– О работе не беспокойся, – кивнула Мисс, крепче сжав мою руку. – Я велела своему поверенному в банке ежемесячно выплачивать тебе ту сумму, что ты получаешь обычно, как если бы ты по-прежнему занималась моим бельём. И округлила её до сорока лир, чтобы им было проще считать.
Это было вдвое больше, чем она мне давала. Столько денег за ничегонеделанье! Я просто не могла в это поверить: такого со мной никогда не случалось.
У меня лишь хватило духу пискнуть:
– А это надолго?
– Навсегда. Что-то вроде небольшой пожизненной ренты. И Филомене тоже. Пусть у вас останутся обо мне только добрые воспоминания.
Я буквально лишилась дара речи. И только думала о бабушке: та всегда считала, что Мисс намного богаче, чем кажется – настоящая синьора, аристократка.
А она тем временем вернулась к деловому тону:
– Тот корсет, что я обычно ношу в дороге... ну, помнишь, где я прячу деньги и документы? Он уже поистрепался, карманы все порваны...
– Нужно зашить?
– Нет, сшей мне новый, покрепче и с карманами повместительнее. На этот раз мне придётся забрать с собой наличными все доллары и фунты из сейфа.
Я нисколько не удивилась, поскольку уже не раз шила подобные, если можно так сказать, предметы женского туалета для пожилых дам, отправлявшихся в путешествие. Сумочку легко вырвать из рук. Да и потом, стоит ли держать ценности вместе с мелочью, платочки, нюхательные соли и прочей ерундой, которую лучше иметь при себе? Корсет был просто незаменим: чтобы узнать, есть ли в его карманах хоть что-нибудь, злоумышленникам пришлось бы сойтись с жертвой врукопашную, а затем раздеть её, чего с предусмотрительным человеком, избегающим ходить по тёмным закоулкам в одиночку, произойти, разумеется, не могло.
Тот, старый корсет сшила для Мисс много лет назад моя бабушка, и хотя с тех пор я не раз его латала, теперь он пришёл в окончательную негодность. Поэтому, прихватив выделенные Мисс деньги, я отправилась покупать ткань поплотнее, ленты, новые крючки и китовый ус. Потом достала картон для силуэтов, разметила выкройки, сметала их и отнесла мисс Бриско на примерку.
– Прекрасно, – кивнула она. – Но карманов маловато, нужны ещё.
– Но если Вы все их наполните, корсет станет жёстким, как панцирь, – заметила я.
Мисс рассмеялась:
– Или как рыцарские доспехи. Именно это и нужно. Мне предстоит жестокая битва. А иначе отсюда не вырвешься, не избавишься от... – она осеклась, потом вскочила и нервно заходила по комнате, выкрикивая в пустоту обрывочные фразы, словно разговаривала со стенами или с мебелью. – Нет уж, хватит! Всё кончено! Сколько можно терпеть? Жениться на мне он, видите ли, не может! А почему, спрашивается? Что мешает? Я его недостойна? Или он трусит? Боится сказать, что стыдится меня? Нет, это мне за него стыдно! Мы что, до сих пор в Средние века живём? Или при рабовладельческом строе? Жить тайной любовницей? Ещё чего! Я женщина свободная, терпеть не стану! У меня есть дела поважнее, чем сидеть здесь и безропотно выслушивать оскорбления! Мир большой, я ещё молода, сколько ещё могу увидеть, сколького достичь! Считает, он мне крылья подрезал? О, вот и поглядит, как я взлечу!
Я, так и не выпустив из рук корсет, смотрела на неё широко раскрытыми глазами. Значит, бабушка была права! За всей этой историей стоял мужчина! Но кто? Неужели я была так наивна, что годами ничего не замечала? А ведь Филомена наверняка знает!
Выговорившись, Мисс немного успокоилась и снова села рядом со мной.
– Знаешь, – её глазах радостно заблестели, – планы у меня просто грандиозные: сделать то, что всегда откладывала, встретиться с друзьями, которых давно не видела... Прежде чем отплыть в Америку, я хочу съездить в Шотландию, а оттуда – на остров Уайт. Там совершенно особый свет, и моя подруга Эллен ждёт не дождётся меня, чтобы показать свою фотолабораторию. Есть какая-то новая техника, позволяющая делать портреты не хуже картин маслом, и мне ужасно хочется её освоить. Сколько же времени я потеряла...
– Но здесь Вы тоже много хорошего сделали, – робко заметила я.
Она порывисто обняла меня. Ни одна синьора этого раньше не делала – только синьорина Эстер, да и то изредка. Впрочем, обе они всегда были не такими, как другие.
– Слушай, – сказала Мисс очень серьёзно. – Ты молода и, может случиться, влюбишься. Но никогда, запомни, никогда не позволяй мужчине проявлять к тебе неуважение, мешать делать то, что кажется правильным и необходимым, что тебе нравится. Твоя жизнь – только твоя, помни это. Ты никому ничего не должна, только самой себе.
Это были непростые слова, слова американки. Женщина должна приносить себя в жертву, должна терпеть, молчать. Так меня учили, так делали все вокруг. И разве не принесла я сама огромную жертву, оставив мечты о синьорино Гвидо? Теперь я думала о нём, как о давно умершей бабушке: с любовью и горечью, как о человеке, которого снова увижу только в Раю, если тот, конечно, существует.
Я перешила корсет, добавив ещё карманов. В последнее время Мисс так исхудала, что, даже до отказа набив их банкнотами и монетами, всё равно выглядела стройной. После нескольких примерок, убедившись, что под жакетом все эти деньги совершенно незаметны, Мисс забрала из банка остаток наличных – весьма приличную сумму. Мне оставалось только поражаться, как это, держа дома такие богатства, она по-прежнему не запирала дверь, доверяясь простой щеколде.
День за днём ни один гость не уходил из её дома без подарка, и вскоре весть об отъезде разнеслась по всему городу. Теперь попрощаться заходили все, кто хотя бы раз за эти годы побывал у Мисс. Как-то, когда я помогала ей убрать платья в большой вертикальный кофр, который Мисс собиралась взять в дорогу, зашёл и барон Салаи. В комнате было другие гости, но из уважения к нему они умолкли, едва барон начал свои разглагольствования. Он знал, что к его словам прислушиваются, и говорил значительно, выдерживая паузы, будто актёр, читающий драматический монолог. Впрочем, Мисс не стала отрываться от своего занятия и слушала его довольно рассеянно.
– Так значит, Вы всё-таки решились, – говорил Салаи, неодобрительно оглядывая голые стены со следами висевших там некогда картин. – Но решение Ваше ошибочное. И Вы ещё не раз о нём пожалеете.
– Я так не думаю, – спокойно ответила Мисс. – Я бесконечно рада, что снова увижу дом, сестру, друзей.
– Но самые близкие Ваши друзья остаются здесь, – возразил барон.
– Они оказались вовсе не такими близкими, как я считала. Хорошо, что я наконец это поняла.
– Вы – просто дура и ничего не понимаете!
– Что ж, раз Вы так считаете, то и скучать по мне не будете.
– Конечно, нет! Я всего лишь зашёл попрощаться, поскольку и сам собирался уезжать. Тремя днями раньше Вас. Направлюсь в Париж.
– Счастливого пути! Поразвлекитесь там.
Я, разумеется, не могла не подумать о Le Chabanais: после скандала с дамами Провера моя невинность в этом вопросе изрядно пошатнулась. И уж кто-кто, а барон не пожалеет пятисот франков за вход.
Мы проводили его взглядами и продолжили заниматься платьями, а затем принялись убирать в коробки шляпы.
И вот наступил канун отъезда. Багаж уже отправили на станцию, и в квартире было пусто, не считая мебели в спальне и гостиной, которую владелец пожелал оставить. Мы с Филоменой домыли полы в комнатах, и она ушла домой, пообещав вернуться к рассвету с мужем и наёмным экипажем, чтобы проводить Мисс на вокзал. Я же немного задержалась, чтобы проверить, всё ли на месте, всё ли в порядке. Внимательно осмотрела комнаты: Мисс хотела вернуть квартиру владельцу в том же виде, в каком получила. Наконец мисс Лили Роуз отпустила меня, напоследок обняв, вручив щедрые чаевые и присовокупив к ним записку со своим нью-йоркским адресом.
– Если когда-нибудь задумаешься об эмиграции, напиши мне, – посоветовала он.
Я слегка всплакнула, она – нет: думаю, была слишком счастлива и слишком взволнована, чтобы растрогаться. Дорожный жакет ждал в шкафу, как и корсет, уже набитый банкнотами и монетами.
– Пообещайте мне, что хотя бы сегодня запрётесь на ключ, – умоляющим тоном пробормотала я.
– Ладно, обещаю. А теперь иди, уже поздно. Удачи тебе.
Я спустилась по лестнице, утирая глаза передником. И решила, что непременно приду на вокзал, чтобы проститься с ней в последний раз, пусть даже Мисс того и не хотела.
Той ночью я не могла уснуть: едва смыкала глаза и начинала видеть сон, как тотчас же просыпалась. Мне снилась бабушка: она смотрела на меня с тревогой, словно пыталась предупредить об опасности. «Знаю, знаю, – хотела сказать я, – не волнуйся, я давно бросила мечтать о Гвидо Суриани», – но не успела открыть рот, как поняла, что уже не сплю. И в конце концов решила вставать: зажгла свечу, взяла книгу. В доме было холодно, так что я, завернувшись в шаль, села у окна, ожидая рассвета, чтобы одеться и, как собиралась, пойти на вокзал.
Но солнце ещё не взошло, когда я услышала тихий стук в выходящие на улицу ставни. Это была Филомена.
– Пойдём! Скорее! – тихо проговорила она, и голос её был полон отчаяния. – Случилось непоправимое. Полиция хочет с тобой поговорить.
– Что такое? Где?
– В квартире Мисс. Она мертва.
Эти слова стали для меня ударом в самое сердце. Через мгновение, натянув юбку и корсаж прямо на ночную рубашку и завернувшись в шаль, поскольку меня колотило от горя, я уже бежала за Филоменой.
Мисс нашли, как написали в отчёте агенты, одетой в дорожное платье и жакет из серого габардина, под которыми оказался необычный корсет, набитый итальянскими и иностранными банкнотами, в основном долларами. В одном из карманов на правом боку обнаружилось также множество английских серебряных фунтов. Толика везения – и любая из этих монет могла остановить пулю, пробившую сердце. Но не остановила. Мисс Лили Роуз Бриско никогда не везло: ни в жизни, ни в смерти.
К моему приходу в квартире уже был живший напротив доктор Бонетти и несколько агентов в штатском. Старший из них отвёл меня к Мисс. Её уложили на кровать в спальне, прикрыв до подбородка простыней и поправив причёску, так что казалось, будто она спит. Габардиновое платье, корсет и нижняя юбка лежали рядом на кресле.