На какой-то момент мне стало ее жаль. Простая правда заключалась в том, что лагеря всем сломали жизнь. Но всем по-разному. Если ты чувствовал себя ничтожным и напуганным, то, выйдя за пределы электрического ограждения ты не можешь однажды выпрямиться, сбросив этот груз со своих плеч, и вернуться к прежней жизни, забыв, как отчаянно старался казаться невидимым. Если в тебе постоянно кипели гнев и беспомощность, это ярость тоже никуда не исчезала – ты забирал ее с собой в свою новую жизнь.
Меня вдруг встревожило, как ясно я теперь понимала, что думал Клэнси. Его мать действительно ничего не знала о том, что сделали с ним в Термонде. Но как мог человек, который участвовал в экспериментах над пси-детьми, или, по крайней мере, наблюдал за ними, не задумываться, через какие страдания и унижения проходил ее сын?
– Вы понимаете, что эта процедура не сделает его прежним, верно? – спросила я. – Не в том смысле, который имеет для вас значение.
– Клэнси не сможет больше ни на кого воздействовать, – настаивала она. – Он снова станет собой.
Эта идея была настолько безумной, что это было уже не смешно.
– Если отобрать у него эту способность, его стремление контролировать других никуда не денется, – сказала я. А еще я чертовски уверена, что даже после операции он все равно останется такой же сволочью. – Он только будет злиться еще сильнее.
И ненавидеть вас еще сильнее.
– Я знаю, что для него лучше, – не уступала она. – Руби, ему нужно лечение и, еще больше, ему нужна его семья. Я просто хочу убедиться, что он в порядке. Мне недостаточно слышать, что это так – мне нужно увидеть это. Пожалуйста. Только на секунду. Вчера вечером я дала вам все, что вы просили, верно? Разве это не проявление доброй воли?
Я была готова согласиться – пока что она верила нам на слово, и она дала нам даже больше, чем я ожидала. Хотя рядом не было Албана, единственного человека в Детской лиге, которого она знала и кому доверяла, который сказал бы ей, что нам тоже можно верить.
В моем сознании всплыл голос Нико. «Они что-то сломали в нем». Что-то в его личности. Может, Лилиан нужно было увидеть сына, чтобы это понять.
– Если я отведу вас посмотреть на него, – начала я, – я не разрешаю вам подавать ему хоть какие-то знаки, что вы здесь. Ни слова. Вам нужно делать в точности то, что я говорю. Если Клэнси узнает, что вы здесь, он перестанет сотрудничать и, скорее всего, начнет планировать побег. И вам придется ответить на вопросы Элис – на этот раз, ответить.
– Я сделаю это, – кивнула она. – Я просто хочу увидеть его, убедиться, что с ним хорошо обращаются и что он в состоянии перенести процедуру. Мне не нужно дотрагиваться до него, просто…
«Кто хочет увидеть его – мать или ученый?» – задумалась я, не зная, какой вариант для меня предпочтительнее.
– Договорились, – сказала я, приготовив для Клэнси еду и бутылку с водой. – Ни единого слова. И вы будете стоять точно там, где я скажу.
Она не понимала, что я имею в виду, пока мы не вошли во внутренний коридор, который вел к помещению, где находились камеры. Я покачала головой, отметая вопросы, которые она собиралась задать, и показала, где встать, чтобы Клэнси не мог заметить ее через маленькое окошко.
Впервые примерно за неделю Клэнси Грей посмотрел на меня, когда я вошла. Книга, которую он читал, все так же лежала у него на коленях. Я отперла заслонку в двери его камеры, положила еду в лоток и задвинула его, ожидая, пока он ее возьмет. Поднявшись, парень потянулся. Его темные волосы еще недостаточно отросли, чтобы перехватить их сзади резинкой, но были как всегда тщательно причесаны и уложены.
У Клэнси было три пары штанов, которые он менял, и сегодня определенно был день стирки, потому что парень молча наклонился, взял два комплекта одежды и сунул их мне в открытое окошко.
– Не ожидал тебя увидеть, – непринужденно сказал он. – Он отправился в Соутус, да?
Неужели он думал, что я отвечу?
Нет. Конечно, нет.
– Каково это? – спросил Клэнси, прижав ладонь к стеклу. – Быть по ту сторону? Контролировать информационные потоки?
– Так же приятно, как понимать, что ты никогда этого больше не узнаешь.
– Прямо удивительно, как все обернулось, – проговорил Клэнси. – Год назад ты еще была в том лагере, за тем забором. А теперь посмотри на себя. И посмотри на меня.
– Я смотрю на тебя, – сказала я. – И вижу лишь человека, который впустую растратил все шансы что-то для нас изменить.
– Но теперь ты же понимаешь, верно? – удивленно спросил он. – Ты знаешь, почему я поступал именно так. Каждый выживает по-своему. И если говорить откровенно, стала бы ты менять решения, хорошие или плохие, которые уже приняла? Осталась ли бы в Термонде, если у тебя была бы возможность сбежать? Отправилась ли бы ты прямо в Вирджиния-Бич, не позволив уговорить себя попытаться найти Ист-Ривер? Стала ли бы ты блокировать воспоминания младшего Стюарта? Ты прошла такой долгий путь. Жаль, что наша дружба заканчивается здесь и сейчас.
– Подозреваю, что где-то здесь зарыт комплимент?
Клэнси фыркнул.
– Просто наблюдение. Я не был уверен, что ты и правда такая. Но надеялся.
– Да ну?
– Тебе никогда не хотелось понять, почему я хотел взять тебя с собой после того, как Ист-Ривер был атакован? Вопрос же не в том, что ты мне так уж понравилась.
– Конечно, нет. Ты хотел, чтобы я показала тебе, как роюсь в чужих воспоминаниях.
– Да, и это тоже. Но причина еще и в том, что я пытался собрать вокруг себя людей, которые способны действовать – помочь мне построить будущее. Если бы я принимал решения, я бы даже не стал тратить время на эти лагеря. Я бы привел нас прямо к вершине. И все еще хочу это сделать.
– Если бы только не сидел в этой маленькой стеклянной клетке, – заметила я.
– Если бы только, – улыбнулся Клэнси. – Сейчас было бы так легко избавиться от всех. Если Стюарт, старший Стюарт, сказал мне правду, вы нанесли серьезный ущерб репутации правительства. Я сделал бы следующий шаг. Мой отец. Его советники-маразматики. Инспекторы в лагерях. Я бы их уничтожил, одного за другим. Ты можешь стать лидером для этих детей, и они будут слушать, будут уже хотя бы потому, что ты – Оранжевая, и так устроен порядок вещей. Но ты не сможешь поставить весь мир на колени так, как это сделаю я.
– Так, как это сделаешь ты… хм? – повторила я, постучав по стеклу. – И когда же это произойдет?
Уголок губ Клэнси слегка приподнялся, и почему-то от этого по моей спине пробежал холод.
– Руби, это твой последний шанс присоединиться к тем, на чьей стороне история, – сказал он. – Второй раз я не предложу. Мы можем уйти сейчас, и никто не пострадает.
Его взгляд стал черным и бездонным, каким был всегда, когда он затягивал меня, пытался утопить меня в тех уютных, легких возможностях, которые предлагал.
– Наслаждайся времяпрепровождением в своей камере, – бросила я и повернулась, чтобы уйти, с отвращением держа перед собой его вещи, которые нуждались в стирке.
– И самое последнее, – окликнул меня Клэнси. Я не обернулась, но ему, вероятно, было все равно. – Здравствуй, мама.
Я распахнула дверь в коридор, но женщина там исчезла, и вдогонку ей раздавался смех ее сына.
Той ночью я провалилась в такой глубокий сон, от которого невозможно пробудиться. Голос в моем сне, тот же, который отдавался эхом где-то снаружи, пока я шла по знакомому маршруту к боксу № 27 в Термонде, превратился из низкого баритона в громкий, почти пронзительный и женский.
– …вай! Руби, Руби, проснись…
Свет в комнате зажегся снова, подчеркивая непривычную бледность лица Вайды, нависающего надо мной. Она снова встряхнула меня, яростно, пока я избавлялась от последних остатков сбившего меня с толку сна.
– Что случилось? – Сколько я проспала? Пять минут или пять часов?
За спиной у Вайды топталась Зу, по ее щекам уже катились слезы. Испуганная, я схватила Вайду за руку, я почувствовала, как она дрожит.
– Я была в компьютерном классе, – начала она торопливо. Голос ее прерывался. Вайда дрожала? – Я разговаривала с Нико, рассматривала снимки – они загружались по мере того, как их делал Коул. Потом они вышли из Сети примерно на час. И я пошла спать, но тут пришло еще одно фото, Нико прибежал за мной, и… и, Руби…
– Что? Скажи мне, что происходит? – Я попыталась выпутаться из простыни, мое сердце яростно билось в груди, будто я только что пробежала пятнадцать километров.
– Он только повторяет снова и снова… – Вайда откашлялась. – Он только одно говорит – Стюарт мертв.
Глава двадцать первая
– Лиам или Коул?!
Пока мы шли до компьютерного класса, я продолжала в отчаянии выкрикивать этот вопрос. Часы на стене показывала два часа утра.
– Вайда, – умоляла я, – Лиам или Коул?
– Неизвестно. – Этот ответ прозвучал уже сотню раз, не меньше. – По фотографии непонятно.
– Я могу… Дай мне посмотреть. Я смогу их различить. – Слова вылетели изо рта до того, как пришло осознание, через что мне придется пройти.
– Не думаю. – И Вайда схватила меня за руку.
Но мое тело сейчас, заледеневшее от ужаса, уже ничего не ощущало. Разум погружался в хаос, вспышки ужасных картин перемежались мысленными всхлипами «только не он, только не они, только не сейчас»… И я не могла вырваться из этого замкнутого круга, не могла протолкнуться сквозь спазм в горле.
– Нет! – Одно слово, которое выкрикнул Толстяк, заставило Вайду застыть на месте. – Исключено! Отведи ее обратно в комнату и оставайся там!
Снаружи у окна толпились несколько Зеленых.
– Убирайтесь! – рявкнула на них Вайда.
И, повинуясь силе ее голоса, дети спотыкаясь и наталкиваясь друг на друга, мгновенно испарились, а Вайда открыла дверь в компьютерный класс и впихнула меня внутрь.
– Что происходит? Что-то случилось? – В коридоре появилась сенатор Круз, за ней мчалась Элис, ее огненно-рыжие волосы были кое-как собраны в хвост, на лице отпечатались складки подушки и простыней. Вайда пыталась что-то им объяснить, но я ничего не слышала. Нико выглядел так, будто его стошнило несколько раз подряд, и запах в компьютерном классе, похоже, подтверждал эту теорию. Подойдя к нему, я увидела, что его рубашка мокрая от пота.