Нет, это не оптический прицел. Стрельба из машины предполагает наличие иных условий.
Как только я понимаю это, подленький страх начинает таять, вместо него приходит ненависть. Так и подмывает выйти из магазина, подойти к нему… Ноги сами несут меня. Пересекаю стоянку Рывком распахиваю дверцу, в окно которой он нагло выставил локоть. Кулак опускается на ненавистное лицо.
Ничего подобного, разумеется, не происходит. Я выхожу из супермаркета и направляюсь к своему “вольво”, послушно ожидающему меня у автомата. Нельзя ничего себе позволять даже в мыслях. Выражение лица должно оставаться абсолютно равнодушным. Физиономия должна отвечать представлению о рассеянном, тупом и не очень добросовестном инспекторе, который недостаточно опасен, чтобы его отпра вить на тот свет, но и не так глуп, чтобы оставить его без наблюдения.
Завожу машину и трогаюсь с места Делая разворот, покидаю стоянку и вдруг до меня доходит, что по существу я не знаю, где находится база института. Как мне объяснила Велчева, она расположена за городом. Подобные базы обычно располагаются вдали от городов, воздух которых загрязнен, чаще всего для них отводят место в горах. Но здесь горы кончаются, за городом встают каменистые холмы, спускающиеся к морю
Я стараюсь выбирать улицы, ведущие в сторону этих холмов. Напряжение спадает. Веду машину неторопливо, делаю остановку, чтобы купить газеты и расспросить о дороге к базе.
Того, кто следил за мной, я потерял из виду. Его машины не видно, да ее наверное и не разглядеть в тумане, который еще не рассеялся. Шоссе поднимается вверх, по обеим сторонам мелькают дачи, на крутых поворотах в разрывах молочной пелены внизу просматривается Юргорден. Где-то в заливе протяжно воет корабельная сирена, словно невидимый диковинный зверь.
После одной из дач вырастает высокая ограда из кованого железа. Судя по описанию, которое я получил, это и должна быть база. Ограда завершается массивными железными воротами. Сбоку — табличка с голубой эмблемой ЮНИЭЛ, два—три приткнувшихся автомобиля.
Оставляю “вольво” и начинаю утомительные переговоры с вахтером, который выходит из сторожевой будки, прячущейся за воротами.
Вероятно, это бывшее имение, купленное ЮНИЭЛ. Нарядная двухэтажная постройка в довоенном стиле с белыми колоннами, с украшенным барельефами фасадом. Перед ней простирается парк, засаженный кленами, мокрые медно-красные листья их ковром устилают траву. Спокойствие и тишина, все тонет в воспоминаниях о прошедшем лете.
Вахтер методически выполняет все предписанные инструкциями действия: телефонный разговор с кем-то, кого отыскать не так просто, проверка моих документов, запись в толстой тетради. Наконец, он говорит:
— Проходите! Фрекен Линдгрен встретит вас.
Я подхожу по аллее к дому и вижу, что меня уже ждут.
Фрекен Линдгрен — низенькая, очень светлая, с нежным личиком. Она относится к тому типу женщин, возраст которых определить очень трудно и которые часто походят на рано состарившихся девушек. Крахмальный халат без единой морщинки, русые волосы тщательно упрятаны под марлевый тюрбан. У нее большие серые глаза, глядевшие на меня строго — без неприязни, но и без особого удовольствия. Мы идем по коридору и останавливаемся у одного из многочисленных встроенных в стену шкафов.
— Прошу надеть халат.
Халаты висят на плечиках под прозрачными синтетическими чехлами, от которых резко несет формалином. Мой наряд дополняют шапочка и обязательные тапочки-галоши, в которые я влезаю в туфлях, постоянно чувствуя на себе взгляд внимательных серых глаз.
Наконец, фрекен Линдгрен решает, что я достоин того, чтобы вступить на территорию базы.
— Животные размещены в соседнем крыле, — говорит она, — но, как вы понимаете, здесь тоже необходимо соблюдать стерильность! В сущности, с кем вам хотелось бы побеседовать?
— С кем-то, кто хорошо знаком с характером опытов покойного доктора Манолова.
— Ну что ж, тогда я к вашим услугам. Отец в данный момент занят животными. Прошу вас!
Мы опять идем по коридору, бесшумно ступая в резиновых тапочках-галошах. Лишь крахмальный халат шуршит при каждом движении и обдает меня своим резким запахом.
Линдгрен открывает одну из дверей и приглашает меня войти. Я следую за ней и едва сдерживаю готовое вырваться удивление. Я вижу Анну Виттинг, которая сидит за столом и что-вписывает в толстый дневник. Она поднимает голову, но мое появление, видимо, ее нисколько не удивляет.
Я невозмутимо кланяюсь ей, а Линдгрен спешит представить меня.
— О, мы уже познакомились с господином инспектором! — улыбается Виттинг краешками губ. — Но, честно говоря, не ожидала встретить вас здесь. Я закончила, Хельга, не буду вам мешать!
— Вы мне окажете огромную услугу, — обращаюсь я к ней учтиво, — если останетесь. Всего на несколько минут, не больше!
И вновь завожу старую песню о необходимости повторения отдельных опытов и о том, что мы заинтересованы в доведении до конца работы, начатой нашим покойным коллегой.
Виттинг не верит ни единому моему слову, в ее русалочьих глазах появляется досада и легкая насмешка. Ничего не скажешь — она красива и сегодня выглядит даже еще лучше, чем вчера. Чем-то она похожа на древнюю молодую афинянку, тот же тип строгой, совершенной и холодной красоты.
Хозяйка приглашает меня сесть, и я устраиваюсь в соседнем кресле Что и говорить — прием не из самых радушных.
— Мне хотелось бы выяснить всего лишь несколько подробностей, — завожу я старую пластинку, — в противном случае не осмелился бы беспокоить вас… Когда доктор Манолов приступил к последней серии опытов?
Линдгрен подсчитывает в уме и говорит:
— За четыре дня… до смерти.
— Значит, тот вечер можно считать четвертым?
— Да.
— Он предварительно извещал вас о том, когда приедет?
— В этом не было необходимости. Мы с отцом находимся здесь постоянно. Здесь и живем.
Потом поясняет, что данный вид животных требует непрерывного ухода. Кормить их нужно через каждые три часа. Они дежурят с отцом по очереди. Все это сообщается так, чтобы стало понятно даже человеку, далекому от медицины.
— Доктор Манолов работал сам?
— Нет, здесь никто не смог бы справиться в одиночку. Ему помогала я, если вас это интересует.
— И сколько времени он оставался здесь… то есть, я хотел спросить, сколько времени требовалось на один опыт?
— Час—полтора. Иногда два, но не больше.
— Благодарю вас, — говорю я и поднимаюсь с кресла. — Это все. Вот только хотелось бы, если можно, взглянуть на лабораторный дневник.
— Прошу вас! — Линдгрен тоже встает. — Он там, у фру Виттинг.
Следует оценка, в ходе которой я разыгрываю старый вариант посещения “Скандии”, — роль не очень добросовестного инспектора, который относится к делу формально, не особенно интересуясь тем, что просматривает.
— Доктор Ленарт тоже приезжал вместе с Маноловым? — небрежно спрашиваю я, перелистывая страницы дневника.
— Не всегда, — отвечает Линдгрен. — Он работает в другой области.
— Но последняя серия его интересовала И, наверное, он часто сопровождал Манолова… если находил для этого время?
— Возможно, — не задумываясь отвечает она.
— У вас нет известий от доктора Ленарта? Он не давал о себе знать, после того как уехал в отпуск?
— Не вижу для этого причин, — достаточно сухо роняет фрекен Линдгрен.
Я замечаю, что фру Виттинг уже не столь безучастна к моим актерским этюдам.
— Вы тоже проводите здесь опыты, не так ли? — спрашиваю я ее как можно любезнее.
Я мог бы и не задавать этого вопроса, ибо все зафиксировано в лабораторном дневнике.
— Они вас интересуют, господин инспектор? — улыбается Виттинг.
— О, нет! — быстро отступаю я. — Лишь постольку, поскольку они могли совпадать с опытами доктора Манолова… по времени.
Улыбка не сходит с лица Виттинг.
— Профессиональное заболевание, — говорит она.
— Простите?
— Подозрительность. У всех полицейских, — добавляет Виттинг. — И что же вы подозреваете?
Она отплатила мне за этюд с протоколами опытов. Теперь моя очередь улыбаться, что я и делаю из последних сил. Мне очень хочется прямо ответить на ее вопрос, но вместо этого, разумеется, я говорю совсем другое:
— Случайность, фру Виттинг. Любой несчастный случай — совпадение случайностей!
Наш разговор грозит перейти в область абстрактных рассуждений. Замечаю, что фрекет Линдгрен украдкой посматривает на часы. Поэтому быстро перелистываю еще несколько страниц, исписанных почерком Манолова и, как мне кажется, Ленарта. Кладу дневник на стол и поворачиваюсь к Виттинг.
— Если желаете, я мог бы вас подвезти.
Она благодарит и отклоняет мое предложение: сюда она приехала на собственном автомобиле.
Мы выходим. Внизу фрекен Линдгрен прячет мои одеяния в шкаф и провожает меня до двери. Взгляд ее внимателен. Как мне кажется, в нем читается немой вопрос, который так и остается не заданным.
Из-за тумана я опаздываю. Мне казалось, что до Кронсхавена я доеду быстро, но дорога отняла более получаса. Уже перевалило за одиннадцать, и вряд ли в это время мне удастся застать Ханке в комиссариате. Да и Кольмар, вероятно, занимается перевозкой разбитой машины Манолова.
Мое предположение насчет Ханке подтверждается — его кабинет заперт. Но Кольмар у себя. Как и полагается по чину, ему отведена довольно тесная клетушка. Перед ним на столе стопки розовых и желтых листков. Судя по всему, работа над справками, которые он должен был подготовить, еще не завершена.
Мы здороваемся, я опускаюсь на стул для посетителей, и Кольмар начинает докладывать.
Он собрал квитанции билетов на паром и карточки регистрации приезжих в Юргордене. Теперь он проверял имена.
И еще. Комиссар Ханке спешно отправился в порт. Ночью был убит владелец одной из моторных яхт, и комиссар велел передать эту новость мне вместе со сведениями о совершенных в последние дни тяжелых преступлениях. С этими словами. Кольмар протягивает мне густо исписанный лист бумаги.