Близился предсказанный день родов. Синьор Артонези каждый день навещал дочь и домой возвращался мрачнее тучи. Я согласилась оставаться ночевать на вилле, в гардеробной, примыкавшей к спальне маркизы. Её муж переехал в одну из гостевых комнат, но целыми днями просиживал рядом с женой, держа её за руку, отводя со лба упавшие пряди волос, нежно целуя, читая вслух газету и без конца повторяя, как хочет наконец воочию увидеть плод их любви и как благодарен ей за этот чудесный подарок. «Жизнь моя, – говорил он, – ты и представить себе не можешь, сколь сильно я восхищаюсь твоим мужеством, терпением и силой духа. Как бы я жил без тебя, сердце моё? Жить имеет смысл лишь потому, что есть ты».
Слыша такие слова, его жена вся светилась от удовольствия, забывая и о физической боли, и о неминуемых родовых муках, по поводу которых, естественно, испытывала определённые опасения.
Признаюсь, я боялась за них обоих: слишком уж много слышала историй о неблагополучных родах и теперь не могла выбросить их из головы. Если бы что-то случилось с синьориной Эстер, уверена, маркиз ненадолго пережил бы её: застрелился бы или бросился в пропасть с высокой скалы, и крошка Адемаро, лишившись обоих родителей, вырос бы сиротой. Или, может, тоже умер бы от послеродовых осложнений. Впрочем, так ему и лучше, бедняжечке, думала я: пусть все трое упокоятся в одной могиле, слившись в едином объятии.
Повитуха, которая тоже целыми днями просиживала у постели синьорины Эстер и с которой я поделилась своими мыслями, сперва только посмеялась, а после рассердилась. «Хватит тут каркать, – проворчала она. – Маркиза здорова, все органы у неё в полном порядке. Ну, пострадает немного, так ничего в том страшного нет. Боль – она ведь сразу забудется, стоит только ребёночка на руки взять», – но на всякий случай всё-таки рассказала, при каких симптомах стоит звать её немедленно. Доктор, с со своей стороны, стал заходить реже: много времени просиживал у постели какого-то важного больного (более важного, чем маркиза) – у того в любой момент мог начаться кризис, который либо убил бы его, либо помог выкарабкаться.
«Первые роды всегда долгие, – успокаивал он будущего отца. – Поначалу и повитухи хватит, опыта ей не занимать. А уж она скажет, когда отправить за мной коляску».
Наконец в начале февраля, в четверг, незадолго до рассвета, начались схватки. Я послала конюха за повитухой, и через полчаса она уже сидела возле роженицы. «Придётся потерпеть, – сказала она синьорине Эстер и её мужу, прибежавшему из гостевой комнаты в халате и непричёсанным. – Думаю, юный синьор или синьорина не почтит нас своим присутствием до самого вечера, и это если поторопится, – иначе дело может занять ещё больше времени. Крепитесь, маркиза. Подумайте о том, как хорош широкий проспект воскресным утром, о большом бале-маскараде в переполненном театре, подумайте о том, сколько там людей, – и все они родились совершенно одинаковым образом».
Синьорина Эстер стонала от боли, но роды всё никак не начинались. Между двумя волнами схваток повитуха предложила ей поспать, чтобы немного восстановить силы. Маркиза выпроводили из комнаты, чтобы его волнение и постоянное хождение вокруг кровати не тревожили роженицу. Прошло время обеда, а затем и ужина. Повитуха потихоньку спустилась поесть на кухню, наказав мне не беспокоиться: всё равно в е ё отсутствие ничего не случится. А уж если я так не хочу уходить, она мне что-нибудь принесёт. Но у меня скрутило живот, и я не могла заставить себя проглотить и крошки. Не знаю, как в промежутках между схватками синьорина Эстер находила силы разговаривать, даже смеялась. Она попросила меня открыть гардероб и показать ей крошечные распашонки с пинетками. «Напрасно мы сделали их такими маленькими, – шептала она. – Мне кажется, внутри меня ворочается настоящий гигант и всё никак не может найти выхода». Она снова тяжело задышала, протяжно вскрикивая и закусывая край простыни, потом ненадолго задремала и с визгом проснулась, больно сжав руку повитухи, но сразу же извинилась за то, что заставила нас волноваться. Несколько раз звала мужа: «Только не говорите ему, как я страдаю». Тот время от времени стучал в дверь, и если был момент затишья, повитуха впускала его, а в противном случае кричала: «Подите прочь! Это зрелище не для мужских глаз!»
Заходил узнать новости синьор Артонези, но лишь поцеловал взмокший от пота лоб дочери, которая в тот момент отдыхала, и вернулся домой. Ночь пришла и прошла. Как и сама роженица, мы с повитухой, сменяя друг друга, ненадолго засыпали прямо в креслах, пока за окном не забрезжил рассвет. Время от времени повитуха приподнимала простыни: «Крепитесь, маркиза, придётся ещё немного потерпеть». В восемь утра в дверь постучал муж и, не услышав ответа, заглянул внутрь: «Всё ещё безрезультатно?» – но синьорина Эстер, зашедшись в крике, его не услышала, и он поспешно отпрянул.
Чуть позже послышался шорох колёс по гравию – через сад катила коляска. Это был редкий миг покоя: маркиза спала, а повитуха как раз отошла в гардеробную умыться и привести в порядок причёску. Я выглянула в окно и увидела выходящего из экипажа с саквояжем в руке доктора Фратту. Неужели маркиз, напуганный криками жены, послал за ним, ничего не сказав повитухе? Или доктор приехал сам? Я видела, что они поднялись на террасу и вошли в гостиную.
Не знаю, как мне пришла в голову эта мысль, кто подтолкнул меня к ней – ангел-хранитель или злобный гений, но я бросилась к кровати, смочила салфетку водой из кувшина и осторожно провела ею по лбу синьорины Эстер; та сразу же открыла глаза. «Тс-с-с! – прошептала я, поднеся палец к губам. – Давайте послушаем». Потом на цыпочках подошла к печи и открыла заслонку. В комнате послышались два мужских голоса, настолько громких и отчётливых, что вышедшая из гардеробной повитуха удивлённо обвела взглядом спальню, ожидая увидеть посетителей. Я указала ей на печь и сделала знак молчать.
Говорил доктор:
– Судя по тому, что я слышал, ситуация критическая, требуется срочное вмешательство. Нельзя терять ни минуты.
Повитуха презрительно скривилась – всего пару минут назад она сказала мне: «Схожу умоюсь, пока маркиза спит. Спешить некуда – ребёнок развёрнут правильно, роды пройдут как по маслу, хотя ещё часок-другой, пожалуй, займут. Так что не беспокойся, всё хорошо».
О какой же критической ситуации говорил доктор, если он только приехал и ещё не успел ничего увидеть? «Судя по тому, что я слышал», – и что же он слышал? От кого?
– Тогда поднимайтесь скорее! – взволнованно воскликнул маркиз. – Моя жена...
– Да-да, конечно, Ваша жена, – мрачно перебил доктор. – Простите, но я должен кое о чём спросить.
– Пойдёмте же, спросите на лестнице или в спальне! Идёмте!
– Нет, синьор маркиз, об этом мы с Вами должны поговорить наедине, и чтобы никто нас не слышал. Особенно Ваша жена.
Эстер изумлённо расширила глаза и приподнялась на кровати.
– Тише! – жестом велела я.
– Я слушаю, – ответил маркиз, дрожа от нетерпения.
– Может так случиться – я говорю «может», но мы должны быть к этому готовы, – что в сложившейся ситуации уже невозможно будет спасти обоих: и мать, и ребёнка.
Послышался сдавленный стон маркиза. Эстер встревоженно взглянула на акушерку, которая, так же молча, одними жестами и движением губ, её успокоила: «Неправда! Это безумие какое-то! Не беспокойтесь, все хорошо».
– Вам придётся выбирать, – продолжал доктор. – И никто, кроме Вас, не имеет права сделать этот выбор. Я приму любое Ваше решение. Кому из них жить: Вашей жене или ребёнку?
– И это мне нужно принять решение? Именно мне? – голос дрожал: маркиз не мог поверить своим ушам.
– А кому же ещё?
Последовало долгое молчание.
Эстер c лёгкой улыбкой откинулась на подушки: в ответе мужа она не сомневалась. «Жизнь моя, сердце моё, разве я смогу жить без тебя?» – читалось у неё на лице.
Повитуха только хмурилась. А доктор настаивал:
– Решайтесь, маркиз! Я не приближусь к постели Вашей жены, пока Вы не скажете мне, что делать. Повторяю: мать или ребёнок?
– Сколько у меня времени на обдумывание? – в этом ответе слышалась смертельная мука. Наверху, в спальне, улыбка маркизы слегка поблекла, но тотчас же расцвела снова.
– Три минуты, и ни единым мгновением больше, – сурово заявил доктор.
– Простите, но мне необходимо знать кое-что ещё. Моя жена в будущем сможет иметь детей?
– Боюсь, что нет. Мне придётся сделать несколько разрезов, чтобы извлечь плод, а подобные процедуры нарушают функции детородных органов.
Повисло молчание. Я не знала, прошли ли отведённые три минуты: мысль о саквояже доктора, о его инструментах, приводила меня в ужас. Мне казалось, что на лестнице уже слышны его шаги, шаги убийцы. Повитуха же решительно подошла к маркизе, обняла её под мышки и прошептала:
– Тужьтесь! Сейчас или никогда! Если войдёт доктор, мне придётся ему подчиниться!
Но Эстер ждала, спокойная и уверенная: «Жизнь моя, сердце моё, разве я смогу жить без тебя?»
Наконец маркиз откашлялся и нерешительно начал:
– Если ребёнок окажется мальчиком, у меня будет наследник. А если девочкой, я, будучи вдовцом, всегда смогу вступить в повторный брак и иметь других детей.
– Итак?
– Если же выберу жену, то наследника у меня не будет: ни сейчас, ведь мальчик в этом случае уже точно не родится, ни когда-либо ещё, потому что другого ребёнка она подарить мне не сможет...
– Хватит хождений вокруг да около, маркиз! Мне нужен точный ответ: кого мне спасать, мать или ребёнка?
Снова молчание. Маркиза побледнела так, что стала белее простыней, на которых лежала. При каждом слове мужа глаза её туманились тусклой пеленой недоверия.
– Ребёнка, – наконец ответил маркиз.
– Хорошо. Тогда я поднимаюсь, – сказал доктор. – Не желаете пойти со мной, поцеловать напоследок жену? Может статься, это будет ваше последнее свидание.
– Мне не достанет духу. Идите, а я тем временем отправлюсь кататься верхом. Вернусь к вечеру, как всё кончится.