– Это же твоя первая операция без Эбби, – объясняет он, и я вижу в его голубых глазах какое-то новое, не совсем понятное выражение. Не насмешка, не ирония, а что-то другое, искреннее и откровенное, почти серьезное.
Сглатываю через силу, стараясь сдержать нахлынувшие эмоции, слезы туманят глаза.
– Как ты узнал?
– Просмотрел все твои видео. – Я вижу, как разбегаются лучики в уголках глаз, и понимаю, что он улыбается. – Я, можно сказать, твой фанат.
Неужели все? Даже то, неловкое, где мне двенадцать лет?
– Я, может, немного напутаю. – Уилл откашливается, достает из кармана листок и начинает негромко петь:
– Я люблю тебя…
– Уходи. Как глупо… – бормочу я, вытирая ладонью слезы и качая головой.
– …очень и еще чуть-чуть.
Песенка Эбби. Он поет песенку, которую пела Эбби. Слезы бегут по щекам быстрее и быстрее, и я уже не успеваю их стирать, а только смотрю в его голубые глаза, взгляд которых сосредоточенно скользит по строчкам на мятом листке.
Сердце вот-вот разорвется от наплыва самых разных чувств.
– Бабушка когда-то пела нам эту песенку. Мне она не нравилась, а Эбби ее любила.
Уилл смеется и качает головой:
– Пришлось полазить в Гугле. Такая древность.
Я смеюсь вместе с ним и киваю:
– Знаю. Что еще такое, эти…
– Бочка и кучка? – произносим мы в один голос и смеемся. Наши глаза встречаются, и мое сердце танцует в груди, а кардиомонитор пикает все быстрее и быстрее. Он наклоняется вперед, совсем чуть-чуть, лишь едва нарушая границу опасной зоны, но вполне достаточно, чтобы боль отступила и затаилась.
– Все будет хорошо, Стелла.
Голос у него глубокий и мягкий. И в этот миг я знаю, хотя смешнее и быть не может, что если умру сейчас, то умру влюбленной.
– Обещаешь? – спрашиваю я.
Он кивает и протягивает руку с выставленным полусогнутым мизинцем. Я протягиваю свою, и мы даем обещание на пальцах. Короткий контакт и при этом наше первое настоящее соприкосновение. Причем я даже не пугаюсь.
Я поворачиваю голову в сторону двери, из-за которой доносятся приближающиеся шаги. Доктор Хамид входит первой, вслед за ней медсестра.
– Ну что, приступим? – спрашивает она, показывая два больших пальца.
Я бросаю взгляд туда, где только что сидел на стуле Уилл, но его там уже нет.
Но кто-то есть за серой шторой. Он стоит, прижавшись спиной к стене, и, поймав мой взгляд, приподнимает пальцем маску и улыбается мне.
Я улыбаюсь в ответ и вдруг ловлю себя на том, что и сама начинаю верить в то, что все будет так, как он и сказал.
Все будет хорошо.
Через несколько минут я лежу на операционном столе в сумрачной комнате, где слепяще яркий свет горит лишь прямо над моей головой.
– Ну что ж, Стелла, ты знаешь, что делать, – произносит голос, и рука в голубой перчатке держит надо мной маску.
Сердце нервно колотится, и я поворачиваю голову и вижу темные глаза. Мои рот и нос накрывает маска. Когда я очнусь, все будет кончено.
– Десять, – говорю я и, подняв взгляд над плечом анестезиолога, вижу на стене что-то странно знакомое.
Рисунок Эбби. Тот, с легкими.
Как?..
Ответ я, конечно, уже знаю. Уилл. Это он пробрался в операционную и прикрепил рисунок к стене. Из правого глаза выкатывается слезинка. Одна-единственная. Но и считать я не забываю.
– Девять… восемь… – Цветы плывут, голубое, розовое и белое смешивается… краски вертятся, ворочаются, сливаются… лепестки тянутся ко мне…
– Семь… шесть… пять… – Ночное небо внезапно оживает, проплывает мимо цветов и окружает меня. Звезды срываются, мигают и пляшут над головой так близко, что до них можно дотронуться, стоит только протянуть руку.
Где-то вдалеке кто-то негромко напевает «очень и еще чуть-чуть».
– Четыре… три…
С периферии зрения наплывает тьма, мир постепенно меркнет. Я сосредоточиваюсь на одной, отдельной звездочке, на одной точке света, которая разгорается, теплеет и затмевает другие. Гудение прекращается, и я слышу далекий, смазанный голос. Эбби. Господи. Это голос Эбби.
– …назад… нет…
– Два, – шепчу я то ли вслух, то ли мысленно.
И вдруг вижу ее. Вижу Эбби. Прямо перед собой. Сначала неясно, словно из-за тумана, потом четко, как будто в солнечный день. У нее папины волнистые волосы, широкая, во весь рот, улыбка и глаза карие, как и у меня.
– …больше… времени…
Она выталкивает меня из света.
– Один…
Тьма.
Глава 14Уилл
Приоткрываю тихонько дверь, смотрю влево-вправо, выскальзываю из предоперационной и почти что натыкаюсь на медсестру. Быстренько отворачиваюсь и натягиваю маску, а медсестра входит туда, откуда я вышел.
Прохожу несколько шагов, скрываюсь за стеной возле лестничного пролета и вдруг замечаю мужчину и женщину, сидящих напротив друг друга в пустой комнате ожидания, каждый у своей стены.
Смотрю на одного, на другую.
Я знаю их, но не помню, где их видел.
– Можно тебя спросить? – подает голос мужчина, и женщина поднимает голову и смотрит на него молча и напряженно.
Женщина выглядит как постаревшая Стелла. Такие же полные губы, густые ресницы, выразительные глаза.
Ну конечно. Родители Стеллы.
Женщина коротко кивает. Взгляд у нее настороженный. Напряжение между ними такое – хоть ножом режь. Знаю, надо повернуться и уйти. Открыть дверь на лестницу и вернуться в палату, пока ничего не случилось. Все это я знаю, но что-то заставляет меня остаться.
– Плитка в моей ванной… э, фиолетовая? А коврик…
– Черный. – Она опускает голову и смотрит на сложенные на коленях руки. Волосы падают ей на лицо.
Короткая пауза. Дверь в конце коридора бесшумно открывается и впускает Барб. Но родители Стеллы ее не замечают. Отец откашливается.
– А полотенца?
Женщина раздраженно всплескивает руками:
– Какая разница, Том! Это же совершенно не важно.
– Было важно, когда мы красили офис. Ты сама сказала, что коврик…
– Наша дочь в операционной, а ты хочешь поговорить о полотенцах? – бросает она, и ее лицо темнеет.
Такой недовольной я Барб еще не видел. Скрестив руки на груди, она выпрямляется и с хмурым видом наблюдает за их перебранкой.
– Я просто хочу поговорить, – мягко говорит отец Стеллы. – О чем-нибудь.
– Господи, ты меня убиваешь. Перестань… – Она недоговаривает, и они оба поворачиваются и смотрят на Барб, на лице которой проступает постепенно то сердитое выражение, которое она приберегает для нарушителей режима.
Барб вдыхает так глубоко, словно хочет втянуть в себя весь воздух в комнате.
– Я не представляю, через что вы прошли, потеряв Эбби, – мрачным тоном говорит она и указывает на дверь операционной, за которой на стальном столе лежит их дочь. – Но Стелла борется сейчас не только за собственную жизнь, но и за вас обоих.
Пристыженные, оба отводят глаза.
– Разве нельзя оставаться друзьями? Или по крайней мере быть взрослыми? – с отчаянием в голосе выговаривает Барб.
Что за ерунда, Барб. Оставь эту чушь церкви.
Мать Стеллы качает головой:
– Не могу быть рядом с ним. Смотрю на него и вижу Эбби.
Отец быстро поднимает голову, бросает взгляд на бывшую жену и отводит глаза в сторону:
– А я, когда смотрю на тебя, вижу Стеллу.
– Вы – родители. Об этом еще не забыли? А знаете, что когда она узнала насчет операции, то настояла на том, чтобы самой позвонить вам. Боялась за вас, понимаете?
Господи. Неудивительно, что у Стеллы мания остаться в живых. Эти двое потеряли старшую дочь, а потом и друг друга. Если умрет и младшая, они, пожалуй, и рехнуться могут.
Мой отец ушел до того, как я разболелся, до того, как болезнь проявилась в полной мере. Жить с больным ребенком он не мог. А уж с мертвым тем более. А если в семье один ребенок больной, а другой – мертвый?
Родители Стеллы смотрят наконец друг на друга, смотрят по-настоящему, со слезами на глазах, и молчат.
Стелла заботится обо всех нас. О маме, папе, обо мне.
Жду не дождусь, когда же мне исполнится восемнадцать, когда стану совершеннолетним и смогу сам распоряжаться своей жизнью. Может, пора и вести себя соответственно. Может, пора действительно позаботиться о себе.
Смотрю на Барб, невольно моргаю и в ее глазах вижу узнавание.
Ох-хо. Чувствую себя ланью, попавшей в свет фар, растерянной, не знающей, что делать: сорваться с места и бежать или покорно принять неизбежное. Колеблюсь слишком долго, и Барб налетает на меня, хватает за руку и тащит по коридору к лифту.
– Нет, черт возьми, нет.
Я молчу. Створки кабины расходятся, и Барб втаскивает меня в лифт. Снова и снова жмет кнопку третьего этажа, качает сердито головой, и я чувствую исходящие от нее недовольство и раздражение.
– Послушай, я понимаю, что ты злишься, но ей было страшно. Я… мне просто нужно было увидеть ее и…
Створки наконец сходятся, и Барб поворачивается и смотрит на меня. Лицо ее темнее тучи.
– Ты можешь убить ее, Уилл. Можешь лишить ее шансов на новые легкие.
– Она подвергается большей опасности под анестезией, а не со мной, – выпаливаю в ответ.
– А вот и нет! – кричит Барб. Лифт замедляет ход, двери открываются. Она выходит, я за ней.
– Вы про что?
– Тревор Фон и Эми Пресли. Как и вы со Стеллой, у обоих был кистозный фиброз. – Она поворачивается на каблуках и смотрит на меня в упор. – Эми заразилась B. cepacia. – Лицо у нее серьезное, так что я закрываю рот и воздерживаюсь от своих обычных комментариев. – Я тогда молодая была, примерно того же возраста, что Джули сейчас. Работать только-только начала. И жить только начинала.
Барб смотрит мимо меня, как будто в другое время.
– Они полюбили друг друга. Мы все знали правила. Никакого физического контакта, дистанция – полтора метра. И я, – она указывает на себя, – я позволила им нарушить запрет, потому что хотела, чтобы они были счастливы.
– Я уже знаю, чем это кончилось. Они оба умерли, да? – спрашиваю я, заранее зная, чем закончится ее история.