– Узнаешь её? – мягко спросил агент, поддержав меня под локоть на случай, если я упаду в обморок. Мне казалось, я внутри стеклянного пузыря и наблюдаю за всем происходящим, включая собственное тело, с огромного расстояния. Украдкой взглянула в зеркало на комоде: белее полотна! Но сознания так и не потеряла.
– Разумеется, узнаю! – воскликнула я. – Это мисс Лили Роуз Бриско, я на неё уже десять лет работаю... работала...
– Горничная говорит, ты последняя, кто видел её вчера живой. Это правда? Во сколько ты ушла?
– В половине девятого... Но как такое могло случиться? Она ведь была совершенно здорова! Неужели удар? Ещё такая молодая... Или сердце?
– Да уж, сердце... Горничная тебе не сказала? Она застрелилась.
Я осела на кресло, прямо на одежду Мисс, почувствовав спиной плотность корсета, жёсткого от наполнявших его монет.
– Не может быть! Не верю! Наверное, в дом проникли воры! У неё было столько денег...
– Не только было, но и есть. Горничная утверждает, что ничего не пропало. Можешь сама сходить и убедиться.
Он отвёл меня в гостиную, где царил неописуемый беспорядок. Дорожная сумка была распахнута, повсюду разбросаны вещи Мисс, вырванные из книг страницы, крупные и мелкие купюры. Часть стульев опрокинута, бархатное покрывало с бахромой, обычно служившее скатертью, сброшено на пол, как и хрустальная ваза с нарциссами, вся вода из которая вытекла и стояла небольшой лужицей. Рядом – обведённый белым мелом силуэт. И, в довершение всего, знакомый пистолет у ножки кресла.
– Ничего не трогай! – предупредил агент. – Дождёмся комиссара.
– Но разве и так не ясно, что сюда кто-то вломился?! Была борьба, – нахмурилась я: мне казалось маловероятным, чтобы Мисс, прежде чем совершить самоубийство, в одиночку сотворила столько бед.
– Дверь была заперта, а на оконных рамах следов взлома нет. Мы повсюду искали, – возразил агент.
– У Мисс частенько случались истерические приступы. Вещами швырялась, рвала книги, хрусталь била, – вмешалась, стоявшая у двери Филомена, заламывая руки.
Я изумлённо взглянула на неё, поскольку за долгие годы ни разу не был свидетельницей подобных приступов и никогда о них не слышала.
– Я тебе не говорила, она же потом всегда стыдилась того, что натворила, – объяснила горничная. – А всё опиум проклятый, попомни моё слово!
– Не говори так! Это же было лекарство от бессонницы! И она его уже много месяцев не принимала!
– Тебе-то откуда знать? Агент нашёл на тумбочке бокал и початую бутылку!
За всё это время доктор не произнёс ни слова. Мы были знакомы: иногда, ещё с бабушкой, заходили к его жене перелицевать пальто. Бонетти – семейство достойное, но слишком уж многодетное, чтобы позволить себе новую одежду.
– Эта американка... Когда ты уходила, она не выглядела встревоженной? Может, жаловалась на что-то? – расспрашивали меня агенты.
– Нет, она была совершенно спокойна, улыбалась... Да и с чего ей было стреляться?
– Ну да, стала бы она тебе рассказывать... – перебила Филомена. Я пошатнулась: закружилась голова. И откуда столько агрессии? Кто-то принёс мне стакан воды.
Прибывший в сопровождении полицейского фотографа комиссар заставил нас повторить, как всё случилось. По словам Филомены, она должна была заехать за хозяйкой в шесть утра, поскольку поезд отходил в семь, но около четырёх проснулась от дурного сна, в котором Мисс рыдала и звала её.
– Обычно я не суеверна, но этот сон был будто наяву. Ну, я и поднялась посмотреть, даже мужа не будила – я ведь за углом живу.
Я сразу вспомнила, что как раз около четырёх мне приснилась бабушка, вспомнила её встревоженное лицо... «Выходит, она приходила вовсе не для того, чтобы предостеречь меня от связи со студентом. Она из-за Мисс приходила», – пристыженно подумала я. Нет уж, своих снов я комиссару рассказывать не стану.
Подбежав к дому Мисс, Филомена обнаружила, что дверь против обычного заперта на ключ. Впрочем, у неё был свой; воспользовавшись им, она вошла в квартиру и сразу заметила беспорядок: обувь хозяйки как попало валялась на полу у раскрытого гардероба. Сама Мисс сидела в кресле в гостиной, запрокинув голову и закрыв глаза. Она была без сознания и дышала тяжело, хрипло.
– В ночной рубашке? – перебил комиссар.
– Нет, на ней было дорожное платье.
– Но ведь было четыре утра! Выходит, она не ложилась? Или уже успела встать и одеться?
Филомена пожала плечами: как же, станет она отвечать за причуды Мисс! И не такое видали! Но хриплое дыхание её испугало, и, вместо того чтобы оказать хозяйке первую помочь, она бросилась на улицу и принялась колотить в дверь доктора Бонетти, а потом, уже вместе с ним, вернулась в дом.
Мисс больше не хрипела, но крови видно не было, добавил доктор. Сперва он подумал о обмороке, сердечном приступе, после которого ещё можно было чем-то помочь. Вдвоём они подняли Мисс и отнесли в кровать. Потом доктор расстегнул жакет, чтобы ей было легче дышать, и обнаружил корсет. Расстегнув и его, он, к своему удивлению, обнаружил под левой грудью отверстие от пули. Тогда он поднёс ко рту мисс Бриско перо – оно не шелохнулось. Однако, объяснил он, тело ещё не успело остыть и окоченеть, потому-то он ранее и решил, что американка всего лишь упала в обморок. Как давно она умерла? Это сложно сказать. Пять минут, десять, двадцать? Вероятно, не более тридцати, но даже этого он не мог сказать со всей уверенностью, поскольку с вечера в гостиной затопили изразцовую печь и было очень жарко.
– Когда я нашла её, она ещё дышала, даже хрипела, – повторила Филомена. – А меня не было всего пять минут, не больше.
– Но разве возможно, что на одежде не было крови? – недоверчиво переспросил комиссар.
– Такое случается, – объяснил доктор. – Если пуля задела лёгкое, кровь могла скопиться там. Вскрытие покажет, но это мало что меняет.
Филомена, сразу решившая, что речь идёт о самоубийстве, настаивала на том, чтобы не предавать случай огласке и защитить имя Мисс от скандала и осуждения Церковью, но доктор Бонетти отправил её в ближайший полицейский участок за агентами, и один из них, едва войдя в гостиную, заметил за ножкой кресла, среди разбросанных нарциссов, револьвер. Комиссар тщательно записал наши с горничной показания: что мы уже видели это оружие, что именно его Мисс недавно купила и держала в тумбочке. «Чтобы застрелиться, когда возникнет желание», – осуждающим тоном добавила Филомена. И почему она так уверена, что это самоубийство? Неужели только из-за запертой двери? Небось, будь хозяйка жива, Филомена ни за что бы себе не позволила распускать язык.
А вот доктор вовсе не был в этом убеждён. Проводив инспектора в спальню, он снял с кресла платье с корсетом и продемонстрировал их. Я последовала за ними без приглашения и тоже всё увидела. Они были целы: ни дыры, ни кровяного пятна, ни даже следов пороха! Как же пуля пробила их, достигнув сердца?
– Уж как Мисс любила этот жакет... – вмешалась Филомена. – Даже вот расстегнула да в сторону сдвинула, прежде чем застрелиться.
– И потом застегнула? А корсет? Он слишком жёсткий, да ещё эти крючки. Мне и то пришлось постараться, чтобы его снять, – возразил доктор.
– Ну, она-то, в отличие от Вас, к этому привычная. Да и не померла сразу: когда я её нашла, ещё дышала. Могла и застегнуться, – упёрлась Филомена. Комиссар, тщательно записав её показания, попросил нас оглядеться и сообщить, если из комнаты что-нибудь не пропало. Также он хотел знать, у есть ли у кого-то ещё один ключ. Однако из комнаты ничего не пропало, а запасной ключ был только у Филомены.
Тот факт, что на одежде повреждений не обнаружилось, был слишком необычным, и доктор отказался подписать акт о самоубийстве. Тогда комиссар решил провести расследование. Квартиру он опечатал. Филомена возмутилась, отчасти стараясь спасти репутацию мисс Бриско, отчасти опасаясь пересудов, и комиссар (не из желания угодить ей, а только чтобы не спугнуть преступников) велел объявить, что накануне отъезда Мисс скончалась от сердечного приступа, и попросил нас помалкивать.
Таким образом, Церковь разрешила устроить покойной достойные похороны с отпеванием, на которых присутствовали все самые значительные горожане и высокопоставленные семьи – как те, кто хорошо знал Мисс, так и те, кто видел её лишь издали (полагаю, последние – скорее не из любви, а из любопытства, да ещё чтобы поглядеть, кто явится, а кто нет). Барона Салаи, разумеется, не было. Но все знали, что он уехал в Париж, и, хотя он чаще других навещал покойную, никто не ожидал, что похороны заставят его вернуться. В конце процессии шло множество бедняков вроде меня, простых людей, работавших на мисс Бриско, людей, которых она привечала, с которыми общалась на равных, отказываясь «держать дистанцию», как того хотели бы буржуа. Так несчастная Мисс обрела последнее пристанище на нашем кладбище.
Сегодня уже никто не приходит навестить её могилу – даже Филомена, как и я, ежемесячно получающая свою ренту. И должно быть, куда больше моей, поскольку она больше не горничная и одевается в «Прекрасной даме», хотя какая она синьора, видно даже за милю. Сказать по правде, я понятия не имею, сколько она получает, сколько платила ей Мисс и оставила ли она Филомене что-нибудь по завещанию. Но всякий раз, навещая бабушку, я приношу цветок и американке. Остановившись перед надгробием, я с нежностью вспоминаю её и думаю: «Ах, если бы только мёртвые могли говорить!», – потому что даже после стольких лет по-прежнему не верю в самоубийство.
Расследование закрыли через два месяца. Мы с Филоменой были главными свидетельницами. Показания доктора Бонетти считались чуть менее важными, поскольку не наблюдал Мисс до её смерти и не мог сказать, что хорошо с ней знаком.
Однако мои заявления противоречили словам Филомены. Я настаивала на том, что одно время Мисс действительно переживала приступы меланхолии, даже отчаяния, и в такие моменты не могла уснуть без лекарств. Но в моем присутствии она никогда не бывала излишне возбуждена, у неё не случалось истерик, она всегда вела себя рассудите