– Нет, не думаю. Разумеется, я была бы этому рада, но в чудеса не верю. В любом случае пока, как ты и хотела, подождём известий. Уверена, что справишься? Может, что-нибудь нужно? Нет, не в подарок – такого я бы себе не позволила: просто небольшая ссуда, предоплата за будущую работу?
– Пока справляюсь. У меня есть кое-какие сбережения.
Итак, дон Урбано упокоился в семейном склепе, его завещание было оглашено, а значит, дни соболезнующих визитов закончились. Должно быть, Гвидо уже начал ходить по утрам в библиотеку. Должно быть, он ожидал моего появления.
И я после долгих колебаний всё-таки решилась. Выпроводив Ассунтину в школу, тщательно оделась, причесалась, отложила старушечью шерстяную шаль, плотную, мрачную, и накинула другую – светлую, с узором из роз по краю и шёлковой бахромой, которую синьорина Эстер привезла мне из Рима. Ещё надела бабушкины коралловые серьги, а на ноги – свои лучшие туфли. Потом оторвала лепесток красной герани, которую выращивала на подоконнике, и натёрла им губы, чтобы выглядело ярче: о таком способе писали в одном романе.
Выскочив, наконец, из дома, совсем скоро я очутилась на площади. В муниципальной библиотеке, чтобы взять или вернуть книгу, мне случалось бывать уже не раз, но в читальный зал я ещё не поднималась, поэтому остановилась у скамейки за деревом, чтобы поразглядывать посетителей. Их оказалось много – в основном молодёжь, причём не только студенты и дети аристократов или военных, но и конторские служащие, все очень прилично одетые. Было и несколько торговцев, но ни ремесленников, ни подмастерьев я не заметила. Впрочем, чему здесь удивляться: в библиотеку ходили лишь те, кто умел читать, я же была для своего сословия скорее исключением. Женщин, насколько мне удалось заметить, вообще было немного, да и те, как правило, в возрасте. Одевались они строго, даже несколько по-мужски, как подобает работающим горожанкам: школьным учительницам, сотрудницам мэрии, почтамта или телефонной компании – но ни одной суетливой горничной, посланной хозяйкой вернуть роман, не говоря уже о плебейках вроде меня. Мне стало неловко. И как только Гвидо пришла в голову мысль назначить свидание именно там, где я привлекла бы наибольшее внимание?
И тут я увидела их: двух синьорин лет восемнадцати в сопровождении молодого человека – судя по всему, брата или, может, какого другого близкого родственника, – который держался с ними весьма свободно. Двух богатых, элегантных девушек в платьях для пеших прогулок по последней моде, без турнюра и шлейфа, сшитых, вне всякого сомнения, на заказ, в «Высшем шике» или «Прекрасной даме». Под лёгкими кружевными зонтиками прятались высокие, полностью открывающие лица причёски с шиньонами из конского волоса. А ещё эти две юные женщины со всей очевидностью не носили корсетов. Что касается их спутника, то одеждой, жестами и манерой говорить он очень походил на Гвидо, а к своим дамам обращался с таким же вниманием и уважением.
У меня аж ком подкатил к горлу – от зависти? от осознания того, насколько мы разные, и пропасти, которая нас разделяла? Разве могла я тягаться с этими дочерьми богатеев? Разве имела право быть представленной, пусть и вместе с Гвидо, их матерям, их семьям? Как я вообще могла подумать, что они меня примут – меня, явившуюся из другого мира, родившуюся и жившую среди бедняков, и саму до мозга костей беднячку, вынужденную каждый день зарабатывать себе на кусок хлеба? Если подобные мне и входили в их дом, то лишь через чёрный ход, а в гостиной появлялись только с портновским метром в руках или в наколке горничной, внося подносом с печеньем. Покажись я где в компании юноши их собственного сословия, они поглядели бы на меня с удивлением или, того хуже, с презрением, а после выгнали бы взашей. Такого удара моя гордость никогда бы не перенесла. Я резко развернулась и пошла прочь, сгорая от стыда за свои серьги, накрашенные алым губы, шёлковую шаль и более всего – за свои нелепые мечтания.
Конечно, я не знала, что Гвидо, заметив меня из окна второго этажа, бросится следом. Слёзы застилали мне глаза, и я старалась идти как можно быстрее, поэтому он нагнал меня только на проспекте. А нагнав, широко раскинул руки, преграждая путь, как делает городская стража, останавливая движение, чтобы пропустить запряжённую волами телегу.
– Зачем же Вы убегаете? – крикнул он. – Я жду Вас уже два дня!
– Дайте мне пройти! Не видите, на нас все смотрят?
Людей на проспекте в этот час и впрямь было немало; погода стояла сухая, и кафе выставили столики на тротуары. Парикмахер тоже не закрывал двери, и его посетители в ожидании своей очереди лениво разглядывали прохожих. Кухарки с полными сумками покупок возвращались с рынка; няни катили коляски в сторону скверов; степенно, взяв друг друга под руку и поглядывая на витрины магазинов, прогуливались дамы; цветочники и продавцы спаржи, усевшись на корточки возле корзин, расхваливали товар или высматривали потенциальных клиентов. Разумеется, этим людям было далеко до досужей публики, свидетельствовавшей в предрассветной тишине о триумфальном возвращении Томмазины с коробками из магазина Printemps, но и среди них хватало любопытных, которые с интересом наблюдали за нашей встречей – а значит, слухов наверняка не избежать.
– Пускай смотрят, – просто ответил Гвидо, сделав шаг ко мне и взяв меня за руку. Потом он поднёс эту руку к губам и поцеловал пальцы.
Я почувствовала, как горят щёки, и вздрогнула.
– Вы замёрзли? О, простите, я ведь поймал Вас посреди улицы, на самом ветру. Пойдёмте в кафе, Вам нужно выпить чего-нибудь горячего.
Надо сказать, я ещё ни разу в жизни не бывала в кафе и теперь, пылая до кончиков ушей, надеялась поскорее юркнуть в один из внутренних залов, желательно самый уединённый. Да, там я бы осталась с ним наедине, но в тот момент меня куда меньше пугали слова, чем десятки прикованных к нам взглядов.
Но Гвидо, миновав атриум «Хрустального дворца», где скучал за стойкой кассир и откуда можно было попасть в залы, провёл меня на застеклённую террасу и усадил за крайний столик, на виду у всех прохожих. Потом подозвал официанта и заказал две чашки горячего шоколада со сливками и тарелку пирожных с кремом.
– Так зачем же Вы убегали? – с укором повторил он. – Не окажись я в тот момент у окна, непременно бы Вас упустил...
– Нам нельзя... – начала было я, но он перебил:
– Нет, конечно, не упустил бы. Не дождавшись, я пришёл бы к Вам домой. Но сейчас я рад, что Вы решились и сделали шаг навстречу: не могу же я всю жизнь за Вами гоняться!
– Ничего, вот вернётесь в Турин, и гоняться за мной нужды не будет.
– Какое счастье, что мы наконец сможем поговорить! Я Вам столько должен сказать!
– Сочувствую вашей утрате, – едва слышно прошептала я, склонившись над чашкой. – И спасибо, что прислали доктора Риччи. Не обязательно было так...
– Приятно слышать, что девочка здорова. Но стоит ли сейчас об этом? Времени у нас мало, завтра мне придётся уехать, – он снова взял руку вместе с зажатой в ней ложкой и, снова поднеся к губам, поцеловал. А после, так и не выпустив, продолжил: – Не стану повторять, что намерения у меня самые серьёзные: Вы и сами должны были это понять. Я только хотел бы узнать Вас получше, пообщаться с Вами, да и Вам стоило бы узнать меня – разумеется, с позволения Вашей семьи. Чуть позже мне хотелось бы зайти и представиться им.
– Семьи у меня нет, – ответила я и тотчас же подумала о синьорине Эстер: наверное, я могла бы их познакомить и надеяться, что она меня поймёт. Но не сегодня – уж слишком быстро развивались события.
– Жаль это слышать, – вздохнул Гвидо, – но вот и ещё одна причина защищать и заботиться о Вас. Сейчас, как это ни печально, я должен уехать, но мы ведь сможем переписываться? Пообещайте ответить, когда я Вам напишу! Вот мой адрес в Турине. Обещаете?
Как же я была благодарна ему за эту уверенность, что я вообще умею писать! И, разумеется, пообещала, хотя и едва слышно, шёпотом.
– Боюсь, в ближайшее время я вернуться не смогу. Последний экзамен послезавтра, но защита диплома всего через четыре месяца, и профессор требует, чтобы я каждый день являлся на факультет. Зато потом буду совершенно свободен. Бабушка хочет, чтобы я жил с ней на виа Чезаре Баттисти, но я против, особенно после того, как она выставила Кирику. Хорошо ещё, у бедняжки было куда пойти: спасибо щедрости дяди Урбано, он был хорошим человеком. Нет, палаццо Дельсорбо не для меня. Бабушке много лет, она жила иначе. Постараюсь её уговорить. Не согласится – жить с ней не останусь. Честно говоря, я давно подумывал снять квартирку, но давайте решим, когда я вернусь.
– Квартирку? Нет, я... я не...
– Не стоит беспокоиться, я буду жить там один, пока Вы... пока Вы, узнав меня получше, не согласитесь стать моей женой.
Я снова разрыдалась. Слёзы капали в чашку с шоколадом, но взгляды прохожих, с неподдельным интересом глазевших на нас сквозь стекло, будто в театре или зоопарке, меня больше не волновали. В уголке рта белело пятнышко взбитых сливок, но Гвидо нежно коснулся моих губ лёгким, как взмах крыла бабочки, поцелуем, и оно исчезло.
Когда я вернулась домой, Ассунтина уже пришла из школы. Она сразу поняла, что я как-то неуловимо изменилась, что душа моя и всё моё существо стали иными. Я старалась не показывать радости, но сама будто попала в другой мир и бродила между небом и землёй, ничего не замечая, словно во сне или глупом романе. Случившееся утром между мной и Гвидо казалось лишь обманом чувств, плодом моих фантазий, ведь правдой это оказаться не могло. Но кольцо, которое он мне дал, было реальным, настоящим, и достаточно было поднести руку к груди, чтобы его коснуться. Гвидо надел это кольцо мне на палец за столиком в кафе: ему хотелось, чтобы я носила его на левой руке и могла показать любому как доказательство, как тонкий мост над разделявшей нас пропастью. Золотое, с двумя небольшими камешками, сапфиром и бриллиантом, оно досталось ему от матери: её подарок на конфирмацию, девчоночье украшение, ценное больше воспоминаниями, чем стоимостью, которая, однако, казалась мне, привыкшей едва сводить концы с концами, несоразмерно огромной. Сказать по правде, я испугалась, поскольку не готова была вот так, открыто, бросить вызов всему городу и его неписанным правилам. Причём бросить в одиночку, вдали от Гвидо. «Надену кольцо на палец, когда Вы вернётесь из Турина, – пообещала я. – А до тех пор буду держать у самого сердца», – и повесила на тонкую золотую цепочку, ещё бабушкину, которую не снимая носила на шее. Там, под сорочкой, скрытое от любопытных взглядов, оно будет в безопасности.