– Ты так хотела выглядеть?
– Так, – всхлипнула Клара.
– И решила, что если переоденешься Сандоканом, то и лицом станешь на него похожа?
Малышка молча кивнула.
– Но он же дикарь, дорогая! – воскликнула мать. – И как ты только могла подумать о том, чтобы стать на него похожей?
– Увы, карнавальные костюмы не умеют творить подобные чудеса, – добавил отец. – И потом, сейчас ты намного красивее, мой золотой цветочек.
Клара снова разрыдалась, на этот раз уже не от злости, а от отчаяния. Гвидо молча прижал её к груди. Мы, взрослые, недоуменно переглянулись: ну скажите, как вообще понять мысли ребёнка, его желания и горести?
– Ну же! Вот увидишь, на празднике все будут тобой восхищаться! Твой костюм будет самым лучшим! – воскликнула мама.
– Не хочу я никакого костюма! Хочу быть пиратом! – заворчала Клара, уткнувшись в грудь Гвидо.
– Тебе не понравилось, как я тебя загримировал? Что ж, я могу и лучше, если потерпишь немного.
– Не нужен мне грим! Я хочу стать пиратом, как Сандокан! Настоящим пиратом! Навсегда!
– Вырастешь – станешь, если захочешь, – шёпотом ответил Гвидо. – Обещаю.
После того, как мы стали свидетелями детской драмы, столь мало понятной нам, взрослым, но, тем не менее, столь глубокой, казалось естественным, что он проводит меня, по-рыцарски перехватив тяжёлый кофр. Теперь я уже не боялась показать ему, где живу.
– Завтра я уезжаю в Турин, – сказал он по дороге. – Учусь там в университете на инженера. Но когда я вернусь, синьорина, мне бы хотелось снова Вас увидеть. А до тех пор – писать Вам, если позволите.
– Лучше не надо, – инстинктивно выпалила я, перепугавшись, что мои неграмотные фразы могут произвести на него дурное впечатление. Да и потом, в будущем эти отношения не обещали всё равно мне ничего хорошего, так что их в любом случае стоило немедленно прекратить. В конце концов, у меня тоже есть гордость. И в то же время я боялась, что он решит, будто я отказываюсь от переписки, поскольку неграмотна и попросту не умею писать. Боже, сколько противоречий... Впрочем, Гвидо не настаивал. И даже не спросил, как меня зовут. Правда, если бы захотел, всегда мог узнать у жены инженера.
Мы распрощались у дверей моего дома. И в голове тут у меня тут же возникла новая иллюзия. Здание было таким величественным... Он вполне мог поверить, что я живу в одной из квартир на верхних этажах, а вовсе не в подвале... Но нет, о чём я только думаю! Любой сразу заметил бы, что я простая швея. И дело не только в моей одежде, не в том, что вместо шляпки на мне обычный платочек, завязанный на затылке или под подбородком: ведь поводом для нашего первой разговора стала моя швейная машинка! Разве могла я теперь выдать себя за синьорину из хорошей семьи? И разве могли у него возникнуть по отношению ко мне хоть сколько-нибудь серьёзные намерения?
«Нет! Нет! Я так не хочу!» – беззвучно кричала я вслед за Кларой. Не нужен мне никакой роман! Конец у них всегда один: ложь, разочарование, уход, одиночество. Но сердце моё тоскливо сжалось. Я навсегда запомню его доброту.
– Что ж, спасибо за все, – холодно сказала я и, подхватив кофр, захлопнула за собой дверь.
Не знаю, согласилась ли тогда Клара на уговоры всё-таки надеть костюм Сандокана на детский бал, всякий раз на карнавальной неделе проводившийся в фойе театра Масканьи. К тому времени я уже погрузилась в новый заказ: срочно шила приданое для младенца, который должен был родиться в апреле. Бабушка готовила ему подарок, включавший и байковые пелёнки, чтобы пеленать ножки, (поскольку она, как и Артонези, была дамой современной), и пикейные свивальники с нашитыми спереди и по бокам полосами мягкого плюша, который туго затягивали вокруг груди и бёдер, чтобы поддерживать спинку. Шила я дома, целыми днями в одиночестве, и времени на размышления у меня было предостаточно. Однажды, покрывая эти распашонки, конвертики, свивальники вышивкой, я вдруг поймала себя на том, что думаю о собственном ребёнке, розовощёком малыше с тёмными, будто у лани, глазами... Но я немедленно отбросила эту мысль.
Между тем один день в неделю я, как и раньше, посвящала белью мисс Лили Роуз. Эта сплетница Филомена сообщила мне, что в последнее время Мисс частенько бывала подавлена, что плакала в своей комнате за закрытой дверью и что не могла уснуть без лекарства, которое горничная называла «этим опиумом». Когда мне доводилось застать Мисс дома, я тоже находила её печальной и расстроенной. Она так потеряла в весе, что мне пришлось заузить её юбки и перешить застёжки на блузках. Ела она очень мало и казалась больной, хотя привычным занятиям посвящала себя с присущей ей энергией.
Однажды я увидела у неё на правой скуле желтоватое пятно, похожее на синяк, уже почти сошедший.
– С велосипеда свалилась, – поспешила объяснить она, заметив мой взгляд. – Ветка попала в колесо, прямо между спицами. Повезло ещё, что запястье не вывихнула, как ты, – да уж, действительно повезло: она как раз заканчивала картину на религиозный сюжет, огромную, на лазурном фоне, который быстро наносила при помощи шпателя и широкой кисти. – Это по заказу настоятеля собора в Г. Нужно доделать к открытию новой капеллы, – добавила она, опередив мой вопрос. Похоже, Мисс, как и мне, тоже приходилось выдерживать сроки.
У неё всегда было много посетителей. Иногда заходил и барон Салаи, строивший из себя властелина мира, а потому критиковавший всё и вся. Придирчиво оглядев картину через монокль, он заявлял, что перспектива нарушена, а цвета категорически не сочетаются друг с другом. Однако Мисс, вопреки обыкновению, защищала свою работу, не принимая никакой критики, а однажды в моем присутствии даже послала его к чёрту.
Когда картина наконец была закончена, Мисс решила не отправлять её по почте, а лично отвезти в Г. и провести некоторое время в этом городе, где у неё жила подруга, муж которой разводил лошадей.
– Конные прогулки на свежем воздухе пойдут мне на пользу, – говорила она, собирая чемодан.
В итоге отдых оказался не таким уж коротким. Мисс Бриско отсутствовала больше месяца, и вернулась совершенно изменившейся: всё такой же стройной, но загоревшей от частых прогулок, окрылённой – и успокоившейся. Она даже купила невиданную в наших краях шляпу – весьма элегантную, украшенную шёлковыми розами, павлиньими перьями, восковыми вишнями и другими фруктами. Филомена проболталась, что Мисс перестала принимать лекарства от бессонницы, а с наступлением весны ежедневно совершала длительные велосипедные прогулки, хотя привычных пучков цветущих трав больше не привозила. Более того, она попросила меня помочь ей уложить гербарий в небольшой сундучок вместе с несколькими старыми книгами, фотокамерой и принадлежностями для печати фотографий, а после велела снести сундучок на почту и отправить на адрес её банка в Англии. Нам с Филоменой оставалось только гадать о намерениях Мисс. И, что ещё больше нас поразило, выдвинув как-то ящик её тумбочки в поисках пуговицы, оторвавшейся от ночной сорочки, я обнаружила там пистолет – небольшой револьвер, из тех, что можно носить в кармане или в дамской сумочке.
Мисс застала нас растерянно передающими этот опасный предмет из рук в руки, но не разозлилась (чего мы, надо сказать, опасались), а только сказала, что сама виновата: нужно было запереть ящик. Однако на случай, если мы вдруг снова увидим пистолет, трогать его категорически запретила. Хорошо ещё, он разряжен, не то, чего доброго, выстрелил бы и убил кого-нибудь.
– И зачем же Вам в доме пистолет? – поинтересовалась Филомена, особа куда более наглая, чем я.
– Ты права, как-то ведь я раньше без него обходилась, – рассмеялась Мисс. – А этот купила в Г.: мы с подругой и её мужем собирались погулять по окрестным лесам, где, по их словам, нас могли подстеречь бандиты. Что за чепуха! Ну да, мы видели нескольких оборванцев, но это были пастухи, и всё, чего они от нас хотели, – чтобы мы попробовали и купили у них вкуснейшего сыра...
– Но пользоваться-то Вы им умеете? – не унималась Филомена.
– Да, ещё с детства. В Америке никто не пускается в путь без оружия. И разрешение у меня есть, иначе никакого пистолета мне бы в Г. не продали. Но, наверное, стоит отнести его в банк, пусть хранится в сейфе.
Однако вскоре мы поняли, что она этого не сделала.
Через пару дней после случая с пистолетом Мисс отозвала меня в сторонку и спросила, приму ли я в подарок её велосипед.
– Филомене я его отдать не могу – муж ни за что не позволит ей кататься. Но у тебя мужа нет, а ходить, как я заметила, приходится много и часто, велосипед был бы очень кстати. И багажник у него удобный.
«Ради всего святого! – подумала я. – Да надо мной весь город будет смеяться! А вдруг кто усомнится, что я – девушка честная? И потом, мне что, надевать эту смешную юбку-брюки?»
Но, конечно, сказать ей это в лицо я не могла: мыслимое ли дело – отвечать на щедрость оскорблением!
– Я и ездить на нём не умею... Ещё упаду, поранюсь... Так что спасибо большое, не нужно. Но прощу прощения за любопытство: почему Вы решили его отдать?
– Пока это тайна, не говори никому, но через месяц я уезжаю. Возвращаюсь в Америку.
– Как и два года назад, проведать сестру, да? Но ведь Вы вернётесь, и велосипед может дождаться Вас в подвале...
– Больше я не вернусь. Квартиру придётся освободить, аренду я уже отменила и теперь хочу раздать всё, что не могу взять с собой.
Я так расстроилась, что Мисс взяла меня за руку и усадила рядом.
– Я и так пробыла здесь слишком долго, – сказала она. – Больше десяти лет. И оно того не стоило. Рано или поздно мне пришлось бы принять это решение. Моя подруга из Г. убедила меня, что сейчас самое время. Но, знаешь, я счастлива. Уехать – всё равно что начать новую жизнь, оставив позади все печали и горести.
Мы были не настолько близки, чтобы спрашивать, что это были за печали и горести, а сама она объяснять не стала.
– Очень жаль. Мне будет Вас не хватать, – пробормотала я.