— Наверху, в кафе-салоне, — кивает он в ответ. — Вот только не знаю, удобно ли вам, имея в виду…
— Вполне.
Я знаю, что он имеет в виду. Современная техника снабдила любопытствующих разнообразнейшей аппаратурой. Но пока я могу говорить вполне свободно, ведь мы еще в самом начале пути.
Настев ведет меня к эскалатору, обходя стороной шумные группы туристов, навьюченных рюкзаками — рослых светловолосых парней и длинноногих девушек, встречающих с букетиками бледных северных цветов в руках и пирамиды чемоданов. Он выглядит спокойным, опытным и уверенным человеком.
В кафе-салоне тихо и прохладно, заняты всего два—три столика. Мы располагаемся в углу, я достаю из кармана и раскрываю карту, Настев же заказывает себе кофе, а мне чай.
— Дела обстоят следующим образом, — говорит он. — Вчера утром позвонили из Департамента и попросили заглянуть к ним. Как всегда любезно. И ознакомили с телефонограммой, полученной из Кронсхавена…
Появляется официант с чашками, чайником, кофейником и вазочкой печенья на подносе. Спрашивает, налить ли нам или мы сами справимся и отходит. А Настев продолжает.
Доктор Манолов погиб позавчера поздно вечером. На одном из поворотов по дороге в Юргорден его автомобиль оказался в полотне встречного движения и на полной скорости врезался в грузовик.
Классическая ситуация. Я грею руки о горячую чашку чая и жду подробностей. Настев смотрит на карту — для того я ее и достал! — и указывает пальцем:
— Здесь!
“Тигр” Скандинавского полуострова готовится перепрыгнуть Балтийское море. У одной из раскрашенных в коричневый цвет “лап” берег рассечен узким и глубоким заливом, усеянным мелкими островками. Там, где он полукругом глубже всего врезается в сушу, находится город. Название выписано латинскими буквами. Кронсхавен. Слева от него, тоже на берегу залива, поближе к темным гребням гор, прячется маленький городок, скромный и неприметный — Юргорден.
— Карта не очень точная, — говорит Настев. — Я бывал в тех местах и, как вам сказать, дороги там не из приятных! Опасные.
Эту карту я рассматривал и в Софии, но теперь все воспринимается по-другому. Даже при таком масштабе топографы все же постарались обозначить на тонкой ниточке шоссе несколько довольно крутых поворотов.
Шоссе обрывалось в Юргордене, дальше с одной стороны простиралось море, а с другой — горы.
— Что заставило его отправиться туда?
Настев в ответ качает головой.
— Не знаю. Это курортный городишко, но сейчас, осенью… Ума не приложу!
— Вам сообщили сведения о шофере грузовика?
— Тотчас же, все сведения, которые я запросил. В результате аварии он пострадал и сейчас находится в больнице в Кронсхавене. Он предупрежден, что придется дать дополнительные показания, но вряд ли мы узнаем что-нибудь для нас интересное…
— В каком смысле?
— Дело в том, что он ничем не примечательный человек. Почтенный отец семьи, двое детей. Никогда ранее не подозревали ни в чем предосудительном. Но я приготовил для вас кое-что новенькое.
Настев достает из внутреннего кармана пиджака несколько сложенных вчетверо листов и протягивает их мне.
— Там приложен и перевод.
Вырезка из вчерашнего номера газеты “Кронсхавен тиднинген”. Три колонки мелким шрифтом и две фотографии. На первом плане — смятый автомобиль марки “пежо”, за ним виднеется силуэт большого грузовика с тупой мордой радиатора. В сторонке — машина “скорой помощи”. Возле “пежо” несколько мужчин, среди них врач в белом халате. Своим телом он закрывает часть носилок.
На второй фотографии снято почти то же самое, но в другом ракурсе. На сей раз в кадре оказались и двое полицейских. Рядом их мотоциклы.
Читаю имя автора репортажа. Оно, разумеется, ничего мне не говорит. Некто Брюге, вероятно, репортер местной газеты.
Настев отпивает глоток чая, а я быстро пробегаю перевод. Интересный, достаточно ехидный репортаж, так и пышущий явной неприязнью к “этим иностранцам”, постоянно становящимся причиной тяжелых дорожных аварий. В данном случае речь идет о болгарине, наверняка под мухой усевшемся за руль. И все это приправлено неприкрытой иронией в адрес полиции, которая, как обычно, на место происшествия прибывает последней (что видно и по фотографиям!). На что идут деньги налогоплательщиков лендера Кронсхавен? На жалование нерасторопной полиции? Имеются и еще кое-какие намеки, понятные разве лишь местному населению.
Неизвестный мне Брюге — явно ловкий журналист. Много рассуждений, красочные — и, конечно, зловещие! — описания обстановки, высокий накал эмоций и мало фактов.
Но среди фактов я натыкаюсь на один, который сразу же заставляет внутренне насторожиться. Болгарин, оказывается, был настолько пьян, что даже не нажал на тормоза, когда, вылетев на полотно встречного движения, оказался, что называется, “лоб в лоб” с грузовиком.
Даже не попытался затормозить?
Вот так новость! Поздний вечер, яркий свет фар и Манолов на полной скорости врезается в большущий грузовик! Он не мог не видеть фар встречного автомобиля, тем более, что подобные грузовики увешаны дополнительными фонарями буквально как рождественские елки.
— Каким образом это установлено? — задаю я вопрос. — Или это только предположения?
— По следам шин на асфальте. Нет и намека на тормозную блокировку колес.
— И… существуют какие-либо объяснения на этот счет?
— Нет. Но репортеру неизвестно, что в момент аварии доктор Манолов был абсолютно трезв. Экспертизой не обнаружено ни малейших следов алкоголя в крови… Это и есть одна из причин, позволивших получить разрешение на ваш приезд, а если понадобится — и вашего помощника. Все же речь идет о болгарине…, одним словом, здесь не желают никаких недомолвок!
— Кто ведет расследование?
— Комиссар Кронсхавена. Это областной центр с собственным ландкомиссариатом. Но если вы сочтете нужным, мы могли бы попросить, чтобы подключили и кого-нибудь из столицы.
— Лучше не надо. И еще один вопрос. Вы хорошо знали доктора Манолова?
— Слабо… — поколебавшись отвечает Настев. — Документы работающих здесь специалистов проходят через нас, иногда они обращаются с просьбами о мелких услугах… Мы же организуем встречи, чествования праздников. Последний раз мы виделись 9 сентября[1], разговаривали. Симпатичный человек.
— А как он выглядел тогда?
— Да как сказать… — Настев на какое-то мгновение задумывается и машинально приглаживает волосы, — не знаю, он в принципе не похож на других… Нет-нет, не подумайте ничего плохого! Просто я ничего не смыслю в том, чем он занимается, очень уж это далеко от меня.
Ясно. Женя рассказывал ему о своих сыворотках. Нетрудно представить себе, как это звучало.
— Его что-нибудь тревожило? Беспокоило?
— Нет, у меня не сложилось такого впечатления. Жаловался лишь немного на дочь. Хотел забрать ее к себе, чтобы она здесь училась, но возникли какие-то сложности.
Об этих сложностях мне кое-что известно. Десятилетняя дочь осталась у его бывшей жены, которая не позволяла ей поехать к отцу.
— А как себя чувствуют другие члены группы? Какая обстановка сложилась у них в Кронсхавене?
— А какой же ей быть? Тяжело им, тревожатся. Со вчерашнего дня Велчева уже дважды звонила. Ждут вас.
В том, что звонила Николина Велчева, нет ничего удивительного. Она наш второй врач в Кронсхавене. Но может ли она сообщить что-либо важное для меня? И почему Настев ни словом не обмолвился о третьем враче — Стоименове?
А тот будто читает мои мысли.
— Доктор Стоименов… тоже предлагает свою помощь. Сами разберетесь на месте.
Как-то неохотно говорит он о молодом враче, как будто чем-то тот ему не нравится.
Но у меня уже не осталось времени на психологический анализ. Мой самолет на Кронсхавен вылетает через пятнадцать минут.
— У меня одна просьба, — говорю я. — Позвоните в Департамент и попросите, чтобы меня кто-нибудь встретил в Кронсхавене.
Настев бросает взгляд на часы.
— Обязательно. Не знаю только, застану ли кого-нибудь там в это время.
Он поднимается. Я тоже встаю со стула и складываю карту.
Дорога между Кронсхавеном и Юргорденом. Что же там произошло?
КОМИССАР ХАНКЕ
За круглым иллюминатором самолета плавают жиденькие облака. Крыло, по которому скользят светлые воздушные струйки, наклоняется, срезает облако и через стекло иллюминатора врываются отблески водной глади. Море здесь холодное, у него насыщенный синий цвет. Потом крыло выравнивается, и море сменяется стеклянной розоватой прозрачностью неба. На горизонте, будто застывшие великаны, вырастают гребни гор. Затем и они исчезают.
Самолет ревет моторами на посадочной полосе, следуя за желтой мигалкой автомобиля-проводника, потом выруливает на отведенную ему стоянку и покорно умолкает. Все еще чувствуя легкое покалывание в ушах, я вместе с другими пассажирами поднимаюсь с кресла и терпеливо ожидаю подачи трапа.
Снаружи уже чувствуется легкая прохлада. На аэродром легла мягкая осень, похожая на нашу, приходящую чуть позже, с тонкими серебристыми паутинками, плавающими в воздухе в лучах послеполуденного солнца. Мы спускаемся по поданному к самолету трапу, вдыхая неприятный запах перегретого масла, и когда после ритуального круга автобус останавливается у аэровокзала, я вижу, что меня встречают.
Точнее, встречает меня только один человек — высокий, крепкий блондин, довольно молодой, явно не старше двадцати пяти. У него открытые голубые глаза, тщательно причесанные на пробор волосы и заботливо подстриженная бородка “а ля Ришелье”. Выглядит он довольно симпатично, несмотря на педантично уложенные волосы и пижонистую бороду. Он слегка кланяется и представляется:
— Лейтенант Кольмар.
Мы обмениваемся любезностями и сразу же становится ясно, что в будущем нам придется разговаривать на своего рода балтийском эсперанто, основу которого составляют немецко-шведские корни слов, небольшие заимствования из языка Гамлета и довольно много славянских окончаний. Кольмар пытается заговорить и на русском, без особого, впрочем, успеха.