Джейн улыбнулась. Он снова становился самим собой. Прежним Жан-Пьером.
Шанталь заплакала, и Джейн немедленно ощутила, как легкой болью отозвались ее груди. Она взяла ребенка на руки и начала кормить. Жан-Пьер продолжал ужинать. Джейн попросила:
– Оставь, пожалуйста, немного масла для Фары.
– Хорошо, оставлю.
Он вынес посуду с остатками их трапезы, а потом вернулся с миской шелковицы. Джейн ела ягоды, пока младенец по-прежнему не отрывался от ее груди. Вскоре девочка заснула, но Джейн прекрасно знала, что всего через несколько минут она проснется и захочет еще молока.
Жан-Пьер отодвинул миску от себя и сказал:
– Мне сегодня снова на тебя пожаловались.
– Кто именно? – резко вскинулась Джейн.
Жан-Пьер выглядел не слишком убежденным, но упрямым.
– Мохаммед Хан.
– Но ведь он говорил не от своего имени, не так ли?
– Вероятно, не от своего.
– И на что же он жаловался?
– На то, как ты учишь деревенских женщин оставаться бесплодными.
Джейн вздохнула. Ее огорчала не только глупость и ограниченность мужчин из кишлака, но и слишком терпимый подход Жан-Пьера к их жалобам. Она хотела, чтобы он защищал ее, а не просто прислушивался к обвинениям в ее адрес.
– Разумеется, за всем этим стоит Абдулла Карим, – сказала она.
Жена муллы часто появлялась на берегу реки и, несомненно, доносила мужу обо всем, услышанном там.
– Тебе придется это прекратить, – заявил Жан-Пьер.
– Прекратить что? – Джейн почувствовала гневные нотки в своем голосе.
– Объяснять им, как избежать беременности.
Это звучало совершенно неверным и даже извращенным истолкованием того, чему на самом деле Джейн учила женщин, но у нее не было охоты защищаться, оправдываться или тем более извиняться.
– С какой стати мне прекращать просвещать их? – спросила она.
– Это может создать для нас очень большие проблемы, – сказал Жан-Пьер так, словно от него требовалось бесконечное терпение, и такой тон еще больше выводил Джейн из себя. – Если мы всерьез оскорбим муллу, нас могут вынудить покинуть Афганистан. Но гораздо хуже, что мы навредим репутации «Медиков за Свободу», и повстанцы тогда будут способны отказаться от услуг врачей этой организации. Для них это прежде всего священная война, понимаешь ли, и духовное здоровье порой гораздо важнее физического. Они могут решить, что обойдутся и без нашей помощи.
Существовали и другие благотворительные организации, направлявшие молодых докторов-идеалистов в Афганистан, но Джейн не стала прибегать к такому аргументу. Вместо этого она прямо сказала:
– Нам придется пойти на риск.
– Придется? – переспросил он, и она заметила появление злого выражения на его лице. – Почему же?
– Потому что есть только одна помощь, имеющая неизменную и ни с чем не сравнимую ценность, которую мы можем оказать этому народу. Я имею в виду – дать им информацию. Прекрасно залечивать их раны и раздавать лекарства от мучающих их глистов, но у них никогда не будет достаточного количества своих врачей и медикаментов. Однако мы в состоянии кардинально улучшить их здоровье на постоянной основе, обучив их наиболее насущным правилам питания, личной гигиены и заботы о своем самочувствии. Уж лучше обидеть Абдуллу, чем прекратить нашу важную работу.
– И все же мне крайне жаль, что ты стала врагом для этого человека.
– Но он ударил меня своей палкой! – яростно воскликнула Джейн.
Шанталь заплакала. Джейн усилием воли заставила себя успокоиться. Она некоторое время убаюкивала ребенка. Затем снова принялась кормить. Почему Жан-Пьер не понимал, до какой степени трусливую тактику избрал? Как мог он настолько бояться высылки из этой богом забытой страны? Джейн опять глубоко вздохнула. Шанталь отвернулась от ее груди и стала издавать недовольные звуки. Они готовы были продолжить спор, но в этот момент до них издали донеслись крики.
Жан-Пьер нахмурился, вслушался и встал из-за стола. Теперь уже мужской голос раздавался непосредственно у них во дворе. Жан-Пьер взял шаль и накинул ее жене на плечи. Она завязала ее поверх груди. Это был достигнутый ими некоторое время назад компромисс. Шаль не могла считаться достаточно плотной одеждой, если принимать во внимание афганские традиции, но и Джейн наотрез отказывалась уподобляться личности второго сорта и торопливо выбегать из комнаты во время кормления, если к ним заходил посторонний мужчина. А если кому-то это не нравится, с самого начала заявила она, пусть лучше не является к врачу на дом.
– Войдите! – выкрикнул Жан-Пьер на дари.
Это был Мохаммед Хан. Джейн как раз находилась в подходящем настроении, чтобы высказать откровенно свое мнение о нем самом и об остальных мужчинах кишлака, но не решилась, как только заметила предельное напряжение на его красивом лице. Кроме того, он едва ли вообще обратил внимание на ее присутствие.
– Караван попал в засаду, – без предисловий начал он. – Мы потеряли двадцать семь человек и весь груз.
Джейн даже зажмурилась от нахлынувшей на нее душевной боли. Она ведь совершила путешествие с одним из подобных караванов, чтобы впервые попасть в долину Пяти Львов, и невольно ее воображение живо нарисовало ей картину засады. Смуглые мужчины на своих недокормленных лошадях неровной цепочкой растянулись вдоль каменистой тропы, проходившей по узкому и темному ущелью. Вдруг доносится звук режущих воздух лопастей вертолетов, который скоро достигает крещендо. Летят осветительные ракеты, гранаты, начинают стрельбу пулеметы. В панике афганцы пытаются отыскать для себя укрытия среди почти отвесных и ровных скалистых стен ущелья, напрасно палят из ружей по неуязвимым для них вертолетам. А потом уже слышны только стоны раненых и предсмертные крики убитых.
Внезапно она вспомнила о муже Захары. Ее муж шел с этим караваном.
– А что… Как там Ахмед Гуль?
– Он жив и вернулся с нами.
– О, слава богу хотя бы за это! – выдохнула Джейн.
– Но он ранен.
– Кто из жителей кишлака погиб?
– Никто. Обитателям Банды повезло. Мой брат Матулла уцелел, как и Алишан Карим, брат муллы. Есть еще три выживших, но двое из них получили ранения.
– Я сейчас приду к ним, – сказал Жан-Пьер.
И он удалился в переднюю комнату дома, где когда-то находилась лавка, потом клиника, а сейчас ее превратили в медицинский склад.
Джейн уложила Шанталь в самодельную колыбель, стоявшую в углу гостиной, и поспешно привела себя в порядок. Жан-Пьеру может потребоваться ее помощь, а если нет, то она постарается уделить внимание Захаре, утешить ее, насколько это возможно.
– У нас почти не осталось боеприпасов, – сказал Мохаммед.
Но Джейн не слишком опечалило его сообщение. Война вызывала у нее глубочайшее отвращение, и она не стала бы проливать слез, если бы повстанцам пришлось на время перестать убивать несчастных, стосковавшихся по дому мальчиков – семнадцатилетних русских солдат[9].
Мохаммед продолжал:
– За год мы лишились четырех караванов. Всего три добрались до места назначения.
– Каким образом русским удается обнаружить их? – спросила Джейн.
Жан-Пьер, слышавший все через открытую дверь, отозвался из соседнего помещения:
– Должно быть, они значительно активизировали разведку вокруг перевалов с низко летящих вертолетов. Или даже используют снимки со спутников.
Но Мохаммед помотал головой.
– Нас выдают им пуштуны.
Джейн это представлялось вполне вероятным. Во многих кишлаках, через которые проходили караваны, местные жители рассматривали их как причину для последующих русских атак на себя, а потому могли стремиться обеспечить собственную безопасность, указав русским местонахождение каравана, хотя Джейн недоумевала, как им удавалось передавать информацию врагам.
Потом она вспомнила, что надеялась получить сама с попавшим в засаду караваном. Она заказала антибиотики, гиподермические иглы для шприцев и особенно много стерильного перевязочного материала. Жан-Пьер тоже составил длинный список необходимых ему лекарств. У «Медиков за Свободу» был свой представитель в Пешаваре, городе на северо-западе Пакистана, где повстанцы покупали оружие. Самое элементарное он мог раздобыть на месте, но вот лекарства приходилось доставлять самолетами из Западной Европы. Какая прискорбная потеря! Теперь пройдут месяцы, прежде чем прибудут новые запасы. С точки зрения Джейн, это была значительно более серьезная неудача, чем утрата патронов и винтовок.
Жан-Пьер вернулся со своим докторским саквояжем. Они втроем вышли во двор. Кругом царила непроглядная темень. Джейн задержалась, чтобы проинструктировать Фару, когда менять Шанталь пеленки, а затем поспешила вслед за мужчинами.
Она догнала их, когда они уже приближались к мечети. Здание не могло похвастаться изяществом архитектуры или элегантностью отделки, как мечети с цветных фотографий в глянцевых альбомах, посвященных искусству народов мусульманского Востока. С одной стороны постройка оставалась совершенно открытой, скошенная и выложенная циновками крыша опиралась на каменные колонны, и Джейн часто воспринимала мечеть как излишне большую автобусную остановку или как уцелевшую веранду разрушенного особняка в колониальном стиле. Арка по центру мечети выходила в окруженный невысоким забором крытый двор. Жители кишлака относились к мечети без особого почтения. Разумеется, они там молились, но зачастую использовали как место собраний, рынок, класс для учебы или гостиницу для редких приезжих. Но сегодня она превратилась в госпиталь.
Масляные лампы, свисавшие с крюков, вбитых в колонны, освещали внутреннее помещение мечети, как и прежде, больше похожее на веранду. Деревенские жители образовали толпу слева от арки. Они выглядели подавленными и вели себя тихо: несколько женщин беззвучно рыдали. Доносились голоса двух мужчин. Один из них задавал вопросы, другой отвечал ему. Толпа расступилась, пропуская Жан-Пьера, Мохаммеда и Джейн.
Все шестеро переживших засаду тесной группой собрались на глинобитном полу. Трое, не получившие ранений, пристроились на корточках, оставаясь в своих привычных круглых шапочках-читрали. Они были грязными, понурыми и казались совершенно выбившимися из сил. Джейн узнала Матуллу Хана, молодую копию Мохаммеда, и Алишана Карима, намного более худого, чем его брат мулла, но похожего на него вечно неприязненным выражением лица. Двое раненых сидели на полу, прислонившись спинами к стене. Голова одного из них была неряшливо обмотана несвежим и покрытым пятнами крови бинтом. Рука второго лежала на импровизированной перевязи. Джейн не приходилось сталкиваться прежде ни с тем, ни с другим. Почти бессознательно она оценила степень опасности их ран для жизни, и обе показались ей сравнительно легкими.