Конечно, огонь, который открыл Зайцев, только условно можно было назвать ответным. Скорее, это была дерзость, рассчитанная на то, чтобы «попужать» противника. Ведь У-2 был предназначен для ночного бомбометания, где почти исключались встречи с истребителями. Поэтому наш пулемет не мог идти ни в какое сравнение с вооружением «мессершмитта».
Истребители стали заходить на вторую атаку.
Я развернул самолет и пошел им навстречу, плотно прижавшись к земле. На встречных курсах у фашистов было очень мало времени на прицеливание и ведение огня. На это мы и рассчитывали. Бой происходил на высоте около 300 метров. Ведомый фашистский истребитель пошел в третью атаку. Ведущий почему-то отвернул и скрылся. Мы вновь развернулись и, дав полный газ, пошли под атакующего. Немец «дожимал» свой самолет. Но чем больше становился угол пикирования истребителя, тем быстрее приближалась к нему земля. Увлекшись атакой, фашистский летчик не успел вывести машину из пикирования и врезался в лес. Зайчик радостно закричал:
— Вот это дали! Истребителей стали сбивать!
Сделав на радостях несколько кругов над горящим «мессером», пошли домой.
Здесь нас уже ждали. Мы доложили полковнику Ганже о выполнении задания и о бое с фашистскими истребителями.
Каждый день мы четыре-пять раз ходили на разведку и корректировку. Однажды нас вновь атаковали фашистские истребители. В этом бою Алексею Зайцеву удалось точными очередями сбить одного «мессера». Вражеский летчик настолько обнаглел, что стал «резвиться» рядом с нами, подставляя нам то брюхо, то хвост своего самолета. Видимо, он либо не знал, либо забыл, что у нас есть хотя и маленький, но все же боевой пулемет. А Зайчик — отличный стрелок — только того и ждал. Результат этого боя подтвердили зенитчики. Так нашем боевом счету стало два сбитых самолета противника.
Как-то беседуя с майором Мельниковым, мы предложили провести корректировку артиллерийского огня ночью.
— Мы ночники, — сказал я. Ночь — наша стихия, в темноте мы сможем сделать больше, чем днем.
Майор удивленно посмотрел на нас, но заявил, что доложит о нашем предложении начальству.
В тот же вечер в землянке командующего артиллерией 11-й армии генерал-майора Рыжкова состоялся большой разговор. Мы горячо доказывали, что сможем корректировать огонь артиллерии ночью. Командующий внимательно выслушал все наши «за» и «против» и в заключение сказал:
— Хорошо. Я могу поверить, что ночная корректировка осуществима. Для меня неясно одно: как можно с воздуха отличить разрыв артиллерийского снаряда от сотни различных вспышек? Я согласен с вашим предложением, но в реальность его выполнения, признаться, не совсем верю…
На следующий день приехал заместитель начальника разведотдела штаба артиллерии Северо-Западного фронта подполковник Сергей Иванович Агафонов.
С. И. Агафонов
Мы обратились к нему. Долго доказывали жизненность нашего предложения. Для большей убедительности привели свои расчеты. Если пристрелку вести двумя орудиями с интервалом в 20–40 секунд, говорили мы, то штурман, заранее зная точное время выстрела и район цели, может определить место разрыва первого снаряда, а затем и второго. Причем второй снаряд посылается как дублирующий, для того чтобы штурман мог убедиться в точности своих расчетов.
Этот довод, видимо, убедил подполковника: через некоторое время вместе с ним мы докладывали обо всем генералу Рыжкову. Беседа затянулась, разгорелся спор. Подполковник Агафонов встал на нашу сторону. В итоге решили провести опытную ночную корректировку.
Нам предложили навести огонь дивизиона по центру деревни Савкино, где располагался немецкий штаб. Точность наших данных будет контролироваться всеми имеющимися у артиллеристов средствами. Работать нам предстояло с тем же 1235-м артиллерийским полком. Перед вылетом мы снова добывали у командира полка, а вместе с ним — у командиров дивизионов и батарей, с которыми предполагалось взаимодействовать.
И вот, наконец, первый вылет на ночную корректировку.
Получится или нет? С этим вопросом мы садились в самолет, подготовленный Евгением Дворецким. Он волновался не меньше нас, но, когда запустили мотор, крикнул:
— Ребята, не волнуйтесь, все будет хорошо. Ни пуха ни пepa!
Мы с Зайчиком помахали технику рукой, и самолет порулил на старт.
Вот и цель. Зайчик связался с артиллеристами. Радиостанция работала безукоризненно. Штурман передал:
— Вижу цель. Готов к работе.
С КП доложили о готовности открыть огонь. Переговоры между штурманом и артиллеристами дублировались, и я знал обо всем. Когда услышал ответ наших наземных друзей, развернул самолет и повел его к деревне. Зайчик рассчитал, что снаряд разорвется в то время, когда мы будем над Савкином. Это обеспечило штурману точное наблюдение за местом разрыва.
Через 30 секунд метрах в трехстах западнее деревни Зайчик заметил разрыв первого снаряда, затем рядом разорвался второй. Артиллеристам были сообщены координаты разрывов. Следующие снаряды разорвались уже метрах в ста от цели. Вновь поправка. Теперь снаряды легли точно. Зайчик радостно передал:
— Цель накрыта!
В этот момент из-за леса восточнее Савкина неожиданно открыла огонь артиллерийская батарея противника. Зайчик сразу же сообщил ее координаты.
Снаряды полетели в ту сторону. Артиллеристы после нашей корректировки вторым залпом накрыли батарею.
— Снаряды в центре цели. Беглый огонь! — скомандовал штурман.
С каждой минутой огонь нашей артиллерии нарастал. Минут через пять в лесу южнее расположения немецкой батареи раздался взрыв. Видимо, угодили в склад с боеприпасами. Нашей радости не было границ.
— Получилось! — ликовал Зайчик.
Алексей поздравлял с победой артиллеристов, те — нас.
Так впервые 22 декабря 1942 года была проведена ночная корректировка артиллерийского огня с самолета У-2.
Мы понимали, что одним вылетом нельзя было разбить бытовавшее мнение о невозможности корректирования огня ночью с воздуха. Командующий артиллерией поздравил нас с успешным выполнением боевой задачи, но одновременно отдал приказ:
— Опыты проводить, снаряды экономить и каждый вылет строго контролировать батареями звукометрической записи.
Проведя еще несколько успешных ночных корректировок, мы не могли сдержать своего желания побывать в полку: доложить о проделанном, встретиться с друзьями, а заодно решить кое-какие хозяйственные вопросы.
В начале января 1943 года я и Зайчик прибыли в родной полк, который к этому времени снова перебазировался на аэродром в Толокнянец. Когда-то в этой деревне насчитывалось больше пятидесяти домов, а осталось всего пять незатейливых хат и одна покосившаяся баня с маленьким подслеповатым окошечком.
Все дома и даже овраг с землянками были заняты тыловыми учреждениями 11-й армии. Наш полк после хлопот отвоевал себе залепленную по всем швам глиной, замшелую баньку, в которой разместили метеостанцию, узел связи и радиостанцию.
Весь личный состав принялся копать землянки. Но труд оказался напрасным: стоило чуть копнуть землю, и появлялась вода. Овраг, где можно было строить землянки, был перенаселен. Оставалось одно — поселиться в палатке. Ее поставили прямо на снегу, набросав на него сосновых веток и покрыв их брезентом. Так получился и пол и общая постель. В палатке смастерили печурку, которая, правда, кроме копоти и до слез едкого дыма, ничего не давала.
Здесь же разместилось и командование. Желая создать командиру полка хоть какие-нибудь удобства, летчики приволокли откуда-то пружинный диван и поставили его рядом с печкой. Но услуга получилась «медвежья». В диване оказалось неисчислимое количество клопов, и его пришлось срочно сжечь.
Командир полка пристроился на полу, где вповалку спали летчики, штурманы, стрелки и мотористы. Неудобства быта мало смущали людей. Измучившись за ночь, они спали в палатке так крепко, как будто находились в самой лучшей столичной гостинице.
Уже две недели, покинув благоустроенные землянки в Соменке, личный состав полка жил в палатке, служившей не только общежитием, но и столовой, штабом полка и эскадрилий, кладовой технического имущества.
За ночь каждый летчик делал по десять — двенадцать вылетов. Командир батальона аэродромного обслуживания неоднократно «жаловался», что не может напастись на 707-й полк авиационных бомб. И ему можно было посочувствовать. Ведь только за ночь полк сбрасывал на головы врага иногда до шестидесяти тонн бомб. Кроме этого, надо было в условиях зимнего бездорожья подвезти горючее, масло, продовольствие и т. п. Батальону приходилось очень и очень трудно.
Не легче было и летчикам. Холодно было на земле, а в воздухе — еще холоднее. Многие, чтобы не обморозить лицо, стали отпускать усы и бороду, отчего выглядели много старше, чем на самом деле. Неунывающие Скочеляс, Орлов, Анчушкин, Рубан старались не поддаваться холоду, находили время побриться на скорую руку, а Анчушкин, показывая на свою бритую голову, уверял, что следует закаляться и тогда можно одолеть любой мороз. Супонин в коротенькие перерывы между сном и боевой работой, чаще всего во время обеда, уморительно разыгрывал шолоховского деда Щукаря. Слушая его, летчики и техники давились от смеха, и от этого казалось теплее под гимнастерками и веселее на сердце.
С воодушевлением мы докладывали Воеводину и Сувиду о нашей работе с артиллеристами.
Внимательно выслушав нас, Воеводин поставил задачу: продолжать работу над совершенствованием ночной корректировки.
Решив все вопросы, напутствуемые добрыми пожеланиями командования и друзей, мы снова улетели к артиллеристам.
Полуокруженные в районе Демянска немецко-фашистские войска снабжались по узкоколейке, проходившей вдоль «рамушевского коридора». Конечная станция узкоколейки находилась на восточном берегу реки Пола. Наша разведка установила, что здесь расположены склады боеприпасов, продовольствия и горючего. И мы получили приказ скорректировать огонь артиллерии по этой цели.