– И с тобой, Джейн Дебу, – вежливо отозвался он на приветствие.
Она сделала паузу, восстанавливая сбитое дыхание. Он наблюдал за ней с выражением несколько удивленного терпения на лице.
– Как дела у Мусы? – спросила она.
– Он чувствует себя хорошо и вполне доволен жизнью, вот только учится управляться левой рукой. Наступит день, когда именно ей он убьет русского.
В устах афганца эта фраза прозвучала шуткой. Традиционно левая рука предназначалась для «грязных дел», а ели всегда только правой. Джейн улыбнулась, показав, что оценила его чувство юмора, а потом сказала:
– Я была так рада спасению его жизни.
Если собеседник посчитал ее реплику неуместной сейчас, то ничем не выдал своих чувств.
– За это я в вечном долгу перед тобой, – отозвался он.
Именно на такую реакцию она и рассчитывала.
– Есть нечто, что ты теперь мог бы сделать для меня, – сказала она.
Выражение его лица стало непроницаемым.
– Если только это в моих силах…
Джейн огляделась по сторонам, куда бы присесть. Они стояли рядом с разрушенным попаданием бомбы домом. Камни и кучи глины из его передней стены разметало вдоль тропы, откуда они могли даже заглянуть внутрь постройки, где в парадной комнате из всего имущества оставались разбитый кувшин и выглядевший совершенно абсурдно яркий рекламный плакат с изображением «Кадиллака», прикрепленный кнопками к устоявшей задней стене. Джейн присела на один из крупных камней, а после недолгого колебания Мохаммед сел тоже.
– Это вполне в твоих силах, – сказала она, – но может причинить тебе некоторые неудобства.
– О чем же идет речь?
– Ты можешь посчитать мою просьбу капризом вздорной женщины.
– Возможно.
– Более того, у тебя возникнет соблазн обвести меня вокруг пальца, согласившись для вида выполнить мое пожелание, а потом якобы «забыв» о нем.
– Никогда в жизни.
– Я всего лишь прошу поступить со мной честно, пойдешь ты мне навстречу или нет.
– Я так и сделаю.
Достаточно предисловий, подумала она.
– Я хочу, чтобы ты отправил самого быстрого гонца, чтобы он догнал караван и передал приказ изменить маршрут их возвращения.
Он выглядел беспредельно изумленным. Должно быть, ожидал от нее какой-то банальной и чисто бытовой женской просьбы.
– Но почему? – спросил он.
– Ты веришь в вещие сны, Мохаммед Хан?
Он пожал плечами.
– Сны – это всего лишь сны, – ответил он уклончиво.
Вероятно, я избрала неверное слово, подумала Джейн. Лучше было назвать это видением.
– Когда я лежала одна в своей пещере в самый разгар жары, мне показалось, что я вижу белого голубя.
Внезапно он стал гораздо внимательнее слушать ее, и Джейн поняла – ей удалось-таки найти нужное понятие. Афганцы глубоко верили, что в белых голубей порой вселялись духи.
Джейн продолжала:
– Но я, должно быть, спала, поскольку птица заговорила со мной.
– О! Неужели?
Он воспринял это как признак виде́ния, а не простого сна, поняла Джейн. И она добавила:
– Я не могла разобрать, что именно голубь говорил, хотя пристально вслушивалась в его речь. Думаю, он использовал язык пашто.
У Мохаммеда округлились глаза.
– Вестник из пуштунских владений…
– А затем я увидела Исмаэля Гуля, сына Рабии и отца Фары, стоявшим позади голубя. – Она положила ладонь на руку Мохаммеда, заглянула ему в глаза, уже уверенно думая: я могу управлять тобой с невероятной легкостью, тобой – храбрым, но тщеславным и наивным до глупости мужчиной. – Из его сердца торчал кинжал, а по лицу стекали кровавые слезы. Он указывал на рукоять, словно умолял меня извлечь кинжал из его груди. А рукоять была инкрустирована драгоценными камнями. – Она сама изумлялась, где набралась всего этого вздора. – Я встала с постели и подошла к нему. Мне стало страшно, но необходимо было спасти ему жизнь. Вот только стоило мне протянуть руку…
– Что произошло?
– Он исчез, а я, наверное, очнулась ото сна.
Мохаммед закрыл широко распахнувшийся из-за отвисшей челюсти рот, вернул себе полную достоинства позу и с важным видом нахмурился, словно всерьез рассматривая возможные интерпретации смысла видения. Самое время, решила Джейн, еще немного подтолкнуть его мысли в нужном направлении.
– Быть может, мною овладела свойственная женщинам глупость, – сказала она, придавая лицу выражение маленькой девочки, готовой прислушаться к мудрому мнению превосходящего ее умом и опытом мужчины. – Вот почему я прошу сделать это для меня, для той, кто спасла твоего сына, чтобы ты вернул мне душевный мир и покой, навел порядок в голове, избавил от мрачных предчувствий.
Он сразу же взял горделивый и чуть обиженный тон:
– Вовсе необязательно было напоминать мне о долге чести перед тобой.
– Значит, ты так или иначе исполнишь мою просьбу?
Он задал неожиданный встречный вопрос:
– Какими камнями была украшена рукоятка кинжала?
О боже, подумала она. Что послужит правильным ответом, необходимым для ее целей? Она хотела назвать изумруды, но они всегда ассоциировались с самой долиной Пяти Львов, и могло подразумеваться, что Исмаэля убил предатель из долины.
– Рубинами, – выпалила Джейн затем.
Он медленно кивнул.
– Исмаэль не разговаривал с тобой?
– Мне почудилось, будто он хотел что-то сказать, но не мог.
Мохаммед снова кивнул, а Джейн подумала: давай же, черт тебя возьми, прими наконец решение!
После долгой паузы он сказал:
– Пророчество действительно зловещее. Маршрут каравана нужно изменить.
Господи, спасибо за это, подумала Джейн.
– Ты принес мне невероятное облегчение, – совершенно на сей раз правдиво сказала она. – Я не знала, что мне делать. Теперь же я уверена – Ахмед будет спасен.
Она гадала, как может окончательно привязать Мохаммеда к данному им слову, сделать для него невозможным передумать и изменить решение. Она не вправе была заставить его давать какие-либо клятвы. Не чувствовала достаточным скрепить уговор обычным рукопожатием. И тогда прибегла к самому древнему жесту доверия. Склонилась вперед и поцеловала его в губы. Быстро и нежно, не дав ему ни шанса уклониться или хотя бы ответить на поцелуй.
– Благодарю тебя! – сказала она. – Я знаю, что ты человек чести и сдержишь обещание.
Она поднялась, оставив его сидеть с немного ошеломленным видом, а потом повернулась и побежала обратно вверх по тропе к пещерам.
Почти у самого конца подъема Джейн остановилась и посмотрела назад. Мохаммед широкими шагами продолжал спуск по склону холма, высоко подняв голову и энергично размахивая при ходьбе руками. От разбомбленного дома он уже успел удалиться на значительное расстояние. Его явно основательно потряс поцелуй, подумала Джейн. Мне впору стыдиться за себя. Я воспользовалась его суеверностью, его тщеславием и возбудила сексуальность. Если я считаю себя феминисткой, то не должна использовать мужские предрассудки о женщинах как существах, обладающих сверхъестественным двойным видением, покорных и кокетливых. Нельзя было им так манипулировать. Но ведь у нее получилось! Ее тактика сработала!
И она пошла дальше. Теперь ей предстояло разобраться с Жан-Пьером. Он вернется с наступлением сумерек: дождется приближения вечера, когда солнце палит уже не так нещадно, прежде чем пуститься в дорогу, как это сделал Мохаммед. Она предвидела, что иметь дело с Жан-Пьером окажется даже проще, чем с Мохаммедом. Прежде всего, с Жан-Пьером она сможет говорить одну только правду. А во-вторых, именно он был тем, кто поступал неверно.
Она добралась до пещер. В небольшом лагере царила привычная суета. По небу пронеслось звено русских реактивных самолетов. Все ненадолго бросили свои занятия, пронаблюдав за ними, хотя они пролетали слишком далеко и высоко, чтобы грозить бомбежкой. Когда они исчезли из поля зрения, мальчишки расставили руки подобно крыльям и стали бегать, криками подражая реву двигателей. Интересно, кого они собирались бомбить в своем воображаемом полете? – невольно подумалось Джейн.
Она зашла в пещеру-клинику, проверила, все ли в порядке с Шанталь, улыбнулась Фаре, а потом достала тетрадь-ежедневник. Она и Жан-Пьер вносили в нее записи регулярно. В основном они касались медицинских проблем. Этот своеобразный врачебный дневник необходимо было потом взять с собой в Европу и обнародовать, чтобы помочь тем, кто сменит их позже в Афганистане. Им настоятельно рекомендовали также описывать свои личные ощущения и возникавшие бытовые затруднения. Тогда сменщики будут детальнее знать, к чему им готовиться. А потому Джейн достаточно подробно отчиталась в дневнике о протекании своей беременности, об обстоятельствах рождения Шанталь, однако в весьма сдержанных выражениях, как бы сама подвергая себя цензуре, затрагивала эмоциональную сторону своей жизни.
Она уселась спиной к стене пещеры, положив тетрадь на колени, и описала историю восемнадцатилетнего подростка, умершего от аллергического шока. Она опечалилась при этом, но в депрессию не впала – вполне нормальная реакция на такого рода событие, сказала она себе.
Кратко перечислила пациентов, приходивших к ней сегодня с мелкими болячками, а потом лениво начала листать толстый дневник обратно к началу. Жан-Пьер делал свои записи небрежно поспешным, мелким почерком, почти всегда ограничиваясь лаконичным описанием симптомов, диагнозов, методов лечения и результатов. «Глисты», – писал он. Или: «Малярия». Потом: «Полностью излечено», «Состояние стабильное». А порой: «Скончался». Джейн, как правило, писала более длинными фразами. Например: «Этим утром она уже чувствует себя намного лучше». Или: «У матери ярко выраженный туберкулез». Она прочитала написанное в ранний период своей беременности о боли в сосках, расплывшихся бедрах, тошноте по утрам. С интересом заметила, как почти год назад сделала заметку: «Я боюсь Абдуллы». Сейчас она уже напрочь забыла об этом.
Джейн убрала дневник. Следующие два часа они с Фарой провели за уборкой и чисткой помещения пещеры-клиники, а затем настало время спускаться в кишлак и готовиться к наступлению ночи. По пути вниз и позже, занимаясь хлопотами в бывшем доме лавочника, Джейн обдумывала, как ей провести разговор с Жан-Пьером. Она знала, что делать. Они выйдут на прогулку, думала она, но вот с чего в точности начать, не могла сразу решить.