После этих чтений прослушанные стихи теснились в голове, и Маяковский потом долго повторял:
Я знаю: жребий мой измерен;
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я.
(Пушкин, "Евгений Онегин")
Правда, эти строки всю жизнь соответствовали его душевному состоянию.
Он часто переделывал чужие стихи. Ему не нравилось "век уж мой измерен", звучащий, как "векуш", и он читал эту строку по–своему.
Помогая мне надеть пальто, он декламировал:
На кудри милой головы
Я шаль зеленую накинул,
Я пред Венерою Невы
Толпу влюбленную раздвинул.
(Пушкин, "Евгений Онегин")
Когда Осип Максимович прочел нам "Юбиляров и триумфаторов" Некрасова, они оказались для него неожиданностью, и он не переставал удивляться своему сходству с ним:
Князь Иван – колосс по брюху,
Руки – род пуховика,
Пьедесталом служит уху
Ожиревшая щека.
– Неужели это не я написал?!
3
В 1915 году, когда мы познакомились, Маяковский был еще околдован Блоком. Своих стихов у него тогда было немного. Он только что закончил "Облако", уже прочел его всем знакомым и теперь вместо своих стихов декламировал Блока.
Все мы тогда без конца читали Блока, и мне трудно вспомнить с абсолютной точностью, что повторял именно Маяковский. Помню, как он читал "Незнакомку", меняя строчку – "всегда без спутников,– одна" на "среди беспутников одна", утверждая, что так гораздо лучше: если "одна", то, уж конечно, "без спутников" и если "меж пьяными", то тем самым – "среди беспутников".
О гостях, которые ушли, он говорил: "Зарылись в океан и в ночь"2.
"Никогда не забуду (он был, или не был, этот вечер)"3, – тревожно повторял он по сто раз.
Он не хотел разговоров о боге, ангелах, Христе – всерьез, и строчки из "Двенадцать":
В белом венчике из роз –
Впереди Исус Христос,–
он читал либо "в белом венчике из роз Луначарский наркомпрос", либо – "в белом венчике из роз впереди Абрам Эфрос", а стихотворение Лермонтова "По небу полуночи ангел летел..." переделывал совсем непечатно.
Влюбленный Маяковский чаще всего читал Ахматову. Он как бы иронизировал над собой, сваливая свою вину на нее, иногда даже пел на какой-нибудь неподходящий мотив самые лирические, нравящиеся ему строки. Он любил стихи Ахматовой и издевался не над ними, а над своими сантиментами, с которыми не мог совладать. Он бесконечно повторял, для пущего изящества произнося букву е, как э и букву о, как оу:
Перо задело о верх экипажа.
Я поглядела в глаза евоу.
Томилось сэрдце, не зная даже
Причины гоуря своевоу. "
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бензина запах и сирэйни.
Насторожившийся покой...
Он снова троунул мои колэйни
Почти не дрогнувшей рукой.
("Прогулка")
Часто повторял строки:
У меня есть улыбка одна.
Так. Движенье чуть слышное губ,–
говоря вместо "чуть видное" – "чуть слышное".
Когда пили вино –
Я с тобой не стану пить виноу.
Оттого что ты мальчишка озорной.
Знаю, так у вас заведеноу
С кем попало целоваться под луной.
произнося "знаю так" вместо "знаю я".
Когда он жил еще один, и я приходила к нему в гости, он встречал меня словами:
Я пришла к поэту в гости.
Ровно полдень. Воскресенье.
В то время он читал Ахматову каждый день.
На выступлениях Маяковский часто приводил стихи Хлебникова как образцы замечательной словесной формы.
На острове Эзеле;
Мы вместе грезили.
...На Камчатке
Ты теребила перчатки.
Крилышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
– Пинь, пинь, пинь! – тарарахнул зинзивер.
О лебедиво!
О озари!
("Кузнечик")
Бобэоби пелись губы
Вээоми пелись взоры
Пиээо пелись брови
Лиэээй пелся облик
Гзи–гзи–гзэо пелась цепь,
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо!
4
Маяковский любил слово как таковое, как материал. Словосочетания, их звучание, даже бессмысленное, как художник любит цвет – цвет сам по себе – еще на палитре.
Ему доставляло удовольствие произносить северянинские стихи. Он относился к ним почти как к зауми. Он всегда пел их на северянинский мотив (чуть перевранный), почти всерьез: "Всё по–старому", "Поэза о Карамзине", "В парке плакала девочка...", "Весенний день", "Нелли", "Каретка куртизанки", "Шампанский полонез", "Качалка грезерки", "Это было у моря" и много других.
Читал и отрывки.
Когда не бывало денег:
Сегодня я плакал: хотелось сирэйни,–
В природе теперь благодать!
Но в поезде надо,– и не было дэйнег–
И нечего было продать.
Я чувствовал, поле опять изумрудно.
И лютики в поле цветут...
Занять же так стыдно, занять же так трудно,
А ноги сто верст не пройдут.
("Carte–postale")
Были стихи Северянина, которые Маяковский пел, издеваясь над кем-нибудь или над самим собой. На улице, при встрече с очень уж "изысканной" девушкой:
Вся в черном, вся – стерлядь, вся – стрелка...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
("Южная безделка")
Прочитав какую-нибудь путаную ерунду:
Мой мозг прояснили дурманы!
Душа влечется в примитив.
("Эпилог")
Если восторгались чем-нибудь сто раз читанным:
Вчера читала я, – Тургенев
Меня опять зачаровал.
("Письмо из усадьбы")
Если женщина кокетливо отвергала его:
Тиана, как больно! мне больно, Тиана!
("Тиана")
Когда бывало скучно, ему ужасно хотелось:
Пройтиться по Морской с шатенками.
("Еще не значит...")
Если за покером партнер вздрагивал, неудачно прикупив, неизменно пелось:
И она передернулась, как в оркестре мотив.
("Марионетка проказ")
– – –
Бурлюк вспоминает, что Маяковский, еще до того как стал писать стихи, часто встречался с Виктором Гофманом. Не помню, чтобы Маяковский мне об этом рассказывал, помню только несколько строк Гофмана, которые он цитировал при какой-нибудь нагроможденной безвкусице в искусстве ли, в платье, прическе...
Где показалось нам красиво
Так много флагов приколоть.
("Летний бал")
И на романтической природе:
Там, где река образовала
Свой самый выкуплый изгиб
("вместо выпуклый").
Если мне не хотелось гулять, он соблазнял меня: "Ну, пойдем, сходим туда, "где река образовала".
– – –
В 1915–1916 годах Маяковский постоянно декламировал Сашу Черного. Он знал его почти всего наизусть и считал блестящим поэтом. Чаще всего читал стихи – "Искатель", "Культурная работа", "Обстановочка", "Полька".
И отрывки, в разговоре, по поводу и без повода:
Жил на свете анархист,
Красил бороду и щеки.
Ездил к немке в Терриоки
И при этом был садист.
("Анархист")
С горя я пошел к врачу.
Врач пенсне напялил на нос:
"Нервность. Слабость. Очень рано–с!
Ну–с, так я вам закачу
Гунияди–Янос".
("Искатель")
Когда на его просьбу сделать что-нибудь немедленно получал ответ: сделаю завтра, он говорил раздраженно:
Лет чрез двести? Черта в стуле!
Разве я Мафусаил?
("Потомки")
Если в трамвае кто-нибудь толкал его, он сообщал во всеуслышание:
Кто-то справа осчастливил –
Робко сел мне на плечо.
("На галерке")
В разговоре с невеждой об искусстве:
Эти вазы, милый Филя,
Ионического стиля.
("Стилисты")
Или:
Сей факт с сияющим лицом
Вношу как ценный вклад в науку.
("Кумысные вирши")
О чьем-нибудь бойком ответе:
Но язвительный Сысой
Дрыгнул пяткою босой.
("Консерватизм")
Помню:
Рыдали раки горько и беззвучно.
И зайцы терли лапами глаза.
("Несправедливость")
Ли–ли! В ушах поют весь день
Восторженные скрипки.
("Настроение")
Мой оклад полсотни в месяц,
Ваш оклад полсотни в месяц,–
На сто в месяц в Петербурге
Можно очень мило жить.
("Страшная история")
Рассказывая о каком-нибудь происшествии:
Сбежались. Я тоже сбежался.
Кричали. Я тоже кричал.
("Культурная работа")
Многому научил Саша Черный Маяковского–сатирика.
Часто читал некоторые стихи сатириконских поэтов:
Звуки плыли, таяли.
Колыхалась талия...
Ты шептала: "Та я ли?"
Повторяла: "Та ли я?!"
Не сказал ни слова я,
Лишь качал гитарою...
Не соврать же: новая,
Коли стала старою!
(И. К. Прутков, "Та–ли?!")
С выражением декламировал "Бунт в Ватикане" ("Взбунтовалися кастраты") Ал. Конст. Толстого, которого очень любил.
Размусоленную эротику он не выносил совершенно и никогда ничего не хотел читать и не писал в этом роде.
Когда кто-нибудь из поэтов предлагал Маяковскому: "Я вам прочту", он иногда отвечал: "Не про чту, а про что!"
5
Маяковский часто декламировал чужие стихи на улице, на ходу.
В 1915–1916 году это были, главным образом, те стихи, которые он и Бурлюк называли "дикие песни нашей родины". Эти стихи мы пели хором и шагали под них, как под марш.
Стихи Бурлюка (на мотив "многи лета, многи лета, православный русский царь"):
Аб–кусают звё–ри мякоть.
Ночь центральных проведи...
("Призыв")
На тот же мотив:
Он любил ужасно муух,
У которых жирный зад,
И об этом часто вслуух
Пел с друзьями наугад.
На тот же мотив:
Заколите всех теляат –
Аппетиты утолят.
Стихотворение Бурлюка (по Рембо) "Утверждение бодрости" скандировали без мотива. "Животе" произносилось – "жьивоте", в подражание Бурлюку: