаживаться рабочее сотрудничество. Рабия, например, советовалась с Джейн по поводу недавно родившей женщины, у которой развилась вагинальная инфекция. Джейн также снабдила Рабию запасом пенициллина, объяснив, в каких случаях и как применять его. И престиж Рабии значительно возрос, когда всем стало известно, что западные медики доверяют ей, выделяют свои лекарства, а потому в тот раз она уже не побоялась обидеть повитуху, когда объяснила: инфекцию могла занести сама Рабия, поскольку привыкла вручную смазывать родовой канал.
С тех пор Рабия взяла себе за правило приходить в больницу еженедельно, с интересом беседовала с Джейн и наблюдала за ее работой. Джейн использовала эти визиты, чтобы мимоходом внушить гостье самые простые вещи: почему врачи так часто моют руки, зачем держат все инструменты в кипящей воде после того, как используют их, и для чего необходимо давать как можно больше пить детям, страдающим от диареи.
Взамен Рабия поделилась с Джейн некоторыми своими секретами. Джейн с интересом узнала, из чего состояли отвары и мази, приготовленные Рабией, легко догадываясь, почему многие из них действительно оказывали целебное воздействие. Так, ее средства для ускорения наступления беременности содержали частички мозга зайца или кошачьей селезенки, добавляя в обмен веществ пациентки гормоны, которых ей не хватало. А мята или котовник в некоторых снадобьях, вероятно, снимали воспаления, мешавшие зачатию. Имелось в распоряжении Рабии и лекарство, которое она давала женам, чьи мужья мучились от импотенции, и здесь все оказывалось совсем уж элементарно, поскольку отвар содержал значительную дозу опиума.
Недоверие сменилось взаимным уважением, но вот по поводу собственной беременности Джейн предпочла у Рабии не консультироваться. Одно дело – позволить Рабии использовать смесь народной медицины и колдовства, пригодную для афганских женщин, но подвергнуться ее знахарству самой – совершенно иное. Кроме того, Джейн справедливо полагала, что роды у нее примет лично Жан-Пьер. А потому, когда Рабия стала расспрашивать о расположении плода и прописала овощную диету для будущей девочки, Джейн ясно дала ей понять – она будет вынашивать ребенка и рожать, как это принято на Западе. Рабия выглядела немного уязвленной, но приняла такое решение Джейн с чувством собственного достоинства. И вот теперь Жан-Пьер уехал в Хауак, а Рабия оказалась рядом, и Джейн оставалось только радоваться помощи от старой женщины, которая принимала роды сотен детей и сама родила одиннадцать.
На какое-то время боль почти пропала, но в последние несколько минут, пока она наблюдала за неспешными движениями Рабии по комнате, Джейн почувствовала совершенно иное ощущение внизу живота: сильное давление изнутри, сопровождавшееся желанием тужиться. Затем желание сделалось нестерпимым, и она начала напрягать мышцы, стонала, но не от боли, а от самих по себе усилий вытолкнуть младенца из утробы.
Она слышала голос Рабии, доносившийся словно издалека:
– Началось. Это хорошо.
Через некоторое время стремление тужиться пропало. Захара принесла чашку зеленого чая. Джейн села и с благодарностью мелкими глотками выпила чай. Он оказался теплым и очень сладким. Захара – моя ровесница, подумала Джейн, но уже произвела на свет четверых детей, не считая выкидышей и мертворожденных младенцев. Но она отличалась от многих других женщин деревни полнотой, жизнеспособностью, уподобляясь здоровой молодой львице. Она наверняка родит еще нескольких. В первое время, когда большинство ее подруг еще относились к Джейн с подозрительностью и враждебностью, Захара сразу приняла ее с откровенным любопытством, и Джейн поняла, насколько Захару раздражали многие обычаи и традиции долины, как жадно она готова была воспринимать западные концепции здравоохранения, ухода за детьми и питания. И постепенно Захара стала не только близка Джейн чисто по-человечески, но и очень помогала развивать ее программу просвещения, внедрению элементов здорового образа жизни.