– Надеюсь, ее желание исполнится, – говорит Уилл, и я прислоняюсь головой к холодному стеклу, искоса глядя на него.
– Хочу, чтобы моя жизнь была не напрасной, – высказываю я свое желание подмигивающим огонькам.
Уилл пристально смотрит на меня:
– Твоя жизнь – это все, Стелла. Ты действуешь на людей сильнее, чем думаешь. – Он касается груди, кладет ладонь на сердце. – Я сужу по собственному опыту.
От моего дыхания стекло запотевает; я рисую на нем большое сердце. Мы смотрим друг на друга в отражении стекла, и я чувствую, как притягивает меня к нему через разделяющее нас пространство. Притягивает к нему мою грудь, руки, кончики пальцев. Больше всего на свете мне хочется поцеловать его.
Вместо этого я нагибаюсь и целую его отражение на стекле.
Он медленно поднимает руку, касается своих губ пальцами, словно ощутил поцелуй, и мы поворачиваемся друг к другу. Смотрю на него, а солнце показывается над горизонтом, отбрасывая теплый румянец на его щеки, заставляя гореть глаза, которые наполнены чем-то новым и в то же время таким знакомым.
У меня начинает покалывать кожу.
Он делает шажок навстречу; его рука в перчатке медленно скользит по бильярдному кию, глаза насторожены, и у меня начинает колотиться сердце. Делаю движение приблизиться, украсть еще несколько дюймов, оказаться к нему как можно ближе.
Но у меня звонит телефон. Он вибрирует и вибрирует, и волшебство момента улетучивается, как воздушный шарик. Выхватываю телефон из заднего кармана, вижу сообщение от По и чувствую облегчение, смешанное с грустью, потому что мы с Уиллом снова отдаляемся друг от друга.
SOS.
Барб ищет вас обоих!!!
ГДЕ ВЫ, РЕБЯТА?
Господи. Меня переполняет паника, и я гляжу на Уилла, широко раскрыв глаза. Если она застанет нас вместе, нам не видать второго свидания.
– О нет, Уилл. Нас ищет Барб!
Что делать? Мы максимально далеко от нашего крыла.
Какую-то долю секунды он тоже выглядит растерянным, но потом собирается и супит брови, переключаясь в аварийный режим:
– Стелла, где она будет искать тебя прежде всего?
Я лихорадочно соображаю:
– Отделение неонатологии!
Западный вход. Барб зайдет с другой стороны. Если я угадала, то могу успеть вовремя.
Киваю головой в сторону лифта и вижу, как медленно закрываются двери. Морщась, прислоняю кий к стене и спешу к лестничной клетке, в то время как Уилл бросается в другую сторону, чтобы подняться на наш этаж.
С трудом переставляя ноги, пыхтя от натуги, тащусь вверх по лестнице; руки и ноги начинают гореть, но я доволакиваю свое тело до пятого этажа. Поддергивая повыше портативный кислородный аппарат, висящий на плече, вхожу в пустой коридор. Ступни громко шлепают по полу, из груди вырывается учащенное дыхание.
Это очень плохо. Барб меня убьет. Ну, сначала Уилла, а потом определенно меня.
Ощущение такое, что мои легкие поджаривают; ковыляю к двери с большой красной цифрой «пять», поглядывая на западный вход в отделение. Стараюсь вдохнуть как можно больше воздуха и, отчаянно кашляя, открываю кнопочную панель. Руки так сильно трясутся, что я не могу набрать код.
Сейчас меня поймают. Слишком поздно.
Хватаю правую руку левой, чтобы не дрожала, и набираю 6428. Дверь, щелкнув, открывается, и я бросаюсь на пустую кушетку; в голове все плывет, я крепко закрываю глаза и притворяюсь, что сплю.
Не проходит и секунды, как дверь в восточное крыло распахивается, и я слышу шаги, а потом и аромат духов Барб, когда она останавливается прямо возле меня. В груди горит, но я стараюсь сдерживать дыхание и выглядеть спокойной, хотя тело отчаянно требует воздуха.
Чувствую, как надо мною веером взметывается одеяло, а потом шаги постепенно удаляются; восточная входная дверь сначала открывается, затем защелкивается за ней.
Тут же сажусь, давясь кашлем, от пронзительной боли в груди и во всем теле глаза наполняются слезами. Боль понемногу слабеет, взор проясняется – тело начало получать необходимое количество воздуха. Чувствую огромное облегчение – оно может сравниться только с невероятным количеством адреналина в моей крови.
Достаю телефон, отправляю Уиллу эмоджи с поднятым вверх пальцем. Через полсекунды он отвечает:
НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ, ЧТО НАС НЕ ПОЙМАЛИ.
Я смеюсь, тону в теплом диване, треволнения прошедшей ночи заставляют мое сердце парить на мили выше госпиталя.
Просыпаюсь от стука в дверь в неудобном уродливом зеленом кресле у окна. Сонно тру глаза, щурюсь на экран телевизора.
Уже час дня. Этим объясняется миллион сообщений от Камилы, Мии и По, интересующихся, как я провела прошедшую ночь.
Прошлая ночь.
Улыбаюсь при одной мысли о ней, чувствую, как меня захлестывает волна счастья. Поднявшись, ковыляю к двери и открываю ее, удивляясь, что по ту сторону никого нет. Странно. Внизу, на полу, нахожу молочный коктейль из буфета, а под ним – записку.
Наклонившись, вытаскиваю ее и с улыбкой прочитываю: «По сказал, что ты любишь шоколад. Ясно, что у ванили вкус лучше, но пусть так и будет, потому что ты мне нравишься».
Он даже нашел время нарисовать мультяшный пьедестал, на котором рожок с ванильным мороженым занимает первое место, оттесняя шоколадное и клубничное.
Смеюсь, выглядываю в коридор и вижу Уилла в маске и перчатках. Оттянув маску вниз, он строит мне рожицу, но тут из-за угла появляется Барб. Подмигнув, он захлопывает дверь в свою палату, успев исчезнуть прежде, чем она замечает его.
Пряча молочный коктейль и записку за спиной, я широко улыбаюсь.
– Доброе утро, Барб!
Она поднимает глаза от списка пациентов и смотрит подозрительно:
– Уже за полдень.
Кивнув, я медленно отступаю в палату.
– Конечно, за полдень. Так и есть. – Делаю неопределенный жест свободной рукой. – Знаешь, из-за этого снега трудно определить… который теперь час.
Чтобы не сморозить еще какую-нибудь глупость, прикрываю дверь и закатываю глаза.
Остаток дня ведем себя тихо, чтобы не вызывать у Барб подозрений насчет нас. Не рискуем даже Скайпом пользоваться; даже не обмениваемся сообщениями. Я устраиваю большое шоу: провожу ревизию своей медицинской тележки и всякий раз, выходя за чем-нибудь необходимым в коридор, подсовываю записку под дверь Уилла.
В свою очередь Уилл не менее дюжины раз делает вылазки к торговому автомату и передает мне ответы вместе с каждым новым пакетом чипсов или леденцов.
«Когда свидание номер два?» – пишет он, и я улыбаюсь, глядя в блокнот и даже зная, на что действительно потрачу день.
В блокноте у меня план подготовки его дня рождения, который будет завтра.
Глава 20Уилл
Сижу на краю кровати и сонным взглядом наблюдаю, как спорят моя мать и доктор Хамид. Словно эти крики могут изменить результаты моих анализов. Цевафломин не дал никаких результатов.
Сегодня точно не самый лучший день моего рождения.
– Возможно, имеет место неблагоприятное лекарственное взаимодействие. Что-то мешает новому лекарству работать как следует, – бросает мать в ответ, и в ее взгляде читается отчаяние.
Тяжело вздыхая, доктор Хамид качает головой.
– Бактерии глубоко укоренились в легких Уилла. Для проникновения в легочную ткань любому антибиотику требуется время. – Она показывает на мою дневную дозу внутривенного цевафломалина. – В том числе и этому.
Мама набирает в грудь воздуха, хватается за спинку койки.
– Но если оно неэффективно…
Только не это. Я больше не вынесу. Встаю и перебиваю ее:
– Хватит! Перестань, мама. Мне сегодня восемнадцать, помнишь? Я больше не собираюсь ни в какие больницы.
Мама поворачивается ко мне, и я вижу, что она была готова к этому моменту – глаза ее полны гнева.
– Прости, что мешаю тебе веселиться, стараясь спасти твою жизнь, Уилл! Худшая мама года, верно?
Доктор Хамид медленно пятится к двери, понимая, что это ее шанс улизнуть и избежать бессмысленных препирательств. Снова перевожу взгляд на мать и сердито смотрю на нее:
– Ты же знаешь, что у меня безнадежный случай. Ты делаешь только хуже. Никакое лечение меня не спасет.
– Прекрасно! – восклицает мама. – Давай прекратим лечение. Не будем напрасно тратить деньги. Перестанем пробовать. Что дальше, Уилл? – Она раздраженно смотрит на меня. – Ляжешь на тропическом пляже и позволишь волне унести тебя? Что-нибудь глупое и поэтичное? – Подбоченясь, она качает головой: – Извини, но я живу не в сказке. Я живу в реальном мире, где люди решают свои…
Спохватившись, она замолкает, а я делаю шаг вперед, поднимаю брови, всем своим видом предлагая ей закончить фразу:
– …проблемы. Давай, мама. Скажи это.
В этом слове выражено все, чем я для нее всегда являлся.
Она медленно выдыхает, и впервые за долгое время ее взгляд смягчается:
– Ты не проблема, Уилл. Ты мой сын.
– Тогда стань мне мамой! – кричу я, и глаза застилает красная пелена. – Когда ты в последний раз ею была?
– Уилл, – говорит она, делая шаг ко мне. – Я стараюсь тебе помочь. Я стараюсь…
– Ты меня вообще знаешь? Посмотрела хоть на один мой рисунок? Тебе известно, что здесь есть девушка, которая мне нравится? Готов спорить, что нет. – Качаю головой; злость из меня так и хлещет: – Как ты могла? Ты видишь во мне только эту долбаную болезнь!
Показываю на все книги и журналы по искусству на столе.
– Кто мой любимый художник, мам? Понятия не имеешь, правда? Хочешь справиться с проблемой? Измени свой взгляд на меня.
Мы смотрим друг на друга. Она с трудом сглатывает, берет себя в руки, тянется за сумочкой на кровати и мягко, но твердо говорит:
– Я тебя прекрасно вижу, Уилл.
Она уходит, тихо прикрыв за собой дверь. Конечно, ушла. Расстроенный, сажусь на кровать. Потом поднимаю взгляд и вижу изысканно упакованный подарок, обвязанный широкой красной лентой с аккуратным бантом. Так бы и выбросил, но вместо этого беру – интересно, чем она собиралась меня порадовать. Срываю ленту, упаковочную бумагу, и на свет появляется рамка.