Оно всё время лежало там, буквально у меня под носом. Сказать по правде, в челночный отсек я не заглядывала: мне и в голову не приходило, что Ассунтина, подолгу наблюдавшая, как я шью, и часто сидевшая дома одна, успела разгадать его устройство. Что же до полицейских, которые с самого начала проявляли к машинке интерес, то они попросту ничего не поняли; никто из них не подумал, что эта деталь может быть по́лой и выниматься из своего отсека. Вероятно, они даже пытались её достать, но забыли поднять рычажок, который, если не разбираешься в швейных машинках, выглядит так, словно является частью шпульного колпачка или намертво к нему припаян.
Похоже, именно это и показывала мне во сне бабушка, обматывая вокруг пальца цепочку. Когда нитка кончается, нужно заменить шпульку, но сперва придётся вытащить её из колпачка, и только потом надеть на шпиндель, чтобы намотать нитку по новой.
Бабушка знала, что Ассунтина подменила шпульку кольцом.
Милая моя бабушка, ты ведь и сама знаешь, что времена меня ждут непростые. Будь же моим ангелом-хранителем, бабушка: просвети и от всякого зла сохрани, наставь делать дела благие и на путь спасения направь.
ЭПИЛОГ
С тех пор прошло пятьдесят лет. Мир изменился. Я стала свидетельницей двух войн, но милостью Божией осталась жива, не растеряла остроты зрения и по-прежнему шью, пускай только в семейном кругу. Тебе, читатель, конечно, интересно узнать, что случилось со мной после тех событий, о которых ты только что прочитал, и зачем я вспоминаю давние истории, произошедшие словно бы с кем-то другим, а вовсе не со мной.
Ближе к концу июля, едва получив диплом, в Л. вернулся Гвидо. Только когда мы снова были вместе и я наконец-то смогла взять его за руки, заглянуть в глаза, у меня хватило духу рассказать, как его бабушка поступила со мной и как в стародавние времена поступила с Кирикой, чтобы удержать дона Урбано дома. Впрочем, я всегда верила, что Гвидо об этом не известно: никогда ещё мой избранник не выглядел таким потрясённым, таким рассерженным. Порвав все отношения с донной Лючинией, он переехал на съёмную квартиру, которую выбрал в одном из унаследованных Кирикой домов и обставил так, чтобы после свадьбы мы смогли жить там вместе с Ассунтиной, присутствие которой принял без колебаний. Разумеется, с рождением детей нам пришлось бы перебраться в квартиру побольше, но даже и сейчас две комнаты предназначались под мастерскую: зная мою гордость, Гвидо не просил меня бросить шитьё. Сам он, благодаря протекции отца Клары, нашёл работу на строительстве водопровода.
Вскоре я познакомила Гвидо с моей синьориной; ей он сразу понравился, а главное, смог убедить в серьёзности своих намерений. И всё-таки Эстер посоветовала нам переехать в Г., где нас не знали и жизнь могла сложиться куда проще. Но Гвидо тоже был человеком гордым. Он ответил, что не видит причин скрываться и с самого начала нисколько не боялся показаться со мной рядом.
Мы сделали ошибку, не поженившись сразу. Но ему хотелось традиционной помолвки, чтобы мы успели лучше узнать друг друга, хотелось спокойно подготовить пышную свадьбу, хотелось, наконец, показать бабушке и самым знатным семьям города, что он выше предрассудков и что женщина, которую он выбрал, ничуть не хуже их дочерей.
Я по-прежнему жила с Ассунтиной в двух своих комнатках, но мы виделись каждый день. Мы были молоды, мы любили друг друга. Не скрою, он желал меня, и я тоже научилась желать его в том смысле, о котором не пишут в романах. Но я погрешила бы против истины, сказав, что вынуждена была уступить его настойчивости или что он сломил мою волю силой своей страсти. Нет, нас переполняла взаимная страсть, обоюдное желание, и моя страсть была ничуть не меньше, тем более что день свадьбы всё приближался. Что до платья, то я себе сшила совсем простенькое, белое, ничуть не похожее на то, о котором мечтала в заключении, поскольку ещё не успела обзавестись привычкой одеваться, как знатные синьоры.
Но за два дня до свадьбы Гвидо по дороге на работу сбила машина, водитель которой не справился с управлением. Мой любимый скончался через несколько часов, так и не придя в сознание. Мы даже не успели попрощаться, не говоря уже о том, чтобы позаботиться о будущем. Впрочем, ни он, ни я, ещё не знали, что я жду ребёнка: я поняла это лишь пару месяцев спустя, когда уже жила вместе с Ассунтиной в квартире, которую раньше снимал Гвидо и которую Кирика по доброте душевной предложила мне за крайне низкую, почти символическую плату. И это было настоящим счастьем, поскольку, когда мой позор стал очевиден, среди тысячи возникших трудностей не было, по крайней мере, проблемы с жильём. Умри Гвидо всего через три дня, я унаследовала бы бо́льшую часть его состояния, а мой сын не считался бы внебрачным. Но по закону мы были для него чужими, и всё, что принадлежало Гвидо, досталось донне Лючинии, его единственной родственнице. Синьорина Эстер, которая, несмотря на осуждение горожан, продолжала питать ко мне привязанность, вдобавок к своему сочувствию предложила помощь адвоката; в конце концов, Гвидо, оформив разрешение на брак со мной и назначив дату свадьбы, ясно продемонстрировал намерение жениться, о чём свидетельствовали объявления, вывешенные на дверях церкви.
Вы не поверите, но, несмотря на свою без малого сотню лет, донна Лючиния билась как раненый зверь, чтобы оставить меня ни с чем. Завещания в мою пользу так и не обнаружили, и процесс длился не один год – так долго, что я устала воевать, ещё и потому, что за это время Кирика успела скончаться и, одна-одинёшенька в этом мире, оставила всё мне и моему сыну. С богатствами Дельсорбо не сравнить, но нам и этого оказалось достаточно. Больше всего мне жаль, что мой сын не носит ту же фамилию, что и Гвидо. Младенцем он был очень красивым, и так похож на отца! «Щеки, как персик, а глаза оленёнка», – подумала я, увидев его личико сразу после рождения, и назвала малыша Гвидо. Преуспев в учёбе, он уехал в Америку из-за проблем тогдашним итальянским режимом, да так и не вернулся. Я подарила ему то колечко с бриллиантом и сапфиром, и Гвидо некоторое время носил его на мизинце, потом нашёл жену и передарил ей. Детей у них нет.
Донна Лючиния скончалась ста четырёх лет от роду в абсолютно здравом рассудке. Даже оставшись совсем одна, нас она не признала, хотя мой сын и был её единственным кровным наследником, а всё состояние завещала дальним родственникам из Ф. – тем самым, что объявлялись примерно раз в четверть века, зато слетелись, будто стервятники, к смертному одру дона Урбано.
Что до меня, то поначалу я думала, что уже никогда не утешусь, что до конца жизни буду помнить свою невероятную любовь и трагедию, связанную с её утратой. Я продолжала учиться, чтобы соответствовать образованности Гвидо, словно всё ещё могла выставить его в дурном свете перед однокашниками; много читала – больше для собственного удовольствия, но также и потому, что чем дальше, тем проще мне это давалось; помогала с учёбой сыну и вместе с ним узнала много нового.
Вот только краски памяти со временем если и не стираются начисто, то изрядно тускнеют. Страдания, которым, как ты считала, суждено навеки разбить тебе сердце, кажутся чуть менее горькими, а печальные воспоминания – чуть более радостными. Через двенадцать лет после смерти Гвидо я встретила человека, который снова смог внушить мне любовь и доверие, а главное, уважал меня, несмотря на всю мою дурную репутацию. Это был столяр, державший мастерскую на первом этаже нашего дома, всегда улыбчивый, несмотря на то, что тоже когда-то потерял любимую жену, которая умерла, рожая их первенца. Через некоторое время он попросил моей руки и с тех пор заботился не только о нас с сыном, но и об Ассунтине: та по-прежнему жила со мной, и я учила её своему ремеслу. Мой избранник даже решил потратить немного денег и, преодолев бюрократические препоны, сумел дать им обоим свою фамилию. Он стал этим двум не родным ему детям прекрасным отцом – может, потому что не только был столяром, но и звался Джузеппе, как евангельский Иосиф? Мы живём вместе, теперь уже только вдвоём, и для меня это огромное счастье. Он работает и сейчас, несмотря на возраст: говорит, ремесленники на пенсию не уходят – они падают замертво, не выпуская из рук инструментов. Но мне кажется, что его время ещё не пришло. Джузеппе ещё силен и полон энергии, даже ставни поднимает одной рукой. А я полюбила запах стружки, особенно еловой или сосновой. На свадьбу он подарил мне ножную швейную машинку, которая замечательно работает и до сих пор: уж и не знаю, справилась бы я с электрической. Мы любим ходить в театр и вполне можем позволить себе два кресла в партере, хотя теперь у нас есть радио – и возможность слушать оперы даже дома.
Тебе, читатель, конечно, хотелось бы узнать, что сталось с моей подругой и покровительницей, синьориной Эстер. Так вот: через восемь лет после первого, несчастливого брака ей тоже повезло встретить порядочного человека, которому она смогла доверить свою жизнь и жизнь Энрики.
Маркиз Риццальдо, который всё это время провёл в путешествиях по Востоку, будучи в Константинополе, второй раз в своей жизни столкнулся с эпидемией холеры, спастись от которой ему на сей раз было не суждено. Овдовевшая и совершенно свободная Эстер в возрасте двадцати семи лет вышла замуж за молодого английского инженера, приехавшего на пивоварню стажироваться и быстро снискавшего уважение и дружбу её отца. Моя синьорина вышла за него при том условии, что он больше не вернётся на родину, а останется жить в нашем городе и поможет семейному предприятию. Когда же синьор Артонези несколько лет спустя скончался, Эстер, несмотря на заботы, связанные с воспитанием одиннадцатилетней Энрики (к которой теперь перешёл титул маркизы, хотя никто её так не называл) и ещё троих детей, родившихся от инженера, не только не передавала все дела мужу, как ожидали тётки, но и взяла на себя управление мельницей и пивоварней.
Я по-прежнему ходила к ним шить, если возникала такая необходимость, обедала за их столом и видела, что общаются они, словно равные партнёры, без тени жеманности или сентиментальности. «Похоже, любовь для моей синьорины кончилась раз и навсегда», – то и дело думала я. Однако, видя, как дружно они взрываются смехом или как склоняются вместе над каталогом, обсуждая закупку нового оборудования, я уже начинала сомневаться, не