Люда на лето поступила работать в редакцию газеты "Новости дня". Работала ночью, в тяжелых условиях. Деньги хозяин задерживал, а под конец не заплатил – обанкротился.
В августе мы переехали на квартиру по Третьей Тверской–Ямской улице. В этой квартире в двух комнатах жили студенты, которые знали товарищей, живших у нас раньше. К ним также приходили товарищи–революционеры. И по–прежнему с этой революционной молодежью Володя проводил все свободное время.
Со студентами и сестрами ходил Володя на студенческие вечеринки. Там читал он Горького: "Песню о Буревестнике", "Песню о Соколе" и другие революционные стихи и прозу. Пели студенческие революционные песни.
Володя усилению читал политическую и научную литературу, которую доставал у товарищей и в библиотеках. Постоянно читал газеты.
Утром, когда просыпался, он первым делом спрашивал:
– Газета есть?
Он ходил о гимназию, но занят был больше другими делами: читал, вел пропаганду среди рабочих. Ему исполнилось четырнадцать лет.
Был конец 1907 года.
В квартире у нас была явка: встречались партийные товарищи. Приходили порознь, по два–три человека, тайно от полиции, поговорить о революционных делах, получали или приносили нелегальную литературу – листовки, прокламации. Все это были старшие товарищи, профессиональные революционеры. Среди них Володя был как равный.
Знакомство с товарищами–земляками с Кавказа не только не прекращалось, но, наоборот, расширялось.
У нас на квартире жили сестры Туркия, из Сухума. К ним приходили студенты–грузины. Позже жили Алексеевы–Месхиевы, курсистка Ершова. Заходили кутаисские знакомые – братья Ставраковы. У нас с ними были хорошие, дружеские отношения. Дружили и с москвичами.
Одно время у нас на квартире жил студент консерватории Николай Иванович Хлестов. Володя всегда просил его:
– Ну, Коля, спой мне "О, дайте, дайте мне свободу!"8
Он очень любил эту арию. Любил также романс Шумана на слова Гейне "Я не сержусь", "Гонец" Римского–Корсакова и особенно – русские частушки и песни.
Как всегда, у нас собиралось большое общество молодежи. Володя был самым младшим. Однажды у меня спросила знакомая: "Сколько лет Володе?" – и удивилась, что ему только четырнадцать лет. А когда она ушла, Володя обиженно сказал мне:
– Зачем говорить, сколько мне лет!
Он говорил, что ему семнадцать лет. Так он выглядел, и ему хотелось скорее быть взрослым.
Володя был серьезным, целеустремленным, и детство у него давно кончилось.
В 1908 году он вступил в Российскую социал–демократическую рабочую партию (большевиков).
Вступив в партию, Володя попросил меня взять документы из гимназии, так как в случае ареста, конечно, его исключили бы из гимназии без права поступления в другие учебные заведения.
Он часто уходил по вечерам и возвращался домой очень поздно. По поручению партии он вел пропаганду среди рабочих.
Вскоре он был арестован и привлечен к ответственности по делу нелегальной типографии Московского комитета партии большевиков.
Арестовали его 29 марта 1908 года в Грузинах, в Ново–Чухнинском переулке, где помещалась подпольная типография Московского комитета РСДРП (большевиков). После обыска в типографии и ареста рабочего–большевика, подпольщика Трифонова полиция устроила там засаду.
Володя не носил гимназической формы, а ходил в длинном пальто и папахе, которые дал ему товарищ. В этом пальто и папахе его и арестовали.
Володя был заключен в Сущевский арестный дом. Затем его, как несовершеннолетнего, освободили до разбора дела.
Выйдя на свободу, Володя тут же стал продолжать партийную подпольную работу. За ним усиленно следила полиция, давшая ему кличку "Высокий".
Уходя из дому, он надевал шапку и запевал:
Плохой тот мельник должен быть,
Кто дома хочет вечно жить.
Все дома, да дома... 9
Через некоторое время, в январе 1909 года, Володя был арестован вторично, но его вскоре выпустили за отсутствием улик.
Жизнь Володи и окружающих его товарищей проходила в борьбе против царского правительства – за свободу, за лучшую, справедливую, счастливую жизнь.
Володя крепко верил в эту жизнь сам и убеждал других. Он часто говорил мне о будущей жизни, когда мам и всем будет лучше.
Володя не мог оставаться без дела. Как только вышел из тюрьмы, он поступил в Строгановское художественно–промышленное училище и в то же время вел партийную работу.
Занимался он в училище усердно, но прошло не более полугода, и он был арестован снова.
В третий раз его арестовали 2 июля 1909 года в связи с побегом тринадцати политкаторжанок из женской политической тюрьмы на Новинском бульваре. Большое сочувствие сидящим в Новинской тюрьме женщинам–политкаторжанкам вызвало у нас желание помочь им освободиться от царских тюремщиков. И мы приняли посильное участие в организации этого побега: шили для беглянок гимназические платья. В связи с этим делом Володя был арестован.
Просидел он в тюрьме до 9 января 1910 года. Его переводили из одной полицейской части в другую – Басманную, Мещанскую, Мясницкую – и, наконец, перевели в Бутырскую тюрьму, в одиночную камеру No 103.
Полиция хотела выслать его на три года в Нарымский край. После моих хлопот, ввиду его несовершеннолетия, он был освобожден и отдан под надзор полиции.
В тюрьме Володя много читал, занимался и писал революционные стихи. При выходе из тюрьмы у него тетрадь со стихами отобрали. К этому времени относится его решение заняться живописью и "делать социалистическое искусство" 10. Ему было тогда шестнадцать лет.
Чтобы подготовиться в Училище живописи, ваяния и зодчества, Володя поступил в студию художника–реалиста П. И. Келина и очень усердно занимался. Он первый приходил в студию и последний уходил, как говорил о нем художник Келин. Он никогда не расставался с альбомом, всегда что-нибудь зарисовывал. Ему хорошо удавались портреты и карикатуры.
Много лет спустя, в 1943 и 1944 годах, П. И. Келин, бывший учитель Володи, сделал два его портрета. Они хранятся в Библиотеке–музее Маяковского в Москве.
В 1911 году Володя поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества. Здесь он снова начал писать стихи. Ему хотелось писать о новой, будущей жизни новыми словами.
В 1912 году, будучи в этом училище, он впервые стал печатать свои стихи.
В училище шли споры о новом и старом искусстве. Художники разделились на группы. Одни поддерживали новое искусство, другие – старое. Одни стояли за буржуазное искусство, а другие – против него.
Володя был против буржуазного искусства. За резкие выступления, в которых он неуважительно отзывался об этом искусстве, в феврале 1914 года его исключили из училища.
Володя все больше и больше писал и печатал свои стихи. Однажды он сказал мне:
– На столе у меня на клочках бумаги и на папиросных коробках записаны слова и строчки стихов, которые мне нужны, – не убирайте и не выбрасывайте их.
Я сказала ему, что хорошо бы все же закончить художественное учебное заведение.
Володя в шутливом тоне ответил мне:
– Для рисования нужна мастерская, полотно, краски и прочее, а стихи можно писать в записную книжку, тетрадку, в любом месте. Я буду поэтом.
Я читала первые стихи и говорила: "Их печатать не будут", на что Володя, уверенный в своей правоте, возразил:
– Будут!
Его вступление в литературу буржуазное общество приняло враждебно и шумно: пошла ругань в газетах и журналах. Им не понравились в молодом пылком поэте новое содержание его стихов и стихотворная форма, над которой он тогда работал, которую искал.
Володя часто выступал на литературных вечерах. Буржуазная, богатая публика возмущалась его выступлениями. Она нападала на поэта, ругала его. Но он не оставался в долгу, остроумно и резко отвечал ей или читал свои стихи, направленные против буржуазии.
Демократическая молодежь, сидящая на галерке, относилась к поэту с большим доверием и интересом, чувствуя в его стихах призыв к разрушению старого общества.
В первом ряду обычно сидела полиция с полицмейстером во главе, но они не всегда понимали, что серьезно и что шутка.
На мой вопрос, почему он пишет так, что не все понятно, Володя ответил:
– Если я буду писать все ясно, то мне в Москве не жить, а где-нибудь в сибирской ссылке, в Туруханске. За мной следят, и я же не могу сказать открыто: "Долой самодержавие!"
Но в поэме "Облако в штанах", написанной в 1915 году, он достаточно ясно сказал об этом:
Я
обсмеянный у сегодняшнего племени,
как длинный
скабрезный анекдот,
вижу идущего через горы времени,
которого не видит никто.
Где глаз людей обрывается куцый,
главой голодных орд
в терновом венце революций
грядет шестнадцатый год.
При царской власти, в буржуазное время, стихи его если и печатали, то строки о приближающейся революции заменяли точками.
В это время Володя много ездил по городам России, выступал с чтением своих стихов и делал доклады на литературных вечерах. Особенно много выступал он в Москве, но я на этих вечерах не бывала. На них бывали его сестры.
Володя говорил:
– Мамочка, я не хочу, чтобы вы бывали на вечерах, где меня ругают и нападают на меня. Вам будет неприятно, и вы будете волноваться.
Но на некоторые вечера он приглашал меня. И, слушая его выступления, я видела и чувствовала, что ему словно хотелось охватить своим взглядом весь земной шар, жизнь всего человечества, страдающего от насилия и несправедливости.
Началась первая мировая война.
Время было волнующее. Все больше нарастал в народе гнев против царского правительства и бесчеловечной, ненужной народу империалистической войны.
В 1915 году Володя уехал в Петроград. Он был призван на военную службу и служил в автомобильной школе. Здесь он продолжал заниматься литературой.
Мы все время переписывались, и он часто приезжал к нам и рассказывал о своем знакомстве с Алексеем Максимовичем Горьким. Это нас радовало.